7 Заклинатели

Потом вступил Филипп, порченное Солнце:

– Ты исполняешься избытком света и жара.

Ты становишься черным.

Ты ослепляешь избытком силы.

Вечное Солнце ответил:

– Не иссякает мощь моя,

Нет вреда в избытке,

Ибо вечна моя суть,

Надежна моя твердь.

Филипп умолял:

– Преобразись в море,

Погибни ночью,

Освещая путь мертвым.

Ляг в высокие травы,

Умри, утони в снегах!

Преображайся!

Вечное Солнце опять устоял:

– Изменения неведомы мне.

Покорись, будь поглощен!

Священные песнопения, что длятся сутками и неделями, состоят обычно всего из нескольких слов или строф. Исполнители окончили основной текст, а дальше будут только варьировать его. Шванк вступил в самом низком своем регистре, постепенно подымая голос, а остальные двое начали состязаться в горловом пении.

Песнь Связи слов не имеет. Шванк следил за интонациями, расшифровывал их и сводил воедино. Голос Филиппа вился, окружая стоящую обелиском песнь Брана. Шванк был фоном, небесною твердью.

Вдруг он услышал то, чего не полагалось - ужас.

Толпа сказала: "Ах!", заколебались и вновь остановились огоньки. Замолкнуть было невозможно, да и нельзя. Но накал упал, Филипп угасил свой кошачий тенор и повел мелодию обыденно. Бран пел глухо, упорно и с неким вызовом.

Песнь окончилась, пришли четверо и унесли маски. Потом пришли другие четверо и встали у стены.

Эомер встал, пристукнув своею табуреткой, и за ним удалилась толпа.

Четверо размотали облачения певцов и унесли. Пятый унес покрывало Шванка.

Теперь он видел - Филипп, встревоженный, быстро накинул сутану. Шея его казалась переломленной посередине. Бледный и в поту, он пытался удерживать рвоту, пошатывался. А Бран остался обнаженным, и низ лица его, а также и грудь, были залиты кровью. Кровь засыхала прямо на глазах и в всеете ламп казалась бронзовой.

Бран упал на колено. Его подхватили под руки и унесли. К утру он умер.

***

После этого жизнь Гебхардта Шванка невидимо, но очень существенно изменилась. Со времени его прихода всем было известно, что новый певчий - кастрат. Его голос не казался уникальным среди дискантов юных служек. Но теперь "кастрат" означало "губитель", и в первую очередь его невзлюбили рабы.

Однажды некий дряхлый старик в черном слишком далеко протянул свою клюку, что-то чертя в пыли. Бывший шут-чернокнижник запнулся. Тут же в него врезался мальчишка, тоже в черном, и шут упал. Все было сделано с таким расчетом, чтобы он ударился головою об угол почти завершенного надгробия Махона.

Но он упал рядом, и надгробие, всем намозолившее глаза, человеческой жертвы не получило. И тогда происходящее объяснили так, настораживая глупую жертву.

Начал Филипп:

– У нас, жрецов, у каждого есть свое место - от служки и до епископа. На местах мы относительно спокойны. У рабов этого нет.

– Верно, - сказал Пиктор, - рабы не имеют своих масок, своих, так сказать, амплуа. Разве что мастера - на местах. И еще - рабы очень, очень суеверны. Из людей они боятся только Панкратия, принимают во внимание Эомера и завидуют мне. У них есть старшины, но их влияние ограничено.

Филипп продолжил:

– Они считают, что ты призвал непонятное зло...

– Я это понял. Все косятся...

– Они сейчас особенно злы - Панкратий повесил одного - за то, что у него была тайная семья. У рабов запретов меньше, чем у нас, но эти запреты странно соблюдаются. Рабам никогда не понятно, что им, наконец, можно, а чего нельзя. Считается, что они будут лучше повиноваться, если живут в постоянной вине и в тревоге.

– Так что, Шванк, не связывайся с рабами, кроме меня. И будь на виду. Лучше всего рядом с Эомером.

– И береги его, если меня нет.

– Как?

– Ну, поможешь встать, сесть... Документы он находит сам. Возможно, что он плохо видит...

– Кто он, Эомер?

– У него нет и никогда не было официального поста. Секретарь Панкратия? Викарий рабов? Это неофициально и временно.

– Ладно, убедили - особенно те старикашка и пацан! Буду в библиотеке.

***

Эомер, снова уходя в лечебницу - на сей раз только на три дня - сказал еще. Шептать он почему-то не умел, хотя тугоухим вроде бы и не был. Так вот, он вроде бы небрежно прогудел Филиппу:

– Продолжай присматривать за этим певчим, сын мой!

– Да, учитель.

– Видишь, он похож на Дома Божия, но у Молитвенной Мельницы не был.

– Я помню, не был.

Следить за Шванком оказалось легко, сидел он в Скриптории ежедневно от восхода до заката, и сначала чересчур часто ходил коридорчиком за справками в Библиотеку. А потом он приручил школяра по имени Хельмут, кудрявого мальчика с как будто бы опаленными навек рыжеватыми бровями; приручил тем, что обращался к нему всегда на родном языке.

Благодаря Хельмуту, быстрому и понятливому, Шванк засел за конторкою накрепко, и писания его продвинулись примерно на одну десятую того, что должно было получиться в итоге. Основной текст он сочинял привычным здесь парным рифмованным стихом, который позволяет варьировать мелодию, а самые диалоги делал сложным способом своей родины: нужно было, чтобы совпали согласные начала определенных строк, а также сделать так, чтобы перекликались согласные в середине строк вспомогательных. Он решил, что диалоги романа петь не станет: он будет их говорить, разыгрывать, музыка остановится, а зрители притихнут и начнут слушать и смотреть внимательно. Роман полз себе и охватил уже ваяние и роспись статуи Матушки-Смерти, а также тайный бой Первого Паломника, его земляка Хейлгара, с Гермафродитом. Теперь нужно было найти источники о настоящей предыстории Красного Бастарда; Песнь о нем знали все, и не только жонглеры, но история эта сильно льстила Зеленому Королю...

Как-то вечером Шванк повторил вопрос:

– Но кто такой Эомер?

– Никто точно не знает, - ответил Филипп, - Вероятно, царица.

– В смысле?

– Не скалься, ничего похабного. Это название, по-вашему, некоего амплуа. Царица всегда одна, они ревнивы. Преданный раб не задействован в ритуалах, подобно супруге Улисса сидит на месте, дом сторожит. Занимается всякими делами. А потом разбирается в сведениях для епископа, пока тот занят службами и политикой. Хорошая царица - великое дело, но не все их достойны.

– А Хейлгар?

– Живописец? Нет, там не то... Царицей ста, кажется, сам епископ.

– Что за человек Эомер? Что с ним?

– Ну, лет десять назад он упал с коня и сломал бедро... Так что о подобном не пиши - у него глаза даже на потолке. Ему до сих пор стыдно, ведь он происходит из рода конников - имя указывает на это.

– Как?

– "Эох" на их языке означает "конь".

– Значит, он - твой тезка.

– Но бояться его не следует.

– Почему?

– Мы с тобою и с Пиктором для него мелковаты.