Будь что будет
Шрифт:
Даниэль был готов к тому, что мать испугается, это в порядке вещей, но куда важнее было мнение отца, А ты, папа, что думаешь?
– Мама права, – сказал Шарль Янсен, – надо ее понять, война в Индокитае будет жестокой и продлится долгие годы. После выпуска из Сен-Сира тебя, несомненно, отправят туда, а там против нас не армия, там идет дьявольская партизанская война, в пекле которой – мирные жители, и война эта грязная.
На следующий день Даниэль увиделся с Мари, пересказал ей разговор с родителями и спросил ее мнение. Это все верно, и я тоже об этом думаю, сказала Мари, но я также думаю, что нельзя отказываться от мечты и что ты не создан для кабинетной работы. Спешить некуда, у тебя еще два года, чтобы принять решение, но я в любом случае на твоей стороне.
После полудня Янсены и Мари отправились к Делейнам, чтобы выразить соболезнования и поддержать в беде, и это не был визит вежливости – семьи давно и близко общались. Даниэль увидел Пьера, приехавшего из Коэткидана. Эта встреча не походила на поминки – ни слез, ни печали, ни горестных лиц, словно гибель Стефана
– Но ты не жалеешь о его решении стать военным? – спросил Даниэль. – Не думаешь, что иначе он остался бы жив?
– Разумеется, нет, для нас Франция – не пустое слово. То, что придает смысл жизни, придает смысл и смерти.
В начале декабря Мари позвонил Луи Варнье, мэтр-витражист из Сент-Уэна, который беспокоился, уже много месяцев не получая от нее вестей, – Мари не стала с ним разговаривать, и Жанна рассказала о несчастье, постигшем семью, и о депрессии дочери. В следующее воскресенье Варнье позвонил в дверь и попросил позвать ученицу, но та отказалась, Это не каприз, у меня пусто внутри и сил совсем нет. Даниэль так настаивал, чтобы Мари поговорила с мэтром хотя бы пять минут, что та согласилась. Мари, ваш брат умер, и я понимаю, что вам ничего не хочется, мой сын погиб при Гарильяно, и часть меня похоронили вместе с ним, но то, что мы делаем, важнее нашего горя, мы ничто, нас сразу забудут, останется только одно – наши дела, ведь эти церкви, прошедшие сквозь века, нуждаются в нас, чтобы существовать, мы здесь, чтобы их восстановить, чтобы возвести выбитые витражи, воскресить их, явить чудо их красоты. Никто не помнит имен строителей соборов, тысяч мужчин и женщин, которые посвятили миг своей короткой жизни их возведению, чтобы создать нечто величественное и грандиозное. Что останется от нашего пребывания на земле? Ничего, а вот они живут в каждой скульптуре, в инкрустированных деревянных креслах, в кружевном камне и в витражах, которые так нас восхищают. Вы должны вернуться и выполнить свою работу, ради которой вы существуете на этой земле. Храните свою боль внутри. К тому же мне нужна ваша помощь – после вашего ухода витражи церкви Святого Иоанна Крестителя так и остались неоконченными, они ждут только вас, возвращайтесь к работе, это ваш долг.
Не дожидаясь ответа, Луи Варнье попрощался с Жанной и Даниэлем и покинул дом. Три дня спустя Мари встала на рассвете, никого не предупредив, доехала до мэрии Сент-Уэна на метро и автобусе, прошагала пешком двадцать минут, зашла в мастерскую, поздоровалась с мэтром Варнье и коллегами, словно рассталась с ними вчера, и устроилась на своем рабочем месте.
Однажды днем Мари в очередной раз решала, как соединить элементы старинного панно разной толщины, сомневаясь, накладывать ли замазку с обеих сторон, чтобы укрепить свинцовый переплет и повысить его герметичность, и вдруг подумала: ведь она больше не верит в Бога, она не просто атеистка, но и ненавидит религию со всеми атрибутами, почему же ее так трогают эти святые образы, эти библейские персонажи, которых никогда не существовало? Почему она так старается их возвеличить, притом что у нее трескаются пальцы и болит спина? Но Мари не нашла объяснения этому противоречию. Потому что это воплощение красоты, решила она. Просто-напросто.
В начале года Мари спросила у матери, можно ли ночевать в мастерской, чтобы не ездить по полтора часа утром и вечером в давке. Жанну вопрос застал врасплох, мысль пришлась ей не по нраву, Я спрошу у твоего отца, что он об этом думает.
– Не стоит, его ответ меня не интересует. Не говори мне больше о нем.
Мари сложила вещи в дорожную сумку и устроилась в маленькой комнатке, где раньше спал Варнье, а теперь пустил под кладовку. Она оставалась там всю неделю, работала три лишних часа в день, готовила еду на плитке и возвращалась в Сен-Мор на выходные. Когда Морис заметил ей, что так не принято и он хочет, чтобы дочь возвращалась по вечерам домой, она пожала плечами и ушла, не ответив.
После двух лет подготовительного класса в Фенелоне Арлена сдала вступительные экзамены в женскую Высшую нормальную школу в Севре – запрет на участие в конкурсе мужской школы на улице Ульм действовал и после Освобождения. Ее удивило то, как мало соискательниц сидит в экзаменационном зале Сорбонны – всего девятнадцать девушек. В субботу, двадцать шестого июня, в одиннадцать сорок, вернувшись с рынка вместе с Ирен, она обнаружила в почтовом ящике письмо на бланке Высшей нормальной школы, в котором сообщалось, что она прошла второй из четырнадцати. Там же содержалась информация насчет обучения. Когда Арлена объявила, что с блеском сдала экзамен, мать не слишком обрадовалась, И сколько все это продлится?
– Два года до диплома, а если захочу получить профессорское звание, то минимум четыре.
– А платить-то кто будет? У меня денег нет. Тебе надо работать, чтобы помогать мне и сестрам, ты об этом подумала? Ты и так уже долго учишься, пора приносить зарплату!
– Не волнуйся, все за госсчет, я ведь дочь погибшего фронтовика.
– Это как так? Твой отец не погиб! Я ничего не
подписывала!– Я подписалась за тебя, а иначе как бы я училась? Тебе в голову не приходило? Хватит уже упрямиться, папа не вернется. Он пропал восемь лет назад.
– Говорю же, твой отец жив, я всегда думаю о нем.
– Да ну! А как поживает Ролан?
– Как тебе не стыдно! Мы просто дружим, и все. Так, хватит надо мной издеваться! Или ты будешь работать как следует, или убирайся!
И в ту же субботу в половине первого дня разъяренная Арлена покинула отчий дом с чемоданом вещей и куда более тяжелой сумкой с книгами, которая готова была лопнуть. Крикнув, что ноги ее больше не будет в этой тюряге, она с такой силой хлопнула дверью, что стены затряслись не меньше, чем она сама. Оказавшись на улице Аристида Бриана, она направилась к вокзалу и на перекрестке поставила чемодан, не зная, где найти приют. Потом села на сто двенадцатый автобус, идущий в Венсен, позвонила в дверь Вивиан, которая недавно переехала в новую квартиру, поскольку старая была разбомблена, и рассказала ей о ссоре. Бабушка устроила ее на диване, предложила выпить по стаканчику игристого, чтобы отпраздновать успех на экзаменах и поднять дух, пообещала завтра же вступиться за нее, поскольку была уверена, что виной всему сорванные нервы и скоро это станет лишь дурным воспоминанием, мимолетной склокой, которые неизбежно случаются между матерью и дочерью. Увы, ее миссия добрых услуг и хождения туда-обратно натолкнулись на стену взаимного гнева и непонимания, Арлена и Ирен не отступали ни на пядь, Я права, а она нет! Ирен настаивала, чтобы дочь бросила эту бесполезную учебу, немедленно начала работать и приносила зарплату, а также требовала извинений, Иначе она мне больше не дочь!
– Ни за что, это она должна извиняться! – воскликнула Арлена, когда бабушка передала этот ультиматум. – Она окончательно рехнулась!
Вивиан не сумела положить конец ссоре, обе стороны были слишком взвинчены, чтобы помириться, Она зациклилась, но со временем поймет, как глупо себя вела, и признает, что Жорж не вернется, а ты должна учиться, чтобы получить хорошую профессию. А пока что диван в твоем распоряжении, устраивайся. И будь снисходительнее к матери, деточка, в жизни не всегда делаешь то, что хочется.
– А я не хочу пахать на дурацкой работе, чтобы не умереть с голоду, я хочу иметь выбор, понимаешь? И самой решать, какой должна быть моя жизнь.
– Когда выйдешь замуж, решать за тебя будет муж.
– Значит, я не скоро соберусь замуж.
Арлена быстро поняла, что поступление в Высшую нормальную школу – это лишь способ стать преподавателем, вдобавок надо получить сертификат о среднем образовании – диплом, позволяющий преподавать в колледже, а для лицеев обязательно получить звание профессора, но ей так не хотелось преподавать. Чтобы стать инженером, из крупных учебных заведений девушки могли поступить только в Высшую школу электрики, но преподаватели хором отговаривали Арлену, объясняя, что она не найдет работу, поскольку женщины не созданы руководить рабочими на стройке или на заводе и возглавлять мужские бригады, так что пришлось смириться и податься в Севрскую школу. Однако на сегодняшний день все было очень зыбко. Во время войны здания Севра были разбомблены и разграблены, а сейчас заброшены, открыты всем ветрам, обречены на снос; девушек, поступивших за два предыдущих года, расселили на Монпарнасе и в Латинском квартале, пока не построены помещения в Университетском городке, вот только стройка не двигалась с места, Придется набраться терпения, девушки, видимо, не скоро вы переедете на бульвар Журдан.
Таким образом, севрские студентки шестьдесят восьмого выпуска так и не попали в Севр, вместо этого их разделили по направлениям. Двадцать шесть филологинь разместились в Доме студентов на бульваре Распай, а четырнадцать научниц – в «Конкордии», гостинице, превращенной в женское благотворительное общежитие, что на улице Турнефор, в конце улицы Муфтар, с роскошным фасадом в стиле дворца «ревущих двадцатых», но внутри эта иллюзия рассеивалась. Здание не ремонтировалось тридцать лет, лифт вышел из строя, лестницы перекосились, места общего пользования обветшали, номера были маленькими, протечки начертили карту рек на стенах, кровать днем служила диваном. И две ванные комнаты на весь этаж для двадцати восьми студенток – увы тем, кто не встал на рассвете, горячая вода им не доставалась. Но главной проблемой было чахоточное отопление, зимой температура могла опуститься до двенадцати градусов. В марте сорок девятого года в Париже было минус десять, окна под картонками превращались в ледники, и обитательницы общежития спасались, надевая по несколько свитеров, а записи делали в перчатках. Распорядок дня в интернате был свободным, никто не следил за расписанием, кто когда входит и выходит, но гости должны были покинуть здание в двадцать два часа. Обед и ужин подавали в лицее Монтеня, чья столовая пользовалась отвратительной репутацией; после жалоб и протестов вековечное гороховое пюре заменили размазней из лапши. Занятия проходили в Сорбонне, в помещениях, временно предоставленных американским университетом на улице Шеврёз, и в запасной лаборатории Радиевого института [37] на улице Ульм. И приходилось держать темп, чтобы не отстать, ведь уровень был очень высок, программа огромна, а у преподавателей не было времени кого-то ждать.
37
Радиевый институт – другое название парижского Института Кюри, основанного Марией Склодовской-Кюри в 1921 году.