Арменикенд и его обитатели

– Мы, армяне!

Ромику, видно, по кайфу слышать такие речи. Он хлопает длинными черными ресницами и блаженно улыбается. Кому неприятно ощущать сопричастность к чему-то великому?! Хоть на мгновенье возвыситься над этой серой жизнью, где в тесной «двушке» обитают Ромик, его выводок из пяти детей и надоедливая жена, которой вечно денег не хватает, как будто Ромик эти деньги сам на станке Гознака печатает.

– Ара, какой Низами великий азербайджанский поэт?! – последние три слова политинформатор Самвел произносит с пафосом, кого-то явно копируя. – Он иранец, матах, на азербайджанском ни слова не написал. А почему?

– Почему? – переспрашивает Ромик.

– А потому что такого языка тогда вообще не было! А театр оперный зачем не назвали именем братьев Маиловых? Они же бабки дали, построили его. А затем, что они армяне были. И назвали театр именем Ахундова, который ни к балету, ни к опере вообще никакого отношения не имел.

… Вот одна женщина ругается с другой. Сразу видно, что в дворовых баталиях обе закаленные. Что-то не поделили соседки, теперь выясняют отношения. Обе с растрепанными волосами, размахивая руками, кричат друг на друга. У одной визгливый, у другой - неожиданно густой голос курильщицы со стажем.

– Скажи своему ишаку карабахскому, пусть пойдет на бульвар и прыгнет там с парашютной вышки без парашюта. Одним дураком меньше будет в этом городе.

– Говно ты кушала, что так на моего мужа говоришь! Ты на своего мужа посмотри! Ни одной юбки не пропускает, а тебе басни Моллы Насреддина рассказывает: вах, как я много работаю, вах, опять на работе допоздна задержался, план перевыполнял. Стахановец, ударник коммунистического труда…

– А это не твое дело! Нормальный мужчина должен на женщин смотреть. Пусть смотрит! Но любит мой только меня! А твой кроме «Жигулевского» пива и футбола ничего не любит.

– Твое какое дело, что мой муж любит, а что не любит! Он не только пиво любит. Хороший коньяк тоже любит. А твой только дешевый «Агдам» с потаскухами с «Дунькиной фабрики» привык пить…

Одна проклинает другую растопыренной пятерней, та в ответ еще энергичней размахивает руками. Зрители на балконах, грызя семечки и сплевывая вниз, вяло комментируют происходящий инцидент…

… Вот Матвей Игнатович, гроза Арменикенда, человек, который следит в квартале за порядком. Набирает из сознательных мужчин добровольную народную дружину. По субботам они надевают на руку красную повязку ДНД и выходят на обход. Местные хулиганы дружинников не боятся, но стараются их не замечать и не попадаться зря на глаза.

У Матвея Игнатовича старорежимная и неожиданная для южных краев фамилия – Сперанский. Узколицый, аккуратно постриженные усы, острый подбородок, которому не хватает бородки клинышком, и ввалившиеся щеки – вот, пожалуй, что у него осталось от предка-аристократа, заброшенного когда-то судьбой из холодного и чинного Санкт-Петербурга на жаркую и сумбурную окраину империи.

Майор танковых войск в отставке Сперанский не любит местную милицию, считая ее продажной. Он многое в Баку не может принять и понять, хотя прожил здесь почти всю свою жизнь. О переезде в Ленинград в семье заходит разговор каждый год, но у дочки Аннушки астма, сырой питерский климат ей противопоказан.

У многих русских в Баку извечная тоска по березкам, рекам и лугам, по бескрайним просторам России. Кто-то уезжает, кто-то остается…

Да и чего тут не жить – страна-то все равно одна. Местные, хоть и шумный народец, без махинаций жизни себе не представляют, незлобны по природе своей. Всегда помогут, если что случится. Да и за русскими стоит государство, стоит Кремль. Эта мысль как-то успокаивает Матвея Игнатовича и тысячи подобных ему бакинцев.

… Вот бабушки на лавочке. Они говорят на понятном им одним языке. Армянки – по-карабахски, еврейки – на идиш. Говорят громко, чтобы все их слышали. По-русски они тоже умеют, как и почти все в Баку. Но очень смешно у них получается.

Азербайджанские старушки тоже верны традициям, по-русски понимают, но объясняются на нем только в редких случаях, с иноверцами.

Сейчас бабушки обсуждают разбитое мальчишками футбольным мячом стекло.

– Вай, мама-джан, бедный дети! Такой маленький двор, так тесно, как в мой шушабанде (застекленный балкон или лоджия – прим. автора).

– Яник, марш домой! Я не миллионерша, чтобы за разбитые стекла деньги платить.

– Фира, я тебе так скажу: дети не виноват. Такой маленький площадка…

– Да, да, наш Яник тут совсем не виноват.

– Завтра пойду райисполком, жалоба напишу. Пусть детям футбольный поле делают.

– Я вас умаляю, Сирануш Сергеевна, эти сделают. Они только взятки брать умеют. О народе трудовом совсем не думают.

– Ничего, райисполком жалобу не возьмут, я Москва напишу, Брежневу.

– Ой, что будет, когда Парамоновы вернутся с работы и увидят свое окно! Яник, кому сказала, марш домой!

Мальчишки благоразумно завершают матч и расходятся по домам. От греха подальше.

… Вот первый стиляга на 2-й Нагорной по прозвищу Джон. Вообще-то его зовут Павлик, но предпочитает, чтобы звали по кличке. Он слывет местным законодателем мод. Павлик фарцует возле «Интуриста». Рискует, но минимально: от любого мента откупиться не проблема. А рискует, потому что мечтает разбогатеть и жениться на первой красавице Баку. Вот такая у него сокровенная мечта. Но с девушками Павлику фатально не везет. Это он перед парнями Арменикенда красуется, изображая из себя плейбоя. А перед симпотной девчонкой сразу пасует. Начинает говорить что-то нечленораздельное. Желая показать себя раскованным весельчаком, Павлик рассказывает один анекдот за другим, надеясь развеселить красавицу. Как правило, девушка с удивлением смотрит на модника, все понимает про него и при первой же возможности машет ручкой.