Адмирал Империи 33

Уже во время обучения в Нахимовке, на два курса старше меня, Петр выделялся среди остальных своими незаурядными дарованиями, всесторонней эрудицией и несгибаемой силой духа. Дисциплинированный и исполнительный, с острым и цепким умом, он с одинаковой легкостью постигал как точные науки, так и премудрости военной истории и тактики. Физически развитый и закаленный, он неизменно превосходил сверстников в спортивных состязаниях и рукопашных поединках. Но что важнее — все, кому довелось близко сойтись с Шуваловым в училище, отмечали его обостренное чувство справедливости, кристальную честность и глубокое, прямо-таки религиозное почитание офицерского долга.

Эти бесценные свойства характера, в сочетании с разносторонними познаниями и талантами, и определили дальнейшую судьбу Петра Григорьевича. Блестяще окончив Нахимовское Училище, он стремительно начал продвигаться по карьерной лестнице, все выше и выше, от ступени к ступени. Проявив себя в секторах сражений и экспедиционных кампаний против поляков и османов и зарекомендовав себя в качестве отважного до безрассудства командира, он быстро дослужился до контр-адмиральских погон, но, что куда важнее — снискал репутацию одного из вернейших и надежнейших подданных Константина Александровича, безупречного служаки и патриота, не замешанного ни в каких дворцовых интригах и склоках.

В награду за долгую верную службу и в знак высочайшей милости император назначил Шувалова командиром Преображенской гвардейской дивизии — особого элитного соединения, которому была вверена оборона столичной звездной системы и ее ключевых планет. Гвардейские корабли и их экипажи — цвет и гордость императорского флота, составленные из самых доблестных и верных присяге офицеров и космоматросов, считались непобедимыми и несокрушимыми. По крайней мере, до сегодняшнего рокового дня…

Трудно представить, какие чувства обуревали Петром Григорьевичем, когда он с командного мостика своего флагманского линкора «Москва», возглавлявшего походный ордер гвардейской эскадры, увидел на тактических дисплеях стремительно растущие отметки кораблей Самсонова, вероломно вторгшихся в запретный для любых посторонних кораблей сектор. С одной стороны ярость и гнев, негодование и жажда покарать изменников, посягнувших на святая святых. С другой — растерянность и недоумение от столь дерзкого и бессмысленного, казалось бы, демарша вчерашнего верного соратника.

На данный момент Гвардейская Эскадра состояла по сути из одной лишь Преображенской дивизии и насчитывала в общей сложности двадцать пять боевых вымпелов. Это не считая двадцати двух кораблей эскадры Илайи Джонса, что шли вслед за «преображенцами» вторым эшелоном. «Семеновская» дивизия как мы знаем, до сих пор была разбросана по подразделениям Черноморского космического флота…

Эскадра, несмотря на то, что уступала шедшему ей навстречу космофлоту численно, тем не менее, представляли собой весьма внушительную силу, способную при умелом командовании и твердости духа экипажей тягаться с куда более многочисленным и технически совершенным противником. Ведь каждый гвардейский корабль являлся подлинным венцом военно-космической инженерной мысли. А что еще важнее — команды всех кораблей состояли исключительно из потомственных, до последней капли крови преданных трону офицеров, с малолетства воспитанных в лучших традициях имперской чести и верности.

Капитаны дредноутов Императорской Гвардии, поддержанные кораблями Илайи Джонса, сейчас в смятении взирали на непрерывно увеличивающиеся на радарах и тактических дисплеях силуэты кораблей Черноморского космофлота. Восемьдесят на сорок семь — таково было соотношение между флотами мятежников и верных трону в тот трагический момент, когда две грандиозные армады застыли друг напротив друга на расстоянии в пятьдесят миллионов километров от столичной планеты, не решаясь первыми нанести сокрушительный удар…

— Петр Григорьевич, пропусти меня к Новой Москве, — неожиданно раздался в динамиках хриплый, с нотками привычной властности голос. На обзорном экране командного мостика «Москвы», бывшего лейб — флагмана, а сейчас флагмана Шувалова, возникло исполненное решимости лицо адмирала Самсонова — обрюзгшее, с пронзительными стальными глазами, словно буравившими собеседника насквозь. — Убирай своих изнеженных гвардейцев с моей дороги и, обещаю, я не попорчу позолоту твоих линкоров и крейсеров, — продолжал бесцеремонно и приказным тоном Иван Федорович, не удостоив Шувалова даже кивком приветствия. Видно было, что мятежный главком абсолютно уверен в своих силах и успехе предприятия. — Но предупреждаю заранее: не мешай мне следовать туда, где нуждаются в моей помощи, иначе… Ты меня знаешь, Петр… Мы с тобой не первый год во флоте служим…

— Уходи откуда прибыл, Иван Федорович, — жестко ответил Петр Григорьевич, не позволив себе дрогнуть под пристальным взглядом прославленного космофлотоводца, — пока тобой не занялся Имперский Трибунал. Ты что, совсем обезумел, командующий — с помощью трофейных американских судов-генераторов прыгать в столичную систему во главе всего Черноморского флота? Головы лишиться на старости лет захотел?

Два адмирала некоторое время буравили друг друга тяжелыми взглядами — казалось, еще чуть-чуть, и от их немигающих прищуров заискрит воздух. Напряжение нарастало с каждой секундой, и подчиненные на мостике «Москвы» уже готовились по первому сигналу бросить корабли в отчаянную атаку на самозваных нарушителей закона.

— Ладно ты сам в петлю лезешь, но зачем подставляешь собственных офицеров и космоморяков, которые за тобой пошли? — между тем продолжал контр-адмирал Шувалов. — Они же за неповиновение и нарушение устава на каторгу угодят! Ты и твои дивизионные командиры вы вообще это осознаете?!

Адмиралы прекрасно знали друг друга еще со времен Русско-Османской войны, хотя Петр Григорьевич и был намного моложе своего визави. Однако уже тогда он состоял в ближайшем окружении императора и командовал одним из лучших гвардейских линкоров. Поэтому сейчас эти двое, отбросив официоз, общались подчеркнуто по-простому, без экивоков и недомолвок. Не были они, правда, и закадычными друзьями — слишком уж разнилась их жизненная философия и представления о долге, чести и совести.

Прямой и неподкупный Петр Шувалов всю жизнь был образцовым служакой — верным псом династии, неусыпно стоящим на страже интересов Российской Империи. Ни разу не сворачивал он с пути, ни на йоту не отступал от священной присяги, данной еще в стенах Нахимовского Училища. За что и пользовался безграничным доверием покойного государя Константина Александровича.

Иван же Федорович, при всей своей отваге и непревзойденном полководческом таланте, имел репутацию ловкого царедворца, готового если надо услужить любому, кто в данный момент способен предложить наибольшую выгоду и покровительство. Конечно, на публике Самсонов неизменно демонстрировал показную лояльность и верноподданнические чувства, но все прекрасно знали, что блестящий флотоводец служит в первую очередь самому себе, а уж потом государю и Отечеству.

И сейчас, впервые после долгих лет косых взглядов и тщательно скрываемой неприязни, извечное противостояние двух непримиримых характеров достигло своей кульминации. В гробовой тишине застыли экипажи на мостиках «Москвы» и «Громобоя», затаив дыхание следя за разворачивающейся на экранах драмой. От исхода этого поединка воль и убеждений, казалось, зависела судьба многих…

— Не прикидывайся идиотом… Ты прекрасно знаешь, почему я и мои люди находимся сейчас здесь, — с плохо скрываемым раздражением бросил Иван Федорович, не сумев совладать с собой под пристальным, полным немого укора взглядом Шувалова. Багровея от гнева, адмирал тяжело привстал из командирского кресла, грузно оперся руками о пульт.

— Вы, столичные дармоеды довели страну до полного маразма, — продолжал распаляться Самсонов, тыча в экран толстым волосатым пальцем, словно норовил ткнуть им прямо в лицо собеседнику. — Страна разваливается на куски, враг у ворот, а вы устроили возню вокруг трона, как стая бродячих псов вокруг сочной кости.

Тяжело дыша, командующий смерил былого соратника уничижительным взглядом. На широком лице Ивана Федоровича читались высокомерие и чувство безграничного превосходства над собеседником. Казалось, еще чуть-чуть — и он окончательно потеряет над собой контроль, разразится потоком отборной брани в адрес всех этих жалких приспособленцев из столичной военной верхушки.