Андрей Белый, Алексей Петровский. Переписка

— «Мы с Мимочкой, Фимочкой, Фафочкой, Софочкой, Мисиком, Тосиком едем на праздники к брату в деревню».

А папа, как выскочит, как карманом своей разлетайки зацепится: трах!

— «Обратите вниманье: икра!» Наклоняется к черному Гроту, который, войдя,

пересек криворожную злобу профессорш, уселся в прекрасной (не слишком ли?) позе; и — делает очень красивые жесты рукой:

— «Благодарствуйте!»

— «Сыр этот вкусен. ..»

И папа, очкастый, главастый, брадастый, но прытк:й и КИДК1Й, оставивши Грота, разводит везде юмористику точек, ведет параллельныя лин1и карими глазками; и — перекидывает параллели: от сыра к колбасам; сегодня ему философствовать некогда; и — философствует Грот перед важной двугубою дурой, профессоршей Кисленко; да, говорят — в ней грудастыя страсти, а держится стянутым пыжиком; губки подтянуты малой горошиной, точно свистеть собирается: если распустит, оне будут — ломти; ей мамочка робко укажет на кисть винограда; она — отвернется, как будто не слышит; и мама, обидясь, предложит опять: ей ответит двугубая дура сугубою грубостью; и — повернет свой турнюр; и подтянутым пыжиком слушает очень красиваго Грота; и слушает Грота почтенный фразер, весь надутый друмя юбилеями; сжатый своей приготовленной фразой, как крепким корсетом, сидит, дожидаясь удобнаго случая, — вскинет пенснэ; и — рисуется белою плешью;

№. 2.

1924

«Б а л т 1 й с к I й Альманах»

23

и — вот: случай стукнул; и — поднимает бокал, поднимается сам, и, возвысясь над спинкою стула, — он дует словами —

— и пучнын пузырь образуется; жилы нальются; и от усмл1й своих разсыпает песочек; и правой рукой поднимает он выше и выше шампанское; л'Ьвой, едва помавающей, —

— около уст принимается он это все развивать: разовьет до того, что руки не хватает; тут — лопнет; и — всЬ с уважением смотрят в пустое и общее мЪсто; качается в воздухе палец, да взв'Ьшен в простран-ств'Ь бокал, —

— а все прочее? Лопнуло!

Н1Ьт — никого; только — стул; а под стулом песочная горсточка; горсточку вынесут; с папочкой — чокнутся; это ему говорилось; он, он, — дорогой именинник; привлек он фразера, который, вЪдь, каждый день — эдак (до юбилея, до третьяго), дуется гд-Ь-нибудь; наговорил библ10-теку; а написал — дв1Ь брошюры.

Напротив сидит безобразник: зарос волосами до глаз он, — до маленьких щелок: до зл1Ьйшпх, хитрЪйших; и — чешется: обезьяна какая-то; а говорят — умник он —

— Вандалай Урванцов! — — Я боюся, что рявкнет. Он рявкнет, — от ужаса руки трясутся, у всЪх рот расширится до . . . окончан1Я м1ра; оттуда несет океаном каким то; его называют трубой иерихонской; и гд11 ни вострубит — день первый; и — хаосы; и — двадцать пять болтунов просто лопнут; тогда рот замкнет он; и — чешется; и — озирается: дик1й и красный, сконфуженный,; послЪ него — минут пять: тишина; вижу, — движутся рты, а — не слышу: сглох; Вандалай Урванцов ударяет Царь-Пушкой; ударит—океанической ширью пов-Ьяло; онже, уда-рмв, сконфузится; робк1й; никак все не может жениться; все — женится, женится, а от в'Ьнца — уб'Ьгает...

Темнеет в столовой, р1>д-Ьет: за окнами там, — о, какое гор1>н1е, преображение, и — прос1ян1е! Пресуществилось, возстав из нецв-Ьтнаго дня — самоцв1втным, просв1Ьтным: багровым, пунцовым, лиловым; и кажется новым; и день — провозду-шен, освЪчен; летит прямо в ночь; —

— но в столовой сплошной безпорядок: собран1е •Ьло и пр-Ьло, сид1Ьло, галд1Ьло; казалось — наладилось; вновь начинались у них нелады; отодрали копченую кожу; под ней бл-Ьдноб1Ьлый балык, показав свое мясо, об'Ълся: лишь рыбья копчёная морда глядела совсЪм удивленно недвижимым глазом, за-

Т'Ьм перейдя в многокостье; от дичьяго сыра остался желт1ьющм1 жир да бумага свинцовая, а от икры — обсыхающей ножик; никто не звонится; наполнил переднюю гомон; а стулья отставились вс'Ь, образуя то двойки, то — тройки, застывш|Я в спор^; тут — скомкана скатерть; а, там — залита.

И — всегда так: один подхихикнет; другой же — подфыркнет; и — смолкнут; и — вдруг поб'Ь-гут перегромом по комнатам; передвигаются стулья, прощаются; и — зазывают друг друга; закуски — из'^Ьдены; множество грязных тарелок несется на кухню; то все перемоется, будет запрятано снова в буфет; потечет все по старому, будто и не было вовсе Михайлова дня никогда. Но — он будет опять!

Это все — повторится; оно повторялось уже от Адама; и будет оно при возстан1и мертвых; да, мертвые, повозставши из сн^га, придут, громыхая калошами, в этот таинственны!"! день к нам за стол; —

— о, гор'Ьн1е, преображенье — за окнами! Пресуществилось там все !!3 нецв1Ьтнаго дня, — самоцв'Ьтным, просв1;тнь!м: баеровым, пунцовым, лиловым; и — гаснет.

Все — пусто: и наш дорогой именинник пошел отдыхать; отдыхает !1 мамочка; а из угла завелся чернодум-бородан; это — т1Ьнь; он — выходит тихонько; и бродит — легонько; царапает тихо обои . . . своим . . . тараканом .. ; —

— пройдут чер-нодумы, пройдут бороданы —

— нешумною поступью; толпами станут, за руки возьмутся: руками сольются; и —?

— будет одна чернота: —

— ночь — присутств1е —

— да! —

— очень многих; и —•

— нЪт! — — не отсутств1е их!..

Уж за окнами холод синЪл — там на все вылезающим дымом; слагалась градац1я всЪх умерканш в голубоватые тусклости: от синесЬраго и — к синесинему; !1 от него — к синечерному к черно-лиловому даже; перемеркало все это — в чернила, прол!1Тые за окошком: густые, сплошные!

А наш именинник: —

— лежит на постели: на жесткой постели, заставленный шкафом, совсем без очков, обнаруживая морщинки у глаз, утаен-ныя стеклами, — бл1Ьднь!й, усталый, за день про-худ'Ьвш1й и меркнущ1й в умеркан1ях дня; и бросают прохож1е сумерки ряд своих мрачных вуалей на это лицо; в синесЪром оно еще бЪлое, а в си-

«Б а л т 1 и с к 1 и Альманах»

№2.

1924

несинем оно — засЪрЪпо; в сплошном синечерном оно просинится едва от постели:

— «Да!»

— «Папочка старится...»

Он же, привскочит с постели; и — растирает глаза.

— «Ах-ах-ах-с!»

Копошится уже над очками; и — суетится, отыскивая карандашик и чиркая спичкою: разорвались черноходы ночей — в блеск св-Ьчей.

— «Что вы?»

— «Эдак же вредно кипЪть: ц-Ьлый день!»

— «Ничего-с, ничего-с. ..» И ушел — в вычислен1я.

— «В клуб бы не шли».

Наливная слеза задрожала из глазок: боюсь, что расплачусь; в проб'Ьжное время бЪжнм неизбежно; я ... с желтеньким кубиком; мама — со шляпной кардонкой; и папочка с новой брошюркою: «О радикале э-иис» — я боюсь: я расплачусь; ну, мнЪ еще можно бЪжать; мам'Ь — можно; а пап'Ь — куда? Пятьдесят ему стукнуло; был именинником и — перестал: поб'Ьжал с имениннаго дня по дорогЬ времен —

— и

я вышел тихонько в гостннную: кресла стояли во мрак1ь; и в креслах сид1Ьла компан1я нраков, — и передразнивала тут сид'бвших гостей; —

— и так1е же мра-ки взирали в оконныя стекла тяжелыми взорами; мраки стояли под легкими шторами; мраки стояли —

— шпалерой нЪмых кавалеров, над-Ьв —

— свои фраки!

Мапочка.

Знаю я: мамочка наша — боль-на! , Это часто у ней за спиной выгрваривал папа. Я знаю, что ей занеможилось плачем, когда она сЬла из Питера в спальный вагон, чтобы плакать о питерской жизни; изнемогала в профессорском круг1Ь она; появилось больными глазами лицо ея в сумерках; —