7 Заклинатели

– Еретики обезумели вместе со всеми и тоже хотят воевать. Правит богиня. Лишь бы и Вы не заразились этим, ваше преосвященство!

– Что ж, риск есть, риск есть...

– Ты вернешься, солдатская косточка?

– К ним? Да, конечно. Зачем спрашивать? Но сначала кое-что здесь улажу.

– Панкратий, что с твоими руками?

– Останавливал ножи.

– Чьи? Это они?

– Их убили сразу. Не было времени дознаваться, кто. Совсем неумелые, мальчишки. Успели сделать по одному удару, и то не туда. Кто-то послал дурачков на смерть... А лекари Уриенса умеют зашивать резаные раны, это не больно. Потом швы я смогу снять сам.

– Что ты надумал с этой богиней, преосвященный?

– Разыщем имена, и пусть жрецы взывают, снова и снова. Может быть, удастся сделать так, чтобы она пресытилась. Но в главном Храме этой солдатской шлюхе, этой прорве поганой, не место. Не место! Не место! Эй, парень! Пойдем, сравним.

Подбежал сильный рослый школяр, с виду потомок арапов. Он осторожно взял злую богиню на руки и крепко прижал к груди. Панкратий направился к двери, ведущей в коридор Скриптория, а юноша поспешил за ним.

***

Гебхардта Шванка вконец разозлила еще и богиня - почему для воинов и для этих двух стариков она соблазнительна, а для него нет?! Его роман совсем застопорился. Он отошел выпить воды, потом посидел, подумал. Скоро будет полдень, и его силы быстро иссякнут. Значит, надо...

Он подозвал Хельмута и сказал на память номер документа. Четыре знака, он запомнил их так, как если б то были четыре ноты. Хельмут понимающе улыбнулся, убежал и вскоре принес довольно тонкий свиток. Шванк посмотрел красное заглавие - "Об избиении безбожного народа" и год: "В лето...", обозначенный в неизвестной ему системе. Зрение сначала расплылось, потом собралось в нечто вроде туннеля, прозвучал где-то вдали гусиный трубный клич, а за ним - скрипучий и громкий крик цапли.

Шванк видел и слышал все как бы с небес. Ветер унес его, и он оказался на скалистом побережье. Там жили люди, носившие яркие вышитые одежды. Мужчины высоки, женщины кругловаты, и предплечья их покрыты знаками Солнца, изображениями елей. У мужчин знаки клана выколоты на груди. Они пасут овец и коз, ловят рыбу.

Но единственный клан всегда надевает чисто-белое, знаков на тела не наносит, а выращивает только розы и другие ароматические травы. Эти люди выжимают и выпаривают летучие масла, накопленные цветами и травами, а потом дорого продают на север, на запад. Их языка, а также языков родственных, Гебхардт Шванк никогда не слыхивал прежде.

Потом приходят воины в кожаных панцирях с медными накладками и в красных плащах, в легких шлемах, с голыми ногами, прикрытыми только медью. Идут ли они пешим строем или скачут на конях, их порядок не нарушается. Трубачи дуют в огромные, свернутые спиралями трубы, и послушная медь завывает звериными басами; барабанщики мерно бьют в большие и малые барабаны. Мечи у воинов короткие, а вот копья длинные. Когда войско остановилось, трубы и барабаны умолкли - но вступили флейты, бешеным визгом, тревожными свистами.

Воинов, набранных на месте, выгоняют вперед, и они вынимают длинные луки. Горящими стрелами они осыпают пригород, где живут хозяева розовых садов. Легкие домики загораются, люди вокруг бессмысленно бегают и кричат. Солдаты вспарывают животы женщинам и легко закалывают мужчин, а потом устраивают загонную охоту с собаками на тех, кто думает, будто ему удалось спастись. Некоторых ловят, хохоча до истерики, в море их же сетями, наносят множество ран - чересчур много, не только чтобы убить. Море становится розовым. Догадываются и поджигают черные лодки и большие баркасы.

Теперь орут только солдаты. Орут и хохочут.

Затем воины собирают и вешают двух предводителей местных лучников. Они говорят по-латыни, и в приговоре написано, что отец и сын, Искор и Тарах - предатели своего народа. Мужчин в вышитых рубашках, тоже предателей, прогоняют плетьми и розгами.

Потом наступила безлунная ночь, и длилась она в видении Шванка не меньше века и не долее мгновенья. Он видел, как у горизонта широким светлым пламенем сгорает рыжий город.

Наутро небольшой карательный отряд направился к священной роще. Командир недоволен - роща оказалась оливковой. Оливы негибки, а ему требовались молодые деревца, подобные розгам. В раздражении он разрешил воинам повеселиться, раз уж грабить у безбожников особенно нечего, не сезон. И они повесили на ближайшей оливе старуху, жрицу. Повесили, поглядели, как она теряет мочу и дергается, а затем вспороли брюхо снизу вверх и подожгли дерево. Только одно это дерево на отшибе.

Командир приказал отловить всех жриц и жрецов. Их поймали, били и что-то выпытывали, но без успеха. Пока ловили жрецов, командир и его рабы все разыскивали хоть какую-нибудь молодую поросль - и нашли. Тогда старцев и стариц привязали за ноги к деревьям и разорвали, а упавшие внутренности позволили съесть боевым псам.

Когда прикончили стариков, стало скучновато, солдаты утомились. Командир сделал знак оставаться на месте и прошел вперед, на прогалину. Там стояли ворота из трех тонких полированных шестов черного дерева, поперечный шест просто лежал на двух других. Эти воротца были чуть ниже роста местного жителя - чтобы, входя в святое место, склоняли головы, - и командир, смеясь, как бы не замечая, сбил верхний шест гребнем шлема.

Чуть дальше стояли три сруба, у каждого крыша и только по три стены. Так строят входы в хранилища овощей.

Командир крикнул, подозвал остальных. Срубы, как он и думал, оказались преддвериями, но отверстия в земле укрывали чугунные квадратные люки с такими хитрыми и незаметными запорами, что воины не смогли ни приподнять крышек, ни взломать замков. Тогда командир велел копать чуть дальше, и скоро лопаты солдат ударились о каменные потолки. Потолки пробили ломами, но камеры под ними были пусты, и никаких дверей и люков, явных или потайных, там не было.

Гебхардт Шванк, белая цапля, сделал круг, снижаясь, и закричал. Увидев его, предсказатель в военном плаще сказал, что отряду дан дурной знак, это предупреждение. Жрец поторопил командира, и недовольные усталые солдаты ушли.

Солдаты ушли, а Гебхардт Шванк остался. Он встал на землю и, кажется, принял привычный человеческий облик.

Некая сила уже отбросила люки, пробитые потолки закрылись, и на них снова улеглась обросшая травою земля. Шванк спустился по бревну с зарубками в левую камеру. Просто маленькая комнатка, со странным деревянным креслом, узким ложем, столиком на одной журавлиной ноге. И серпы, круто или слабо изогнутые, поблескивают на стенах. Мысли заговорили.

"Это легкий, но редкий путь, избавляющий адепта от скверны и суеты навсегда"

– Людей приносили в жертву?

"Нет, только их похоть и чадородие"

Так значит, ему, Шванку, сделали подарок - избавили от необходимости заботиться о потомстве и от беготни по бабам; освободили, так сказать.

"Кастраты занимались только изготовлением оливкового масла. Говорят, у них портится обоняние"

– А все жрецы были с бородами...

"Верно. Испорченное тело - поэтому они не выбивают на теле оберегающие знаки - избавляет от многих трудностей, но и не создает препятствий на Пути. Путь вернее, но и заслуг меньше. Однако же, добрейший философ Ориген добровольно решил оскопить себя, и это не сделало беднее его размышления"