Анна Нимф

– Логично. Хотя погулять все равно можно.

– Погулять можно, но вот жить вместе. Да и вообще, отношения – такая штука… Все мы боимся в них отдать больше, чем получить в ответ.

Я кивнула молча.

– Вот ты была бы отличной мне парой. Мы… – подчеркнул Алан весомо это слово, – были бы отличной парой. Не находишь?

Он не давил, не подкатывал и не начинал неудобный для меня диалог. Он просто рассуждал, но не силился слить воедино то, что не сливалось. Может, едва печалился по этому поводу, но судьбу не переспоришь.

В целом я была согласна. Если бы отыскалась вдруг между мной и Аланом истинная связь, я бы только порадовалась.

– Да, – отозвалась я легко, – ты заботливый.

– А ты внимательна к мелочам, мне это очень нравится.

Отличный был бы тандем из двух людей, любящих загадки, приключения, тайны и помощь людям. Не то что союз с кем-то черным, продирающим дыры в чужих душах.

Между черными песчинками, наполняющими локатор, появлялось все больше белых и розовых – в Курасте близился рассвет. С таким темпом он настанет часов через девять-десять, мы как раз успеем выспаться.

Наконец зефир был готов, и Ал протянул мне один. Предупредил:

– Подуй.

Дула я усердно, как ученица, обожающая пятерки. Если обожжешься, вкуса не почувствуешь. Наконец тоненькая стеклянная корочка остыла. И я откусила кусочек…

– М-м-м… – Слова иссякли, потому что настал момент блаженства. – Как ты… это сделал?

Белая мякоть была бархатистой, вельветовой и отдавала ореховыми переливами. А вот «стекло» – оно на вкус было апельсиновым…

– Как я вмешал туда столько ароматов?

Про «столько» я поняла, когда откусила еще раз. Если в одном месте корочка была очевидно цитрусовой по вкусу, то чуть левее или правее становилась грушевой, потом вишневой…

– Богиня Крайди, это же шедевр! Ты должен открыть свою будку на колесах по продаже таких…

– Ну уж нет, это только для своих.

– Тогда кулинарную школу. Не может такой рецепт почить в недрах твоей памяти. Его надо увековечить.

– Чтобы я учил олухов магии? Уволь…

Алан был верен себе. Иногда он творил гениальные вещи, считая их вполне обычными. Я же поняла, что теперь буду выпрашивать этот зефир так часто, как смогу. Шоколад внутри был чуть влажным, пористым, похожим на утыканное вишневыми дольками пирожное.

Боги, а я предполагала, что попробую сухую меренгу, невкусную и сыплющуюся, как остов старой бабки. А тут… Даже жаль, что десерта только два – каждому по одному. Но своим, смаковав его до самого конца, я наелась.

Настало время чая, им занялась я.

Алан же, скомкав салфетку и бросив её в костер, попросил:

– Не оборачивайся пока.

– Угу.

Раз уже ужин наш был необычным, то и чай я приготовлю заговоренный искорками теплой нежности. Как раз для такого вечера.

Что-то шуршало сзади – Ал мастерил «нечто». Что-то достал из багажника, что-то привязывал, что-то тащил по траве, по чему-то стучал топориком. Закончил как раз тогда, когда я разлила чай в две походные кружки, отставила на соседнее бревно остывать.

Очередной закат снова сменил робкий восход вдалеке. Здесь утро и вечер ласкали друг друга, существовали вместе. День спал, ночь бодрствовала.

– Ура, все готово. Можно смотреть!

Не знаю, нужна ли была нежность в чае, но она сама собой родилась в душе, когда поняла, что именно смастерил для меня друг – качающиеся качели. Использовал два растущих рядом ствола, натянул меж ними веревки, соорудил конструкцию, которую покрыл сеткой. Даже матрасик где-то раздобыл и бросил две плоские подушки.

– Волшебно!

Держалось это все, судя по всему, на крепящих заклятьях, но держалось прочно, очень хорошо. И я, забыв о чае, плюхнулась на место слева. Лепота! Крон у этих стволов не было, и ничто не закрывало вид на небо; меня затопило счастье.

Алан прилег рядом, счастливо выдохнул.

– Хорошо, да?

– То, что нужно.

Слышно было, как трутся о крюк веревки, как чуть-чуть поскрипывает лежанка. Плавала она мягко, как лодочка, – качалось сверху усеянное бриллиантовыми звездами небо.

Я улыбалась.

Спросила шутливо:

– Будешь ли ты, Алан Станислав Корс, моим законным партнером по качанию на следующие пятнадцать минут?

Ал напыжился, сделал вид, что размышляет, затем серьезно выдал:

– Всяко.

И мы рассмеялись.

Про одно мифы не лгали – местные созвездия лечили душу.

* * *

(RagnarokDuo- Skogen)

Я уже накануне предчувствовала, что этот поход мне не понравится, ошиблась я только в одном – в том факте, насколько сильно он мне не понравится. И речь, конечно, не о вечере у костра, а о самом Курасте, куда мы выдвинулись утром.

Еще не рассвело, когда меня растолкал Алан, сунул под нос самодельный барабан-бубен на кожаном ремне (когда он его смастерил?), попросил:

– Покрой его рунами забытья. Ремень тоже.

– Зачем?

– Потом поймешь.

– Потом я забуду спросить.

– Очень смешно. На нас как раз нужно будет поставить щит «ясной памяти».

Рассвет только брезжил; я взялась за работу. Трава за ночь покрылась инеем, бока палатки блестели от кристалликов льда. Изо рта валил пар. Я же кропотливо высекала самую сильную вязь, которую знала – кожа ремня едва заметно дымилась. Жаль было покидать теплые «дутые» одеяла, но Ал был категоричен – помотал перед моими глазами боксом с песком, где розовых песчинок была теперь добрая половина.

Теперь мы шли по городу мертвых.

Алан пел, бил палкой в барабан и тянул столь заунывные звуки, что кожа моя покрывалась не гусиными пупырышками, а пупырями размером с арбуз – так, по крайней мере, казалось. Давно остались позади разваленные ворота входа; теперь по краям плыли невысокие гробницы.

План напарника стал мне ясен только теперь. Заунывная песня – тяжелая и мрачная – тормозила приближение к нам полупрозрачных темных теней. Мертвых душ. Они, слушая её, что-то вспоминали – что-то свое, что-то им важное.

Мне же казалось, что мы несем погребальные носилки. Крытый тканью погост, который собираемся позже поджечь.

Баллада «проводов» – вот что тянул Ал низким голосом. И те, кто свои проводы не увидел, кто был уже на тот момент мертв, погружались в воспоминания, которые не застали живыми. Слушали, застывали на месте.

Руны забытья и мой щит работали совместно – тени путались в звуках, теряли цель, временно переставали видеть нас, но мы отчетливо видели их. Длинные, покачивающиеся в ритм глубокого биения барабана.