Адмирал Империи 33
Шрифт:
Но в последний момент Самсонов все же сумел обуздать клокочущую внутри ярость. Взяв себя в руки, он снова сел, откинулся на спинку кресла и продолжил уже более спокойным, рассудительным тоном, хотя ехидные, презрительные нотки так и сквозили в каждом его слове:
— Я прибыл сюда, на Новую Москву, чтобы навести в столице порядок и вернуть монархии величие и авторитет, утраченные в последнее время по милости бездарных царедворцев. Я, как верный слуга Отечества, не могу допустить, чтобы флагман человеческой цивилизации, оплот нашей государственности пал жертвой дворцовых интриг и политических игрищ в тот момент, когда решается судьба всей Империи. Не ехидничай, ты прекрасно знаешь, почему я и мои люди находимся сейчас здесь
Воцарилось молчание. Петр Григорьевич, сохраняя внешнюю невозмутимость, внимательно
— Понятия не имею, — наконец пожал плечами Шувалов, демонстративно отстраняясь от монитора. Выдержав эффектную паузу и дождавшись, пока на лице Самсонова проступит удивление пополам с досадой, Петр Григорьевич негромко добавил: — Но больше меня поражает твоя фраза «я и мои люди», ты повторяешь ее уже второй раз…
Самсонов аж подпрыгнул в кресле, словно ему отвесили хлесткую пощечину. Было видно, что колкое замечание Шувалова задело его за живое, ударило по самому больному месту — непомерному честолюбию и тщеславию.
— И что же в этих словах тебя так поразило? — прошипел Иван Федорович сквозь стиснутые зубы.
— А то, уважаемый Иван Федорович, что ты совсем заигрался в благородного диктатора и потерял всякую связь с реальностью, — невозмутимо парировал Шувалов. И, не давая взбешенному собеседнику вставить слово, продолжил с нажимом: — Ты, вольно или невольно, противопоставляешь себя и свою эскадру всему флоту, всей Империи. Что значит «твои люди», применимо к космоморякам регулярного подразделения? Это не твои люди, а солдаты, которые служат императору, но никак не тебе! В этом и заключается залог незыблемости нашей государственности — в верности космофлота и войск планетарной обороны Отечеству и Престолу, а не отдельным персоналиям…
Несколько секунд Самсонов, мучительно скривив лицо, молча буравил Шувалова испепеляющим взглядом. Казалось, еще мгновение — и он отдаст своим кораблям приказ об атаке. Но вот губы адмирала расплылись в жутковатой ухмылке. Откинувшись на спинку кресла, он расхохотался — громко, раскатисто, от всей широкой души, так что затряслись бока и заколыхались объемистые телеса.
— Ты уверен в этом? — сквозь смех выдавил из себя Самсонов, утирая выступившие в уголках глаз слезы. — Боюсь тебя разочаровать, Петр Григорьевич, но рядом со мной сейчас именно мои люди, которые по совместительству являются еще и космоморяками Российской Империи. И в данной ситуации они будут выполнять только мои приказы, а не приказы кого-либо другого, пусть даже и самого императора… И к тому же, о каком императоре ты так пафосно рассуждаешь? Об императоре Иване Седьмом, или об императоре Артемии Первом, а?
Последние слова Иван Федорович произнес с особенно ядовитой издевкой, всем своим видом давая понять, что ни в грош не ставит ни одного из претендентов на опустевший престол. Пусть, мол, эти жалкие недоросли и дворцовые интриганы сколько угодно грызутся за потускневшую корону Романовых. Истинная власть принадлежит тому, кто держит руку на пульсе реальной жизни, кто повелевает умами и сердцами народа, ведет за собой в бой на врага верные эскадры.
Под издевательским смехом Самсонова Петр Шувалов не нашелся сразу, что ответить, так как сам прекрасно понимал всю абсурдность ситуации, сложившейся сейчас на Новой Москве. Двоевластие, царившее в залах Большого Императорского Дворца, и впрямь вселяло сомнения и растерянность во многих офицеров и адмиралов Империи. И в этом хаосе, порожденном чехардой самозванцев на вершине, неизбежно размывались и расшатывались правила передачи власти…
— Молчишь? — не унимался Иван Федорович, торжествующе поглядывая на растерянного Шувалова. — Это потому, что тебе и возразить-то мне нечего, голубчик. Да, не завидую я тебе, старина. Привык все по уставу делать, по ранжиру — от вахт до походов в нужник по склянкам. И приказы от начальства без рассуждений исполнять. А теперь, после всей этой вакханалии во дворце и сам не понимаешь, от кого распоряжения получать. Ведь так а, Петр Григорьевич?
Самсонов откровенно потешался над
мучительными терзаниями бывшего соратника, загнанного в угол неразрешимой этической дилеммой. И надо признать, в чем-то он был прав. Его собственная позиция, при всей ее предосудительности с точки зрения традиционной имперской морали, отличалась, по крайней мере, четкостью и прямотой. Адмирал не пытался юлить и изворачиваться, оправдывая задним числом свою измену. Нет, он открыто и смело объявил себя единоличным хозяином положения, присвоив право решать судьбы страны и народа по собственному разумению.— Может в чем-то ты и прав, но зато я прекрасно знаю, как действовать Гвардейской Императорской Эскадре в случае незаконного входа в систему «Новая Москва» любого другого боевого подразделения, — уверенно парировал Шувалов, смело глядя на собеседника сквозь отблеск экрана.
Петр Григорьевич выпрямился во весь рост, словно оловянный солдатик, и непроизвольным жестом поправил белоснежный китель с золотыми аксельбантами. Всей своей подтянутой фигурой, идеально ровной осанкой, твердым прищуром глаз командир гвардейцев воплощал собой величие и несгибаемость лучших традиций российского космофлота — ни тени сомнений, ни секунды колебаний, ни намека на компромиссы и сделки с совестью.
— А именно, мне как командующему обязуется выдворить нарушителей из столичной системы любым, подчеркиваю — любым способом, — продолжил Шувалов твердым командным голосом, словно отдавал очередной безапелляционный приказ. — И если для этого понадобится таковых нарушителей закона уничтожить — я это сделаю, не моргнув глазом… Вот мое последнее слово, Иван Федорович. Сам решай, готов ли ты ценой жизней своих «людей» испытать гвардейцев на прочность.
На широком лице Самсонова появилась брезгливая гримаса — так смотрят на нашкодившего щенка или досаждающего попрошайку. Но в то же время в стальных глазах адмирала-мятежника зажглись недобрые огоньки, как у хищного зверя, завидевшего достойную добычу.
— Как самоуверенно ты говоришь, — презрительно хмыкнул Иван Федорович. — Не боишься подавиться собственным апломбом и пафосом, а? Что ж, попробуй сдержать слово. Ты разве не видишь, что соотношение сил, которое сейчас далеко не в твою пользу?
Самсонов обвел рукой, указывая на голографическую карту за своей спиной, испещренную изумрудными значками кораблей Черноморского флота. Но Петр Григорьевич и бровью не повел, оставаясь внешне абсолютно невозмутимым. Многолетняя выучка, вбитая в кровь и плоть еще в юные лейтенантские годы, не позволяла гвардейскому офицеру проявлять страх и неуверенность, даже оказавшись лицом к лицу с неминуемой смертью. Ни один мускул не дрогнул на лице контр-адмирала, ни один жест не выдал внутреннего напряжения.
— Когда это численный перевес врага останавливал гвардейцев? — недоуменно пожал плечами Шувалов, всем своим видом давая понять, что не видит в создавшейся ситуации ничего из ряда вон выходящего. — Нас, «преображенцев», еще со времен Петра Великого учили не числом, а умением побеждать.
— Ага, значит, уже записал нас во «враги», Петр Григорьевич! Гвардейский официоз с тобой заговорил, аж скулы сводит, — с плохо скрываемым злорадством вскричал Самсонов, картинно всплеснув руками в притворном негодовании. — Ты первый, кто назвал своих же соотечественников и товарищей по оружию — «врагами»! И после этого ты еще смеешь рассуждать о порядке и правилах, о верности и чести? Ай-яй-яй, как нехорошо, голубчик!
Лицо Ивана Федоровича раскраснелось от возбуждения, глаза лихорадочно заблестели. Чувствовалось, что адмирал упивается своим превосходством в этой войне нервов и характеров, откровенно наслаждается произведенным эффектом. Однако если мятежный флотоводец рассчитывал, что его софистика и демагогия поставят в тупик прямодушного гвардейца, то он жестоко просчитался. Шувалов, ни на йоту не отступая от своих убеждений, спокойно и хладнокровно парировал:
— Для меня врагом будет являться каждый, кто нарушит закон Российской Империи, — с ледяной невозмутимостью произнес Петр Григорьевич, смерив собеседника взглядом, полным аристократического презрения. — Будь то внешний противник или, тем паче, внутренний, мнящий себя выше Бога и Государя. И ты со своей разношерстной эскадрой утлых суденышек только что преступили эту черту, Иван Федорович. Так что теперь не обессудь…