Анна Нимф

В этот самый момент мое предчувствие плохого, достигшее максимального значения, наложилась на это самое плохое. Что бы ни ползало под полом, чем бы оно ни являлось, но вылезти это нечто решило через крышку саркофага, которую откинуло с такой силой, что та развалилась. Как развалился от мощного взрыва и сам саркофаг.

– Бежим!

Нас усыпало крошкой, накрыло бетонными кусками и пылью. Во всем этом месиве я отыскала руку Алана и дернула ее за собой.

В проход, в портал, к чертовой бабушке отсюда….

Хорошо, что мы не увидели то, что вылезло из-под земли. Я не уверена, что хотела бы с этим сражаться, даже пытаться этому противостоять.

Из портала мы вывалились прямо на дорогу.

– Закрой его! – орал Алан. – Сейчас!

Я подняла руку и схлопнула дверь, откуда уже вился черный дымок. Когда марево исчезло, дым сложился на дороге в отрубленную руку, щупающую вокруг себя пространство. После нехотя рассеялся.

Мы сидели, как ошалелые беженцы, и некоторое время молчали. Пыльные, покрытые бетонной крошкой. Но хотя бы целые.

– Дурацкая была идея, – изрек наконец Алан, – с походом в Кураст…

Я же думала о том, что иногда мы вынуждены были проверять все варианты, – такова наша работа. Но поход и правда был «запоминающимся».

– У тебя красивый голос, – комплимент этот я сделала с тем выражением лица, с каким хлопают артисту, которого желают закидать помидорами. – Репертуар только говнецо.

Когда Ал ржал, с него сыпалась пыль.

– А еще я там забыл барабан.

– Ну, хоть жечь его не придется. Слушай, – подвела я итог, – второй раз я туда не пойду.

– Знаешь, я вот тоже.

Здесь, на бетонной дороге, которая пусть и была разбита, сидеть было хорошо. Потому что Древний Город остался вдали, потому что по обочинам росли живые цветы и трава, здесь удивительно свежим после затхлого в Курасте ощущался воздух.

Мы вернулись ни с чем. Но мы радовались тому, что просто вернулись к машине, что можем отправляться на ней домой.

Поднимаясь с асфальта и отряхивая зад, я бубнила:

– Какое счастье… Родной руль, родные педали… Скоро будут родные дома.

– Радио, музыка…

Алану я пригрозила пальцем.

– Только не пой больше!

– Я умею и по-другому.

– Не сегодня.

– Ладно-ладно, не сегодня.

Поднявшись, Алан тоже отряхнул зад. Посмотрел в сторону Кураста, разочарованно качнул головой – мол, не всегда все сбывается так, как хотелось бы.

Я нажала на кнопку брелка, снимая сигнализацию.

Глава 9

Как только мы въехали в город, возникло ощущение, что «что-то не так».

На той бетонной дороге, ведущей в Кураст, был день. Здесь царил поздний вечер – такого не должно было случиться. Портал всегда выбрасывал «гостей», не сдвигая временные промежутки.

Ощущение «что-то не так» усилилось, когда мы пересекли порог Бюро. Мигали принятыми сообщениями селекторные кнопки стационарного телефона. Куда так же переправлялись звонки с наших сотовых. И на моем сотовом пропущенных было шесть.

– Уважаемая Розмари, – вещал напряженный голос Кренца на автоответчике, – вы говорили, что обработаете экспонаты быстро, вернете нам, но прошла почти неделя. На меня давит владелец, пожалуйста, свяжитесь со мной…

Волосы на моей голове зашевелились.

– Почти неделя? Мы их забрали, восстановили за два дня, собирались сгонять в мертвый город, после все вернуть… Сколько мы отсутствовали, Ал?

Тот сначала исследовал наручные часы, после настенный календарь. Хмурился.

– Четыре дня.

– Четыре дня?!

– Да, поэтому «почти неделя». Выходит, мы держим у себя эти побрякушки шесть дней.

– Четыре дня? – я не могла прийти в себя. – Эти чертовы «пирамиды» забрали у нас столько времени?

Почему-то было обидно.

Я уже тогда чувствовала, что в тех местах нелады со временем, но куда подевались почти сто часов, когда мы от силы должны были потратить двадцать?

Давили усталость и разочарование, они усилили драматический эффект.

– Хорошо, что не сорок, Анна, и не четыреста…

Мой напарник пытался быть оптимистичным.

Но то были мои утра, мои чашки кофе. Любование рассветами, дневные мысли, идеи, настроения, вечерние посиделки у домашнего камина с вином. Гробницы съели их, отняли у меня безвозвратно. И было обидно. Я редко ныряла, но тут почти мгновенно съехала в тоску. Жаль разменивать жизнь на пустое, и пусть она у нас длиннее, чем у обычных людей, пусть мы умеем перезаряжаться. Я расклеилась, как девчонка.

– Эй, – пытался подбодрить Алан, – ты не одна их потеряла, мы потеряли их вместе.

Точно. Даже горе не так обидно, когда делится на двоих. Но все же.

Я выгребла, наконец, осколки, которые лежали в карманах и давили на бедра. Эти осколки гробницы, когда раздался взрыв, приклеились к нам – к волосам, к одежде. Потому как гнали мы оттуда, не останавливаясь, убирать артефакты взялись уже на заправке, когда пересекли черту. И не выкинула я их лишь потому, что на некоторых отчетливо просматривались старинные письмена – филигранная работа мастеров-камнерезов. Не знаю зачем сохранила – мусор. Но на нашей одежде этот мусор прожег кислотные дыры, хорошо хоть не повредил кожу. Вот ведь редкая дрянь. Сложу в сейф, когда-нибудь достану, чтобы рассмотреть.

Пока я думала об этом, сидя в кресле лицом к Алану, тот аккуратно коснулся моего плеча. Без слов кивнул туда, куда смотрел. На оракула.

Я развернулась.

У нашей привередливой статуи светились глаза. Открытые глаза, глядящие прямиком на кучу осколков.

Какое-то время в кабинете царила тишина, которую умница Алан не брался нарушать, знал, что я с гномом-птицей общаюсь аккуратнее и точнее. У меня же кожа опять покрылась мурашками. Оракул смотрел на осколки жадно, они однозначно представляли для него какую-то ценность, кто бы мог подумать. Хотя не удивительно, ведь куски саркофага содержали столько пластов информации, что в ней можно было блуждать сознанием веками.

– Забирай, – сказала я тихо, – если нравятся, они твои.

И изумилась, когда гном перевел взгляд на меня – он редко, почти никогда не смотрел в глаза.

– Мы ходили, чтобы добыть оставшиеся две руны, но все равно не добыли.

Я вздохнула. Взгляд оракула был непонятен – он перевел его обратно на осколки, и те начали таять один за другим. Статуя принимала подношение. Вверх от каждого кусочка теперь поднимался черный дым, который складывался в общий неясный пока рисунок. Делался все плотнее, начинал отливать красным – то была энергия мертвых, неприятная даже теперь. Когда исчез со стола последний камешек, рисунок из дыма стал отчетливым, а после разделился на два. Точнее – на две. На две руны.