Будь что будет

А хуже всего не отупляющая работа, саднящие пальцы, тяжеленные ведра воды, брызги кипящего масла на руках, не сальные шуточки техников и не вечные упреки месье Бернара, что она слишком медлительная, – хуже всего этот запах жира, он стоял в носу, пропитывал кожу, волосы, одежду и не исчезал, несмотря на постоянное мытье с пемзой. Когда кто-то смотрел на Арлену в метро, ей казалось, что к ней принюхиваются с двух метров. Ночью она просыпалась от вони фритюра в носу, ее чуть не выворачивало, и тогда она думала, Хорошо, что Даниэль не видит меня такой. Каждый день она бежала к почтовому ящику в ожидании письма или открытки, где будет написано, Я вынужден оставаться в Динаре, с нетерпением жду встречи, целую. Но так ничего и не получила, ни словечка. Она не знала, как понимать это молчание, Наверняка что-то случилось. Но что?

* * *

Мари плачет. Плачет не переставая, часами лежит на шезлонге лицом к морю на террасе третьего этажа, слезы текут сами, она их даже не замечает – и ничем не занимается, абсолютно ничем, только лежит на этой террасе, стараясь согреться под бледным послеполуденным солнцем. Ей все время холодно, она кутается в пестрое стеганое одеяло, которое много лет назад сшила из лоскутов, и яркая расцветка выделяется на фоне ее черной одежды. В те времена, едва приехав в Динар, Мари устремлялась в библиотеку, открывала какую-нибудь чудесную книгу и принималась рисовать, но сейчас она лишь разглядывает горизонт. Даниэль сидит с ней столько, сколько может. Просто чтобы побыть рядом. Ему так хотелось бы ее отвлечь, заставить наконец-то улыбнуться, но он не знает, что сказать, как подбодрить, поэтому они молчат – да и нет таких слов, которые смогли бы ее утешить, Даниэль их не знает и повторяет вслед за Жанной и Морисом, что время лечит, надо лишь подождать, пока она оправится, иногда он сжимает ее руку. Мари никогда не отличалась хорошим аппетитом, но теперь она совсем не ест, машинально жует яблоко, которое разрезала на четыре равные дольки, и это весь ее завтрак, второе яблоко она съедает после полудня. Она никогда не садится за стол с родителями и Даниэлем. Когда все ложатся спать, она устраивается в гостиной у камина, разжигает небольшой огонь, даже в августе, хотя некоторые дни довольно жаркие, и утром ее находят спящей в кресле, прикладывают палец к губам, шикают друг на друга, чтобы не разбудить, ходят на цыпочках; обычно она просыпается ближе к полудню, с осунувшимся лицом и бледная, как порошок аспирина. Морис Вирель, у которого терпение никогда не было главной добродетелью, решает, что пора бы Мари встряхнуться, но когда он говорит, Надо выходить из дома, дочка, прогулялась бы по Тропе таможенника, подышала бы свежим воздухом, она смотрит сквозь него, словно он прозрачный, и не отвечает.

Однажды вечером, когда Вирелей не было дома, Даниэль и Мари сидели в гостиной перед горящим камином, и она спросила, Что произошло между Тома и Арленой? Даниэль не ответил. Он писал ей стихи, он был влюблен в нее?

– Я никогда не говорил об этом ни с ним, ни с Арленой. Думаю, она относилась к нему как к брату.

– В воскресенье перед смертью Тома пришел ко мне, было уже поздно, он сел на кровать и сказал, что предложил ей с ним уехать, пожениться, но она отказалась. У меня глаза на лоб полезли. Он был не в себе, дрожал, как в лихорадке, говорил: «Она относится ко мне не так, как я хочу, я ей не нужен, у нее другое на уме, я-то думал, что она особенная, а она как все». Он повторял: «Я чувствую себя униженным, понимаешь? Меня предали!» Я сказала ему идти спать и что мы потом поговорим. Назавтра был экзамен. Я совершенно не заметила, что он в полном смятении, я ничего не увидела, а думала только о том, что он отрывает меня от учебника, представляешь?

– Ты не виновата, и никто не виноват. Проблемы Тома возникли не вчера.

– Если бы ты что-то знал, ты бы сказал?

– Конечно.

* * *

В последний четверг августа, выходя с работы после девяти вечера, Арлена решила, что у нее начались видения: прислонившись к дверце машины, ее ждал Даниэль. Заметив ее, он затушил сигарету и пошел навстречу. Выглядел он хорошо, загорел, Я заходил к вам, твоя сестра сказала, что ты здесь. Как работа? Ты довольна?

– Вначале было тяжело, потом привыкла, буду здесь до конца сентября, и, кстати, меня приняли на подготовительный в лицей Фенелона.

– Это хорошо, у него отличная репутация.

– Повезло, ведь другого нет. Почему ты исчез?

– Мне нужно было подумать. Понадобилось время, чтобы разобраться… Я мог бы написать, но решил прийти сам и сказать тебе… у нас ничего не получится, все кончено.

– Что?

– И я женюсь на Мари. Не сейчас, потому что еще траур и у меня учеба, но мы обручились. В Динаре.

– Ты влюбился в Мари?

– Я ей нужен, а она нужна мне, ей очень тяжело, и я хочу ее поддержать. Наши семьи в восторге. И еще я буду поступать в Сен-Сир, как всегда хотел. Армия – наша семейная традиция. Мари это не смущает. У нас с тобой все равно бы не сложилось, во всяком случае не продлилось бы долго. Как ты говорила, мы на все смотрим по-разному. Мы и сами слишком разные. Вот. Прости, такова жизнь, надеюсь, мы останемся друзьями.

– Это вряд ли.

Они постояли еще немного, глядя друг на друга, словно боялись расставания, Арлена прикусила губу, подавив волну то ли печали, то ли гнева, не разобрать. Даниэль шмыгнул носом, Тебе не кажется, что тут странный запах? Арлена обошла его и двинулась к метро. Какое-то время он смотрел ей вслед, затем ушел в противоположную сторону.

Салабон и Метеорит

Арлена ошиблась: она думала, что учеба в Фенелоне будет трудной, что придется заниматься в поте лица, но этот научный подготовительный класс с семью целеустремленными ученицами напоминал частные семейные уроки. Сложности поджидали с другой стороны. Когда она вручила Ирен заявление на получение бесплатных учебников и питания в столовой, на которые имела право как дочь погибшего фронтовика, мать отказалась его подписывать, Твой отец не погиб! Рано или поздно он вернется. И тогда у нас будут неприятности.

– Неприятности у тебя и так будут, если придется все покупать, ведь это дорого!

Но Ирен не сдавалась, Не буду я подписывать фальшивку. Что до учебников, занимайся вместе с одноклассницами, а со столовой еще проще – делай с утра бутерброд, не умрешь.

Арлена несколько раз принималась ее уговаривать, попросила Вивиан вмешаться, но бабушка тоже натолкнулась на стену. Несколько дней Арлена сомневалась, тянула, но в конце концов подписала документ вместо матери.

Самым сложным для Арлены и ее сокурсниц оказалось добывать информацию о будущем. Не было ни одной службы, которая помогала бы студентам выбрать профессию, приходилось выуживать сведения в личных беседах, по случаю и по слухам – времена были смутные, все менялось, громоздились проекты реформ, и трудно было определить, где именно требуются срочность и огромные ресурсы, ведь только для того, чтобы закрыть основные нужды, понадобился бы десятикратный госбюджет, а денег не хватало. Когда девушки задавали вопросы учителям, те изумлялись, Девочки, все предельно просто, единственная возможная для вас карьера – это преподавание, что крайне увлекательно, и к тому же вы свободны все каникулы.

Арлена сомневалась, стоит ли и дальше биться в закрытую дверь, она мечтала о чем-то более интересном и не представляла, как можно всю жизнь читать один и тот же курс математики. Но ее беспокоило не только это. Во-первых, Ирен все чаще отсутствовала, ее повысили в должности, и теперь она была завалена работой на студиях в Булони, где последние два года съемки не прекращались. Как можно отказаться, если режиссер или его помощник требуют, чтобы костюмы были готовы и выглажены накануне, а не день в день, Так всегда и бывает, когда в доме нет добытчика, соглашаешься на переработку, на это мы и живем, иначе мне не прокрутиться. Поэтому Арлене нечего было возразить, когда Ирен оставалась ночевать на студии, чтобы не бежать на последний поезд, к тому же не нужно вставать ни свет ни заря, чтобы к семи часам быть на работе. Во-вторых, была надежда, что после войны снабжение наладится, но черный рынок расцвел пуще прежнего, нехватка продовольствия достигла апогея, основные продукты по-прежнему давали по талонам: хлеб, сахар, мясо, макароны, кофе. Заполонившие рынок фальшивые талоны высасывали запасы торговцев, и Одетта возвращалась из похода по магазинам почти ни с чем. К счастью, столовая в Булони отлично снабжалась, а поскольку у Ирен были связи, она часто приносила полную сумку. В-третьих, по вечерам Арлена не могла заниматься, девочки шумели и не хотели выключать радио, потому что слушали любимые передачи, но она нашла выход: оставляла свой ужин сестрам и отправлялась к Жермене Марсьяль, соседке снизу, пользующейся всеобщим уважением с тех пор, как ее благоверный Раймон геройски принял смерть в Мон-Валерьене и был посмертно награжден медалью. Жермене было одиноко, оба сына работали, один в Бордо, другой в Бельфоре, и она скучала. Так что она с удовольствием проводила вечера в компании Арлены, которая устраивалась с книгами и тетрадями за покрытым клеенкой обеденным столом и занималась, пока Жермена доставала сливовую настойку, наливала две рюмочки и начинала вспоминать молодость, работу продавщицей в галантерейной лавке, встречу с Раймоном в начале десятых годов, когда он зашел купить подарок ко дню рождения матери, и прекрасные послевоенные годы. Разговор не мешал Арлене делать уроки, а Жермену не смущало, что ее подопечная не отвечает. Иногда Арлена поднимала голову и улыбалась. Так хотелось бы иметь дочку, а эта девочка к тому же такая внимательная, что редкость в наши дни, пусть и не допивает рюмку. Жермена-то умела добывать припасы по своим каналам, хотя держала их в тайне, она ни в чем не нуждалась, поэтому каждый вечер готовила Арлене макароны с кусочками колбасы, бекона или куриного белого мяса – сама она это не ела, берегла фигуру, ей бы не грех слегка похудеть, Понимаешь, от одиночества толстеют.

Главной же бедой для Арлены – и это предвидел бы каждый, кроме, пожалуй, ее самой, – стал Даниэль. Он притаился в глубине сознания и сопротивлялся попыткам его изгнать, он стал ее наваждением, он возвращался, как прилив, и не давал ей покоя. Она видела его ночью, когда открывала в темноте глаза, и он ей улыбался, видела во сне, когда он тянул к ней руку, но ей не удавалось ухватить его ладонь, тогда он падал в волны и тонул, размахивая руками. И Арлена задавалась вечными вопросами, старыми как мир, – в таких случаях никто не думает, что миллиарды мужчин и женщин пережили то же самое, – Почему я была такой глупой, ничего не замечала и позволила заморочить себе голову? Почему он меня бросил? Как я могла поверить в его треп? Вот дура! Даниэль мешал ей, отравлял жизнь, парализовал, не давал встречаться с мальчиками, которые расточали ей улыбки, потому что отныне Арлена не доверяла улыбающимся мальчикам, таким приятным и симпатичным, или тем, кто умудрялся рассмешить ее, – эти самые опасные, вроде Жака, который шутил без остановки, учился в техникуме на помощника бухгалтера, не особо ей нравился, пригласил в кино на бульваре Сен-Мишель, но это оказался тупой фильм с Фернанделем, взял ее в темноте за руку и поцеловал, или Филиппа со второго курса физического факультета Сорбонны, они ждали ее на выходе из лицея, иногда в одно и то же время, Вот и отлично, это собьет с них гонор. И приглашали пить горячий шоколад в венскую кондитерскую рядом с медицинским факультетом. Ей нравился Филипп с его кудрявой шевелюрой, красивыми карими глазами и ямочками на щеках, ему всегда было что рассказать, он мог с равным воодушевлением говорить об электромагнитном излучении, последнем фильме Карне или о полемике вокруг плана Маршалла, Нам нужна эта помощь, если мы ее не получим, то никогда не встанем на ноги. Однако через несколько минут Арлена отключалась, снова думала о Даниэле, пока Филипп не возвращал ее на землю, Эй, Арлена, ты меня слушаешь?

Майским воскресеньем Арлена спросила у Ирен, нельзя ли снова устроиться в столовую на летних каникулах, она бы заработала карманные деньги на весь год, да и матери помогла бы. Казалось, просьба застала Ирен врасплох, Да, наверное, спрошу шефа. Но шли недели, а ответа все не было. В воскресенье, Я его не видела. В следующее, Он так занят, что я не смогла с ним поговорить, или Мы в разных павильонах, и у меня не было времени. Или вообще ничего. Время поджимало, и Арлена решила, что матери совсем не до нее, так что придется подыскать работу на лето самой. На самом же деле Ирен не знала, как быть, – она считала, что Арлене не стоит показываться на студиях, но в то же время переживала за дочь, а потому просто выжидала, ну или подумывала сходить посоветоваться с мадам Надией. В середине июня Арлене сообщили, что ее приняли в класс высшей математики, но мать совсем пропала из-за масштабных забастовок, парализовавших всю страну, – протестовали против нехватки продовольствия и плана Маршалла, который продаст Францию американцам, бурные демонстрации перерастали в беспорядки, из-за саботажа поезда сходили с рельсов, сообщалось о десятках погибших, для поддержания порядка мобилизовали армию, общественный транспорт не ходил, и Ирен пришлось оставаться в Булони, чтобы работать. Тогда Арлена набралась смелости и сама позвонила месье Бернару, хозяину столовой, – тот был искренне изумлен, Конечно, для тебя есть место, в этой неразберихе не найти работников, я говорил твоей матери, она сказала: «Да-да, я жду ее ответа». А как ты будешь ездить, если метро не ходит?

– Не знаю, забастовка ведь не навсегда, и некоторые автобусы ходят, а нет, так я приеду на велосипеде.

Воскресенье – священный день отдыха. Ирен наконец-то могла отдышаться, поспать подольше, хотя и делила спальню с Вивиан с тех пор, как та переехала. Что касается Вивиан, новости о ее доме не обнадеживали – поврежден фундамент, нужно все снести и отстроить заново, на это уйдут годы. Она подала заявку на получение дешевого жилья, – к счастью, у нее был приоритет. На те несколько часов, когда семья наконец собиралась вместе, действовало правило: девочки делают все, а мать – ничего, Иначе зачем рожать дочек? Вивиан творила чудеса, стряпая из того, что добыла Одетта, Франсуаза и Жаклин наводили порядок, а после полудня они вшестером гуляли по набережным Марны и заходили к Феликсу повидать друзей. Ирен больше не танцевала, она оставалась в стороне, слушая Сильвио, который играл танцевальные мелодии, несмотря на годы. О чем или о ком она думала? Вспоминала Жоржа? Удалось ли ей пережить горе или она верила, что он жив и рано или поздно объявится? Ирен никогда об этом не говорила, и никто не задавал ей вопросов, но однажды они стали проходить мимо Феликса, не задерживаясь.