Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Богданъ Васильичъ, Нмецъ, былъ уже одтъ и разставлялъ на стол подарки.

— Ну-ну, Заша, время, время, ужъ и папа пришелъ, — говорилъ онъ, свжій, выбритый, чистый, какъ бываютъ нмцы.

Саша жъ поднялся въ одной рубашонк въ спутанной кроватк и, еле глядя заспанными глазами сквозь огромныя материнскія рсницы, держась за спинку кровати, гнулся къ отцу, ничего не говоря, но сонно улыбаясь.

Какъ только Алексй Александровичъ подошелъ ближе, Саша перехватился пухлыми рученками отъ спинки кровати за его плечи и сталъ прижиматься къ его щек и тереться своимъ нжнымъ личикомъ о его щеку, обдавая Алекся Александровича тмъ милымъ соннымъ запахомъ и теплотой, которые бываютъ только у дтей.

— Папа, — сказалъ онъ, — мн не хочется спать. Нынче мое рожденье. Я радъ. Я встану сейчасъ, — и онъ засыпалъ, говоря это. — Я видлъ во сн мама. Она подарила мн будто бы большу-ую.

«Вотъ и скрывай отъ него», подумалъ Алексй Александровичъ. [1358] Но сказать, что она прислала подарки, вызвало бы вопросы, на которые нельзя отвчать, и Алексй Александровичъ поцловалъ сына, сказалъ, что подарки ждутъ его, тетя подаритъ.

— Ахъ, тетя! — Такъ вставать. А ты когда прідешь?

1358

Зачеркнуто: и тутъ же сказалъ ему, что мама прислала ему подарки.

Все было хорошо у сына, чисто, акуратно, обдуманно, но не было той живой атмосферы, которая была при матери, и Алексй Александровичъ чувствовалъ это и зналъ, что сынъ чувствуетъ тоже, и ушелъ поскоре отъ него.

— Ну что нашъ ангелъ, — сказала сестра встрчая его въ столовой. Сестра была нарядна, но все было не то.

«Опять министерство, опять тоже, но безъ прелести, безъ сознанія пользы дла, — думалъ Алексй Александровичъ, подъзжая къ большому дому у моста на канал. — Странно, — думалъ онъ, — прежде тже условія дятельности казались мн сдланными мною, а теперь я себя чувствую закованнымъ въ нихъ». Но несмотря на эти мысли о тщет своихъ трудовъ по министерству, Алексй Александровичъ находилъ лучшее утшеніе своей жизни тамъ, въ этомъ министерств. Какъ только онъ вступалъ въ него, онъ забывалъ свое горе и любилъ находить прелесть въ работ и во всемъ окружающемъ. Онъ чувствовалъ себя на остров, на корабл, спасеннымъ отъ жизни, онъ чувствовалъ себя блкой въ привычномъ колес.

Швейцаръ знакомый, 17-лтній съ той же отчетливостью отворилъ дверь и мигнулъ другому. Тотъ также ловко снялъ пальто и встряхнулъ на вшалк; таже лстница, тже безъ надобности, только въ знакъ уваженія, сторонящіяся чиновники. Тотъ же кабинетъ и шкапъ съ мундиромъ и тже письма и бумаги на стол, покрытомъ сукномъ. Секретарь пришелъ докладывать. Доложилъ, что П. И. не будутъ, а остальные члены собрались. Алексй Александровичъ, надвъ мундиръ, вошелъ въ присутствіе; движенье креселъ, рукопожатія, частный разговоръ, молчаніе и офиціальное выраженье лица, и началось присутствіе. Докладъ, тже длинноты, ненужныя и неизбжныя, и таже работа, запоминаніе нужнаго и составленiе мннія. Тже совщанія. Возраженія желчныя, по характеру, возраженія изъ приличія и ршеніе предвиднное. Тоже приятное ощущение, окончаніе трехъ, 4-хъ нумеровъ, которые не могутъ возвратиться, и сознаніе непрерывности безконечности дла, какъ текущей рки. И, главное, то сознаніе важности совершаемаго дла, которое, несмотря на сомннія, теперь находившія на Алекся Александровича вн присутствія, сознанія великой важности совершаемаго дла, которое по привычк обхватывало Алекся Александровича, какъ только онъ вступалъ въ Министерство; куренье другихъ членовъ (Алексй Александровичъ не курилъ) во время отдыховъ; разговоры въ тхъ особенныхъ границахъ, которыя установились для присутствія, о наградахъ, внутреннихъ политическихъ новостяхъ, о канцелярскихъ чиновникахъ и дальнйшее отступленіе; шутки старыя о горячности В., кропотливости С., осторожности Д. и т. д.; опять дла, потомъ просители и посл 4 часовъ усталость, апетитъ и сознаніе совершеннаго труда — это все испыталъ Алексй Александровичъ, и это было лучшее его время жизни, кром вечернихъ засданій комиссій, которыхъ онъ былъ членомъ и которыя также возбуждающе дйствовали на него.

Въ этотъ день была прекрасная погода, и Алексй Александровичъ хотлъ зайти въ игрушечную лавку самъ купить что нибудь Саш. Онъ вьшелъ изъ кареты и пошелъ пшкомъ по Невскому. Это было дообденное бойкое время Невскаго. Онъ себ сказалъ, что онъ зайдетъ купить игрушки, но въ глубин души у него была другая причина, по которой онъ сошелъ на тротуаръ Невскаго и шелъ, разглядывая групы. Съ тхъ поръ какъ онъ зналъ, что Удашевъ съ женой своей и его здсь, его, какъ бабочку къ огню, тянуло къ ней. Ему хотлось, нужно было видть ее. Онъ зналъ, что встрча будетъ мучительна для нея и для него; но его тянуло. Молодой человкъ, аристократъ, говорунъ и горячій умственникъ, поступившій недавно на службу къ нему, встртилъ его и шелъ съ нимъ, много говоря, видимо щеголяя своимъ усердіемъ и простотой. Все это давно знакомо было Алексю Александровичу. Онъ шелъ, слушая однимъ ухомъ, и осматривался. Издали навстрчу шла женщина элегантная въ лиловомъ вуал подъ руку съ низкимъ чернымъ мущиной. Филип[пъ] [1359] А[лександровичъ] шелъ [1 неразобр.]. Коляска щегольская хала подл. И походка, и движенье, и видъ мущины заставили Алекся Александровича угадать ее. Гораздо прежде чмъ онъ увидалъ его и ее, онъ почувствовалъ свою жену. Онъ почувствовалъ ее по тмъ лучамъ, которые она распространяла, и эти лучи издалека достали его, какъ свтъ достаетъ бабочку, и тревога, томность и боль тупая наполнили его сердце. Ноги его шли, уши слушали, м.[?] ч.[?], глаза смотрли, но жизнь его остановилась. Она шла, сіяя глазами изъ подъ рсницъ и улыбкой. Она потолстла, она блестяще была, чмъ прежде. Но вотъ она узнала его. Удашевъ узналъ Ф[илиппа] А[лександровича], взглянулъ на него, и произошло волненье во всхъ лицахъ, сомннье, кланяться или нтъ, попытка поднять руку и отнятіе рукъ, неловкость мучительная съ обихъ сторонъ, и оба прошли мимо другъ друга.

1359

Так в подлиннике.

Безпокойство бабочки стало еще больше. Въ этотъ вечеръ Алексй Александровичъ похалъ на вечеръ къ Голицынымъ. Онъ сказалъ себ: «врно, я тамъ не встрчу ее», но въ сущности онъ только того и хотлъ. На вечер говорили о немъ, когда онъ вошелъ.

— Taisez-vous, mauvaise langue, [1360] — Алексй Александровичъ!

Когда онъ ушелъ, тоже онъ чувствовалъ, что онъ прошелъ сквозъ строй насмшекъ!

— Ее принять н[ельзя?]. [1361] Я не приняла.

1360

[— Замолчите, злой язык,]

1361

Зачеркнуто: Она была у меня.

Дома Алексй Александровичъ нашелъ сестру раздраженною. Анна прізжала, хотла видть сына. Она не пустила ее. Во время обда принесли письмо. «Милостивый государь, Алексй Александровичъ. Если вы найдете возможнымъ мн видть сына, то устройте такъ, чтобы свидться. Я сочту это новымъ благодяніемъ».

Алексй Александровичъ опять въ нершительности, что длать. Онъ ршилъ отказать. Матрена Филимоновна была у барыни.

— Какъ хорошо. Спрашивали, гд гуляютъ. Объ васъ тоже спрашивали.

Связанъ чувствомъ.

Глава [1362] ....

Молодые, если можно ихъ назвать такъ, Анна и Удашевъ, ужъ второй мсяцъ жили въ Петербург и, не признаваясь въ томъ другъ другу, находились въ тяжеломъ положеніи. Можно сидть часы спокойно въ карет или вагон не передвигая ногъ, если знаешь, что ничто не помшаетъ мн протянуть ноги, куда я хочу. Но мысль о томъ, что я не могу протянуть ноги, вызоветъ не вымышленныя, но настоящія судороги въ ногахъ. Такъ и можно жить спокойно безъ свта, безъ знакомыхъ, если знать, что свтъ всегда открытъ для меня, но если знать, что закрытъ свтъ, вызоветъ судороги тоски, одиночество. Еще хуже то, что испытывали Удашевъ и Анна, — сомнніе въ томъ, закрытъ или незакрытъ свтъ и насколько. Для обоихъ — людей, находившихся всегда въ томъ положеніи, что и въ голову имъ никогда не приходилъ вопросъ о томъ, хочетъ или нехочетъ тотъ или другой быть знакомымъ, это положеніе сомннія было мучительно. Мучительно тмъ, что оно было унизительнымъ. Пріхавъ въ Петербургъ и устроившись на большую ногу на Литейной, товарищи, пріятели, братъ Удашева сейчасъ же побывали у него и представились его жен. Но уже въ мужскомъ обществ оба супруга почувствовали тотчасъ оттнокъ различныхъ отношеній женатыхъ и неженатыхъ. Женатые не говорили о своихъ женахъ и рже здили. Старшій братъ Удашева, женатый, не говорилъ о жен. Удашевъ объяснялъ это тмъ, что это длалось подъ вліяніемъ матери, съ которой онъ разорвалъ сношенія вслдствіи женитьбы. Обычные выбравшіеся постители были тотъ же Марковъ, другой такой же великосвтскій [1 не разобр.], и другъ Грабе. Дло, повидимому, пустое, только забавное — приготовленіе туалета, шляпы, росписаніе адресовъ, дло первое визитовъ для Удашева было такимъ дломъ, о которомъ мужъ съ женой боялись говорить, и Анна краснла отъ волненія, когда говорила. Когда наступилъ день, Удашевъ мелькомъ спросилъ списокъ, и Анна показала. Ея другъ Голицына Блосльская. Его belle soeur. [1363] Онъ невольно покачалъ головой, и сейчасъ же Анна поняла и высказала свою мысль.

1362

На полях написано: [1] Театръ, блескъ, афронтъ. [2] Она чувствуетъ, что на нее смотрятъ не чисто.

1363

[свояченица.]

— Я поду, а ужъ ея дло будетъ....

Онъ не далъ договорить.

— Ну да, разумется. — И заговорилъ, хваля вкусъ ея новаго туалета.

Случилось то, что они ждали оба, хотя не признавались. Голицына не приняла и отдала не визитъ, а прислала карточку, но на слдующій раутъ приглашенія не было. Сестра приняла — желчная, морфиномъ заряженная, и наговорила непріятностей и не отдала. Она хотла излить свою злобу. Сестра Грабе отдала визитъ, но она была чудачка и видно, что она совершила геройскій поступокъ. Остальные не приняли и не отдали. Положеніе стало ясно. Ногъ нельзя было вытянуть, и начались судороги. Кром того, Алексй Александровичъ встрчался, казалось, везд, какъ больной палецъ. Матрена Филимоновна приходила разсказывать о сын, и безпокойство Анны все усиливалось. Хуже всего было то, что Удашевъ здилъ изъ дома не въ свтъ, хотя онъ два раза былъ на бал, но въ клубъ, къ старымъ знакомымъ, и Анна чувствовала, что, какъ въ кошк-мышк, передъ нимъ поднимались и передъ ней отпускались руки, и онъ ужъ не выходилъ изъ круга и мучался.

О разстройств длъ, здоровья, о недостаткахъ, порокахъ дтей, родныхъ — обо всемъ можно говорить, сознать, опредлить; но разстройство общественнаго положенія нельзя превуаровать. [1364] Легко сказать, что все это пустяки, но безъ этихъ пустяковъ жить нельзя; жить любовью къ дтямъ, къ мужу нельзя, надо жить занятіями, а ихъ не было, не могло быть въ Петербург, да и не могло быть для нея, зная, что ногъ нельзя протянуть. Сознаться она не могла и билась, путаясь больше и больше. Привычка свта, нарядовъ, блеска была таже, и она отдавалась ей.

1364

[предвидеть.]

Было первое представленіе Донъ-Жуана съ Патти. Театръ былъ полонъ цвтомъ Петербургскаго общества. Она сидла во 2-мъ бенуар въ черномъ бархатномъ плать съ красной куафюрой, блестя красотой и весельемъ. Ложа ея была полна народа, и у рампы толпились. Женщины старались незамтно лорнировать ее, притворяясь, что разсматриваютъ Персидскаго посланника рядомъ, но не могли оторвать отъ нее биноклей. Прелестное добродушіе съ ея особенной граціей поражало всхъ. Удашевъ не могъ налюбоваться своей женой и забывалъ ее положеніе. Онъ принесъ ей букетъ. Посланникъ [?] подошелъ къ ней. Голицына кивнула изъ за вера (она была въ дух), и, когда онъ вошелъ къ ней въ ложу, она попрекнула, что Анна только разъ была у ней. Казалось, все прекрасно.