Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

— Учитель тамъ, можетъ, раздтъ, я скажу.

— Нтъ, не говори, — сказала Анна, тщетно стараясь удержать свое волненіе.

— Сюда, налво пожалуйте... Они теперь въ прежней диванной, — отпыхиваясь, сказалъ Швейцаръ, съ удивленьемъ чувствуя волненіе, сообщившееся и ему.

— Позвольте повременить. Я загляну, — сказалъ онъ, останавливаясь у высокой двери. — Извините, что не чисто еще. Ну, да не къ тому, — прибавилъ онъ, махнувъ рукой, чувствуя, что говоритъ вздоръ, и, пріотворивъ дверь и заглянувъ въ нее, съ умиленной улыбкой обернулся къ Анн.

— Только проснулись.

Анна не могла видть ничего, но она слышала званіе. По одному голосу этаго званія она узнала бы его. Это былъ его голосъ, его ротъ. Она видла этотъ ротъ, какъ онъ отворялся. Анна вошла. Сережа былъ въ постели. Онъ только что приподнялъ голову съ подушки, но еще не проснулся. Онъ зналъ, засыпая, что его ждетъ счастье имянинъ и зналъ это во все время сна. Но къ утру сонъ далъ ему такое счастіе, что теперь, на границ между сномъ и бдніемъ, онъ не зналъ, чему отдаться. Въ то время какъ Анна отворяла дверь съ одной стороны, дверь отворилась съ другой стороны, и появилась фигура Василья Лукича въ помочахъ и шитой рубашк.

— Пора вставать, Сережа, половина.... — началъ было онъ, но, увидавъ даму, закрывъ грудь руками, скрылся. Сережа поднялся съ спутанной кровати, взглянулъ было на голосъ Василія Лукича, но, ничего не найдя на томъ мст, откуда былъ голосъ, повернулся къ другой двери, взглянулъ заспанными глазами на входившую мать, блаженно улыбнулся и опять закрылъ глаза. Въ томъ, что онъ видлъ ее передъ собою, ничего не было необыкновеннаго.

— Мальчикъ мой милый, — проговорила задыхаясь она, подходя къ нему и дотрогиваясь до его пухлой спины, ежившейся подъ тонкой рубашкой. Услыхавъ ея голосъ, онъ приподнялся, держась за спинку кровати, перегнулся къ матери, ничего не говоря, и, сонно улыбаясь, взглянулъ на нее и, опять закрывъ глаза, сталъ тянуться къ ней. Потомъ онъ перехватился пухлыми рученками отъ спинки кровати за ея плечи, прижимаясь къ ея щек, и сталъ тереться своимъ нжнымъ личикомъ о ея [1553] мокрую отъ слезъ щеку, обдавая ее тмъ милымъ соннымъ запахомъ и теплотой, которые бываютъ только у дтей.

1553

Зачеркнуто: горвшую

— Мама — ты, — сказалъ онъ, открывая глаза и блаженно улыбаясь. — Нынче мое рожденье. Я радъ. Я встану сейчасъ, — и онъ засыпалъ, говоря это. — Я и во сн тебя видлъ.

Анна обнимала его, трогала [1554] руками его тло, лицо [1555] и цловала его лицо, волосы, руки и не могла говорить. Слезы душили ее. Какъ ни близко она была отъ него, она все таки видла его и видла, какъ онъ выросъ и переменился безъ нея, и она узнавала и не узнавала его голыя ноги, топотавшія въ постели, которыя теперь стали такъ велики, его шейку, его завитки волосъ на затылк, въ которые она такъ часто цловала его.

1554

Зач.: везд, гд

1555

Зач.: прижалась къ нему губами

— О чемъ же ты плачешь, мама? — сказалъ онъ, совершенно проснувшись. — О чемъ ты плачешь?

И онъ самъ готовъ былъ заплакать.

— Нтъ, я не буду, — сказала она. — Я плачу отъ радости, что увидала тебя. Ну, теб одваться надо, — сказала она, садясь подл его кровати на стулъ, на которомъ было приготовлено платье мальчика, но не выпуская его руки. — Какъ ты одваешься безъ меня? Какъ ты умываешься безъ меня?

— Я не моюсь холодной водой. Папа не веллъ. А Василія Лукича ты не видала? Онъ придетъ. А ты сла на мое платье! — И Сережа вдругъ расхохотался. — Мама! Душечка, голубушка! — закричалъ онъ, бросаясь опять къ ней и обнимая ее, какъ будто онъ теперь только ясно понялъ, что случилось.

Анна смотрла на него, не опуская глазъ.

— Ты теперь не удешь отъ насъ, — сказалъ Сережа.

Но только что онъ сказалъ это, онъ покраснлъ, понявъ, что этаго нельзя было говорить.

— Нтъ, я уду, Сережа, — отвчала Анна, не глядя ему въ глаза. — Я не могу съ вами жить. Это несчастіе, и я не могу теб растолковать. Когда ты выростешь большой, ты...

Она хотла сказать «пожалешь, не осудишь меня», но остановилась, не окончивъ начатую фразу. Но ей не нужно было кончать. Сережа понялъ вполн, что она хотла сказать, и отвтилъ ей такъ, какъ она хотла этаго. Онъ схватилъ ея руку, которая ласкала его волосы, и, всхлипывая, сталъ прижимать ее ладонью къ своему рту и цловать ее. Пока они говорили, въ дом происходило волненіе. Василій Лукичъ, не понимавшій сначала, кто была эта дама, услыхавъ изъ разговора, что это была та самая мать, которая бросила мужа, про которую онъ только слышалъ, такъ какъ поступилъ въ домъ уже посл нея, былъ въ сомнніи, войти ли ему или нтъ, или сообщить Алексю Александровичу. Сообразивъ все дло, онъ ршилъ, что его обязанность состоитъ въ томъ, чтобы поднять Сережу въ опредленный часъ, и потому ему, не обращая вниманія на мать или кто бы это ни былъ, нужно исполнять свою обязанность. Поэтому онъ одлся, перемнивъ только галстукъ, надвъ синій, боле шедшій къ нему и употребляемый для прельщенія дамъ. Съ дамой этой, какъ съ дамой легкаго поведенія, могъ возникнуть романъ, и потому Василій Лукичъ, устроивъ галстукъ и причесавшись особенно авантажно, ршился войти, подошелъ къ двери и отворилъ ее. Но ласки матери и сына, звуки ихъ голосовъ и то, что они говорили, совершенно измнили настроеніе духа Василія Лукича. Онъ вздохнулъ, покачалъ головой и затворилъ дверь. «Подожду еще 10 минутъ», сказалъ онъ себ. Между прислугой дома въ это же время происходило сильное волненіе. Вс они узнали, что пріхала барыня, что Капитонычъ пустилъ ее и она теперь въ дтской, а баринъ всегда въ 8 часовъ самъ заходитъ въ дтскую. Корней — камердинеръ, но въ сущности главный человкъ въ дом и въ разлад барина съ барыней всегда бывшій на сторон барина, напустился на Капитоныча, какъ онъ смлъ принимать Анну Аркадьевну. Швейцаръ отмалчивался; но когда Корней сказалъ ему, что за это согнать слдуетъ, Капитонычъ подскочилъ къ нему и, махая руками, съ пной у беззубаго рта сталъ кричать на него.

— Да вотъ ты бы раньше вставалъ да двери отворялъ. Да ту самую барыню, у которой 10 лтъ служилъ, кром милости ничего не видалъ, вытолкалъ бы въ за шею, какъ шлюху, твою жену. Ты бы про себя помнилъ, какъ барина обирать, да енотовыя шубы таскать.

— Гд барыня? — перебила его вбжавшая старуха няня. — Мн Варвара сказала.

— Хоть бы вы, нянюшка, сказали, что нельзя, — сказалъ ей Корней. — Съ этимъ дуракомъ, разв его увришь? Алексй Александровичъ сейчасъ выйдутъ, пойдутъ въ дтскую. Вдь кто политику понимаютъ, какъ же встртиться.

— Ахъ, горе! Я пойду.

Когда няня вошла въ дтскую, Сережа разсказывалъ матери подробности своего образа жизни. Она слышала его, впивала въ себя вс жесты, интонаціи его и почти не понимала того, что онъ говорилъ. Безпокойство, сознаніе неловкости своего положенія начинало мучать ее. Она слышала шаги Василія Лукича, подходившаго къ двери и кашлявшаго, и слышала шаги подходившей няни. Она оглянулась и Сережа за ней.

— Няня, мама! — закричалъ Сережа, сіяя радостью.

— Барыня, голубушка, — заговорила няня, подходя къ Анн и цлуя ея плечи и руки. — Вотъ Богъ привелъ радость имяниннику! Ничего то вы не перемнились.

— А я не знала, что вы въ дом.

— Я не живу, я съ дочерью живу, я поздравить пришла. Анна Аркадьевна, голубушка...

Няня вдругъ заплакала и опять стала цловать ея руки. Сережа сіялъ глазами и улыбкой и, выскочивъ изъ постели, топоталъ жирными голыми ножками, подпрыгивая по ковру подл нихъ.

Т сомннія, которыя находили на него о томъ, не сдлала ли мать чего нибудь дурнаго, теперь были уничтожены въ его глазахъ той нжностью и уваженьемъ, которыя няня оказывала матери.

Но какъ разъ тутъ няня что то шопотомъ стала говорить матери, и мать вздохнула и сказала.

— Хорошо, хорошо.

И такое грустное и странное выраженіе сдлалось при этомъ на лиц матери. Она подошла къ нему.

— Ну, прощай, милый мой Кутикъ — (такъ звала она его ребенкомъ), — милый, милый. Такъ ты никогда не забудешь меня?

Сережа понялъ, что она прощается. Онъ хотлъ спросить, зачмъ? Но по ея лицу понялъ, что этаго нельзя спрашивать.

* № 150 (рук. № 90).

Яшвинъ опрокинулъ еще рюмку коньяку въ шипящую воду, выпилъ и всталъ, застегиваясь.

— Я общался ухать съ Анной Аркадьевной, — сказалъ онъ, чуть улыбаясь подъ усами и показывая этой улыбкой, что онъ считаетъ неосновательными опасенія Вронскаго. — Ты прідешь?

— Не думаю, — отвчалъ Вронской. — Такъ завтра подемъ вмст жеребца посмотрть. Ты задешь?

— Ладно. А то прізжай.

— Нтъ, мн дло есть.

— Ну такъ до завтра.

И Яшвинъ вышелъ. «Съ женою забота, съ не женой еще хуже, — подумалъ онъ. — А славная баба».

Вронской, оставшись одинъ, взялъ свою начатую давно ужъ толстую книгу объ искусств, но, только прочтя первую фразу, убдился, что читать и понимать этой дребедени (какъ онъ самъ себ опредлилъ сужденія автора о упадк греческаго искусства) не можетъ, и швырнулъ книгу на столъ. «Да, нынче что — четвергъ, абонементъ? Да, Егоръ съ женой тамъ, и мать, вроятно. Что бишь нынче? Аида. Это значитъ весь Петербургъ тамъ».