Беглянка

Но спросить у Шарля не решилась. Мало ли, что это может значить. Вдруг это надо прятать от запечатленного, чтобы еще больше ситуацию не усугубить?

Если Шарль и хотел продолжить разговор, у него не получилось — очень вовремя появились хаоты, на которых он и отвлекся. Но я не обольщалась, подозревая, что он еще вернется к этой теме, когда появится время.

— Никогда не слышал о такой реакции на запечатление, — подтвердил мои предчувствия Шарль, едва последний хаот истаял.

— А вы часто своих запечатленных в затяжные бои берете? — осведомилась я.

— Кому бы пришло такое в голову? — недовольно отозвался он.

— Вот видите. Вы просто не знаете, потому что такое не практикуется, — я отводила от себя подозрения, как могла.

Поскольку не сомневалась, что на самом деле чудесное исцеление Шарля каким-то образом связано с увеличением моего узора. И я очень не хотела, чтобы кадхаи об этом узнал. Я не лгала, уверяя его, что это — результат запечатления, но не собиралась давать ему лишнюю пищу для размышлений.

— Хорошо. Допустим, — нехотя согласился со мной Шарль.

Его тон буквально требовал продолжения в виде какого-нибудь «но», однако кадхаи промолчал. Ох, надеюсь, я не подставила сейчас всех остальных запечатленных, подведя его к мысли, что они могут оказаться полезны в бою…

Впрочем, задача запечатленных — родить дитя кадхаи, так что вряд ли их жизнями станут рисковать.

Но неужели ни разу за всю долгую историю кадхаи они не сталкивались с подобным эффектом? Или это Шарль такой нелюбопытный?

— Кажется, вы знаете об эффектах запечатления далеко не все, — из-за его спины сообщила я Шарлю.

— Возможно, дело в том, что вы — иномирянка, — нехотя ответил он.

— Думаете? — я удивилась. — Но ведь люди Танши ничем не отличаются от остального человечества. Иначе я бы не стала вашей запечатленной.

— Кто знает… — ворчливо откликнулся Шарль.

— Ой, только давайте без экспериментов? — предложила я, вдруг испугавшись, что из меня могут сделать подопытную.

— Я политик, а не ученый, к чему мне эксперименты? — он хмыкнул.

— Вы не единственный кадхаи на планете, — резонно заметила я.

— И я никому вас не отдам, — уверил меня Шарль.

Такое… неоднозначное утверждение. С одной стороны, услышать такое от мужчины должно быть приятно. Но в случае с этим кадхаи — звучит, как угроза.

— Но вы все так же можете попробовать клонирование, — напомнила я.

— Я не намерен это обсуждать, — заявил этот упрямец.

— А почему? — не унималась я.

— Вам никто не говорил, что вы чрезвычайно надоедливы? — сердито поинтересовался Шарль.

— Кому бы пришло такое в голову? — фыркнула я. — А вам никто не говорил, что вы чрезвычайно упрямы?

— Кто бы посмел, — проворчал кадхаи.

— О, так вы не любите тех, кто осмеливается говорить вам правду в лицо? — развеселилась я. — А вы знаете, окружать себя льстецами — не лучший выбор для политика.

— Я не окружаю себя льстецами! Но никому в моем окружении не придет в голову лгать.

— То есть вы себя упрямым не считаете? — удивилась я.

— А вы меня — считаете? — ответно удивился он.

М-да, очень содержательная беседа.

— Я не преследую цель оскорбить вас, — заметила я. — Просто констатирую факт. Каким сама его вижу.

— Вы совершенно невыносимый человек, Шайна, — в голосе Шарля послышалась усталость.

Мне стало совестно. Все же владетель больше суток на ногах, при этом — сражаясь. Он тащил меня на себе, пока я спала, и ничего не ел со вчерашнего дня. И я, вместо того, чтобы поддержать его, возмущаюсь на ровном месте. Не удивительно, что я кажусь ему невыносимой.

— Простите, Шарль, — искренне извинилась я. — Я не буду тревожить вас больше.

Он промолчал, никак не отреагировав на мои слова. Впрочем, я и не ждала ответа.

Дальше мы шагали в тишине. Время от времени я поглядывала на узор запечатления, осторожно касаясь замысловато переплетенных линий. Странное дело, когда он был лишь узкой полоской, то казался цельным. А теперь, разросшийся, он выглядел каким-то незаконченным. Означало ли это, что узор продолжит расти? И как далеко он способен распространиться? Спросить бы Шарля, но что-то мне страшновато. Он и так далек от дружелюбия, а если окажется, что увеличение узора несет какой-то особый смысл, еще начнет лютовать. Нет, лучше оставаться в неведении. До лучших времен.

Вот только, чем дольше мы шли, тем меньше верилось, что лучшие времена когда-либо наступят. Казалось, мы уже целую вечность бредем сквозь кромешную тьму, и в мире просто больше не осталось ничего другого. Все сильнее давало о себе знать чувство голода, а ноги гудели от постоянной нагрузки. Моя выносливость еще не подвергалась подобным испытаниям. Обычно долгие пешие переходы, случавшиеся в моей жизни, были хорошо подготовлены, а нагрузка — правильно рассчитана. И, хотя мне и прежде приходилось голодать, это никогда не случалось в дороге. Но хуже всего — неизвестность. Когда мы придем? Справится ли Шарль с угрозой? Сумеем ли выбраться отсюда прежде, чем умрем от истощения?

Конечно, кадхаи утверждает, что способен исцелить тело от голода, но мне бы не хотелось доводить до этого. Вряд ли у него была возможность проверить, как это работает, и вдруг выяснить, что рассчитывать на эту способность не стоит, было бы неприятно.

Да и за рассудок как-то боязно. И так ловлю себя на желании едва ли не прижаться к сияющей броне. Тьма вокруг нервировала.

Несколько следующих часов мы довольно шустро продвигались вперед, почти не тревожимые хаотами. А затем нападения начали учащаться, снова нас тормозя.

— Мы близко, — сообщил Шарль, нарушая установившуюся между нами тишину.

Я даже вздрогнула, настолько неожиданно это прозвучало.

— Откуда вы знаете? — наивно поинтересовалась я.

— Все нападения — оттуда, — он махнул рукой вперед. — По мере приближения они выманиваются на броню. И их становится больше.

— Вы поэтому не торопитесь? Выманиваете по чуть-чуть?

— Неизвестно, сколько их там, — хмуро ответил он. — Лучше уничтожать их малыми группами. Меня некому прикрыть в случае, если их окажется слишком много.