Анамнез декадентствующего пессимиста
Шрифт:
Парень думал: "Кто же здесь нас оборонит от зла?" Обуреваемый бездной студент сосредоточенней фильтра аграрного агрегата. Морж перетряхивает в себе нечто щекотно порхающее внутри, что не знает сна. Морж и студент в своих трудностях без возврата… Усатая рыба в аквариуме рывками снимает швы с лунного дна. Сны переименовывают объекты, которых нет. Города абсолютно другие во сне, чем на плане застройки. Равнины тормозятся, засыпая под углом теннисного мяча, цепляющего сетку. Где выбрать место? Снящиеся собаки не берут след… Пейзаж в оригинале был, как вы понимаете, несколько более изыскан. И внезапно мне начинает казаться, что и мы здесь уже давно и что все это – сон, в котором мы застыли; сон, который может прервать любая мелочь, даже простое движение век.
Паука паутина немая отражает равностороннюю дрему.
Паучка лапки дрожат от слабости, но он, "верха-низа" не зная, дуги плетёт. Разнотравие сумасшествия и ветер до пят. С кузнечиком схожи они сообща, который сидит в золотистой яме, он в ней времена заблуждал, трепеща, энергия расходилась кругами. Отвернувшись, я ждал. Я достиг изменения, насколько мог измениться. Сзади город истериков чернел, было жидкое солнце… Как и прежде, мой ангел, интимен твой сумрачный шелест… Пышут бархатным током стрекозы и хрупкие прутья, на земле и на небе – не путь, а одно перепутье. А здесь – тишайшее море, как будто от анаши глазные мышцы замедлились, – передай сигарету горизонту спокойному, погоди, не спеши… от моллюска – корове, от идеи – предмету… Здесь к смерти своей ты приурочишь кого захочешь, кого увидишь. Ты живёшь, как листья, и я выхожу из комы. И это всё из детства и надолго. Я слишком мал для того, чтоб подмигнуть в ответ. Разве он глуп, если чист? Они ожили? Поперек себя, но – ожили. Прости виньетку прозы. Ведьмы ждут. Ждет характерный суд. И обнуление так чисто обнаружилось, мой друг, пространств и рифм… Тут и путь булавки доведёт до белого каления. Булавка – субмарина; ищи, смыкай свой поисковый круг. Ты здесь как здесь. Он – слишком там. Сам по себе – забытое понятие, но ты сам по себе запчасть. Не нервничай, – прошел двух ведьм, осталась третья. Пора начать крепчать и вспомнить сад, с шипучим ветром; легкая свеча так одержимо гасла; на столетие сутулых спичек хватит. Пиши свои циклы, ля-ля-ля для трав. Как шевеление губами. Как змейки смерти по краям, но никого ты не поцеловал в дверях и обрывает сцену. Ты заснят. Не перелезай, как шпагоглотатель сквозь атом, успокойся, ты – свой. Избавься и ты от этой душевной мороки, ляг, наконец. Грызи подушку. Умирай на рассвете, когда близкие на измоте. Мёртвые сраму не имут. Перед выстрелом позвони кому-нибудь.
Идти было некуда, а надо было куда-нибудь пойти. Это в дождливую погоду спрашивают «куда пойдём?» В моём присутствии женщина покрывает ногти лаком. Чаще всего мои мысли грустные и задумчивые. По большей части по воскресеньям мне скучно. И всем моим воспоминаниям скучно.
Мне не хватало ощущения проделанной работы, и на меня уже напала смертная тоска, которая наваливается в конце каждого напрасно прожитого дня. Неужели я уеду? Никуда. На кой чёрт, праздношатайка, я вообще копчу небо?
Решай ты, ибо ты человек занятой, рабочий, а я болтаюсь на этом свете как фитюлька. Даром совершенно живу.
Именно из-за этой мысли о смерти, с одной стороны освобождавшей меня, а с другой – парализовавшей, я не стал приобретать никакой профессии. Когда все время думаешь о смерти, нельзя иметь профессию. Поэтому-то я и стал жить так, как жил, – на обочине, подобно паразиту.
Разглядывая бархатное небо, я шёл к нему в угнетённом настроении. Человек рождается, чтобы умереть. Что это значит? Вкалываешь до седьмого пота неизвестно ради чего. Болтаешься и ждёшь. Ждёшь маршрута А. Августовским вечером
ждёшь пару больших грудей в гостиничном номере. Ждёшь, когда заговорит рыба. Когда свистнет рак. Болтаешься. Взадвперед. Либо туда повёрнуты, либо сюда.Что-то мне неспокойно и плохо все последние дни. Я и сам не знаю, отчего это происходит. От жары, наверное. У меня и мысли дикие.
Присмотревшись, понял: людям – всем – решительно нечего делать, жизнь не то, чтобы найти занятие и куда-нибудь себя деть. Вечерами это заметнее всего. Наконец: мне скучно, а я постоянно ничего не делаю. Записыванье же действительно как будто работа. Говорят, от работы человек добрым и честным делается. Ну, вот шанс по крайней мере.
Всё та же раздвоенная мысль преследовала его. Там – земля, да небо, да – я. Там всегда сейчас, а вчера сегодня. Куда ты встал, куда? Портится характер, где-то в поле буксует тарахтящий трактор. В мире где-то есть… внимательные глаза. Избранничество? Миф календаря. К сожалению, жизнь – одна. Загадка велика, хотелось бы хоть что-то в жизни знать наверняка.
Я отключаю телефон, иначе он будет трезвонить всю ночь, а я каждый раз буду надеяться, что это ты. И каждый раз испытывать разочарование. Разве я мог такое предвидеть? Если мне некуда идти, я иду к ней, но каждый раз быстро запутываюсь в бесконечных оправданиях, которые ее не удовлетворяют. Она только и знает, что твердить: «И как такое могло прийти тебе в голову… И как такое могло прийти тебе в голову…» Это заклинание преследует меня даже тогда, когда я остаюсь один.
Он все время видел маму, как ей сообщают: "Ваш сын пропал без вести", и какое у нее лицо, и как отец трет себе щеки и растерянно озирается, и как им холодно и пусто…
И только одна мысль: как-то неловко падать и умирать при чужих. Неловко падать и умирать при чужих… Ясно, что умирать среди чужих людей – дурной тон. Человек должен умирать, окруженный семьей и в частном порядке, так сказать. Если умру дома, меня и не хватятся, пока не запахну… Иногда не понимаешь простейших вещей, подумал он. Лесных удмурток, тех, что носят косы, осталось мало. А в Китае есть. Надо забыться и уйти куда-то вглубь. Нежность воды – надежней всего, что я знаю. Засим я поступил так же, как поступал всю жизнь в сколько-нибудь затруднительных обстоятельствах: просто перестал думать.
Напряжённая сосредоточенность, усталость с оттенком горечи, растерянность – таковы последние портреты.
Тот, кто устал от мира, бесконечно устал? И это значит, что он устал также и от того, чтобы уставать? Ведь вопрос о человеческой свободе всегда становится вопросом об усталости человека от своего бытия. Ведь отказывающийся возделывать, как и другие, осенью свой урожай пожинает.
Ты не управляешь, власть – это принимать последние решения, решать, когда закончится разговор, вот что такое власть. Таким образом, если их можно стерпеть, снесём их; если же нет – уйдём из жизни, раз она не доставляет нам радости, как уходим из театра.
И сыпать за числом число, как зерна злаковые в ступу… И поступать по-детски зло, и рассуждать по-женски глупо. Свистеть щеглом и сыто жить, а также лезть в ярмо, потом и то и то сложить и получить дерьмо. Короткий запах злого смысла твоих обыденных забот, и стрелки крутятся не быстро, и время делает аборт. Было смыслом бытия доказать, что я – есть я. Самоутвержденья дар, словно надпись в свете фар – промелькнет во тьме ночной… Ты есть ты, и бог с тобой. Полынный свет фонарей шуршит по дорогам, и кошки кажутся обезьянами… В сумерках я следил в окне стада мычащих автомобилей, снующих туда-сюда. И день бежит, и дождь идёт, во мгле летит авто, и кто-то жизнь у нас крадёт, но непонятно кто.
Громаднейший город пульсирует, и всюду в нём волны – прильёт и отольёт. Жужжащий в засаде город-миксер.
Неужели все в жизни должно уравниваться до нуля? Неужели и здесь действует та мерзкая концепция равновесия, о которой ты как-то написал мне три длинные страницы?..
Даже искренние намерения автора ничего не меняют – это тот случай, когда ими мостят дорогу в ад.
«Я не собираюсь обкладывать зрителей грелками и давать им снотворное… Я хочу, чтобы их пробрала дрожь, чтобы они потеряли сон и хоть один раз в виде исключения задумались, прежде чем опять начать жечь и взрывать друг друга. А они вполне могут взяться за старое, если жизнь такова и только такова…»