Будь что будет

* * *

Арлена никогда не лгала. Да и не о чем было лгать. На самом деле, никого у нее не было, во всяком случае никаких настоящих чувств: ей бы этого хотелось, но она была так поглощена учебой и необъятными заданиями – фактически осилить их было невозможно, поскольку конца им не предвиделось, – что на все остальное не хватало сил, и если на университетском балу ее приглашал потанцевать молодой человек, их отношения заканчивались так же быстро, как начинались; даже самые настойчивые уставали от девушки, которая не принимает приглашений и прилежно занимается все субботы и воскресенья, утверждая, что это главное в жизни. Монашеское житие, со вздохом констатировала ее подруга Антуанетта, да и то, монашки – невесты Христовы, а мы – разве что Святого Духа, губим здесь свою молодость. Арлена сказала себе, что это не важно, главное – закончить учебу, сдать экзамен на степень и найти достойную работу. А потом у нее будет время пожить.

Когда Даниэль ушел со стихами Тома, Арлена еще долго сидела на скамейке у входа, не отвечая людям, которые с ней здоровались, – она их не видела, потому что плакала, глядя в пустоту, думала о Тома, оседлавшем облако, о его беспричинном смехе и говорила себе, что упустила потрясающего парня, который любил ее до безумия, что не поняла ни его любви, ни его таланта. Она просто дура, взбешенная тем, что обманулась, решив, будто Даниэль приехал ради нее, ради того, чтобы помириться и вернуть былую близость, а главное – тем, что вообразила, будто этот недоумок все еще любит ее, непростительная ошибка глупой девчонки, и она повторяла себе, Надо стать сильнее, хватит принимать мечты за реальность. Внезапно на плечо легла чья-то рука – Антуанетта, соседка по комнате, смотрела на нее с тревогой, Что случилось? Арлена подняла голову, грустно улыбнулась, Ничего, все хорошо.

– Так я и поверила, ты же плачешь.

– Нет, я не плачу… Это пустяки, все пройдет. – Она утерла щеку рукавом, шмыгнула носом. – Я не плачу.

Арлена отправилась в общежитие, чтобы принять душ, но к этому времени горячая вода кончилась; стоя под ледяными струями, она прикрыла глаза, глубоко вздохнула и сказала себе, Это последний парень, который заставил меня плакать.

В начале июля Арлена отличилась тем, что отказалась от летней стажировки в НЦНИ, Национальном центре научных исследований, государственном учреждении, созданном накануне войны, которое открылось вновь, объединив прикладные исследования, и сейчас остро нуждалось в специалистах, – она сослалась на то, что не собирается делать там карьеру и твердо намеревается пойти на производство, хотя и знает, что пробиться туда трудно. Благодаря поддержке преподавателя по матанализу, пораженному талантами этой студентки, которая выполняла исчисление бесконечно малых на китайских счетах быстрее, чем на логарифмической линейке, и научила его самого этими счетами пользоваться, Арлена получила стажировку в Институте авиационных исследований, который недавно открылся в старом форте Палезо. Она в некоторой степени гордилась тем, что ее взяли в лабораторию испытания двигателей, но за все три месяца и близко не подошла к аэродинамической трубе – Арлену использовали в качестве подручной для горы расчетов прочности материалов и профилей крыла, но не подпускали к вычислительным машинам, предназначенным для инженеров, а те держали ее на расстоянии, перекладывая на нее рутину и не объясняя цель работы.

Однажды в начале сентября на выходе из форта она заметила молодого человека, раздающего листовки сотрудникам, которые шли мимо, подчеркнуто его игнорируя, взяла бумажку, взглянула – это был бланк «Движения за мир».

– Но ведь все должны быть за мир, разве нет?

– Только не те, кто работает здесь, – ответил молодой человек. – Вы второй человек за час, кто взял листовку, и первый, кто заговорил со мной. Что ж, я не зря пришел. Вы едете в Париж? Я провожу вас.

Дожидаясь автобуса до вокзала, Арлена произнесла, После всего, что произошло, невозможно хотеть войны, мы достаточно намучились.

– Похоже, что нет, бюджет на национальную оборону никогда не был таким раздутым, власти утверждают, что хотят мира, но все вооружаются, а мы выступаем за всеобщее разоружение, за безоговорочный отказ от войны, иначе грядет катастрофа. Там, где вы работаете, явно производят военные самолеты.

– Не знаю, я работаю над общими моделями, а в данный момент – над воздухозаборниками фюзеляжей, но лично я антимилитаристка и против армии.

– Отлично! Я тоже. Меня зовут Пьер. Пьер Прац. – Он протянул ей руку, энергично пожал. – Не могу здесь больше задерживаться, бегу на работу.

Пьер, типограф во «Франс-суар», работал по ночам на улице Реомюр до пяти утра, иногда до шести. Мы делаем семь выпусков в день тиражом более шестисот тысяч.

– Тяжелая, наверное, работа?

– Самое сложное – делать все быстро и не допускать ошибок, журналисты скидывают статьи в последний момент, приходится набирать на полной скорости и держать темп, но я не жалуюсь.

Пьер объяснил, как делается ежедневный выпуск, это может показаться скучным, но на самом деле увлекательно, В конечном счете именно от нас, типографов, зависит выпуск газеты, без нас не обойтись, только так и можно заставить себя уважать.

– А по вашим рукам не скажешь, что вы рабочий в типографии.

– Прошли те времена, сегодня все работают на линотипах, это вроде печатной машинки, только весит больше тонны, мы набираем все строчки статьи в нужном размере, а дальше отправляем в печатный станок, так что руки остаются чистыми.

Арлене казалось, что он слегка похож на Линдберга [42] : карие глаза, косо зачесанная волнистая прядь и низкий, чуть тягучий голос, необычный для молодого человека едва ли старше ее самой. Он разговаривал с ней так, будто они сто лет знакомы, Знаешь, для меня главное – верность своим убеждениям, а если им изменять, тогда дело плохо, нельзя одновременно хотеть мира и производить оружие, повторять «Больше никогда» и совершать те же ошибки, которые привели к катастрофе.

42

 Чарльз Линдберг (1902–1974) – знаменитый американский летчик.

Они сели на поезд до Парижа, устроились друг напротив друга в вагоне, Понимаешь, я записался служить, дошел до Берлина, пробыл там полгода, ну и насмотрелся, нечем тут гордиться, у них было еще хуже, чем у нас, какой смысл надрываться, чтобы завести семью и хорошо зажить, если потом все уничтожается? Пьер замолчал, глядя на проносящиеся мимо загородные особняки, Я потерял отца в битве при Дюнкерке, мне тогда было пятнадцать, я все время думаю о нем, о той жизни, которую у него украли, о том, как горевала мать, а ведь они не очень ладили, у отца был тяжелый характер, и в память о нем я присоединился к «Движению за мир».

– Понимаю, мой отец погиб за несколько дней до этой битвы в сражении под Стоном, тело не нашли, а мать так и не оправилась, если бы ты с ней познакомился, она бы сказала, что мы встретились не случайно.

– А может, и так, кто знает?

Он проводил ее до Университетского городка, Может, еще увидимся, если ты не против?

– Да, я с удовольствием.

Арлене нравилось то, что Пьер становился первым читателем своей газеты и его интересовало все, от первой до последней страницы, даже рубрики «Происшествия», «Экономика» или комиксы. Когда они встречались, он рассказывал, что делается в мире, приносил номера за неделю, чтобы она прочитала интересные статьи, но проводить много времени вместе не получалось, поскольку оба были очень заняты, Арлена – в Высшей школе, где второй курс оказался намного сложнее первого, так что свободное воскресенье считалось удачей, а Пьер – на своей ночной работе и в дневных делах: раздача листовок, расклейка плакатов «Движения», собрания и главное событие года – Стокгольмское воззвание, документ, составленный интеллигенцией, писателями и деятелями искусства, близкими к коммунистической партии: «Мы требуем безусловного запрещения атомного оружия как оружия устрашения и массового уничтожения людей. Мы считаем, что правительство, которое первым применит против какой-либо страны атомное оружие, совершит преступление против человечества и должно рассматриваться как военный преступник. Мы призываем всех людей доброй воли всего мира подписать это воззвание».

После работы Пьер не ложился спать – Отдохну потом! – он шел к рынку на улице Гамбетта или к выходу из метро, ставил раскладной столик, убеждал домохозяек, пенсионеров и клиентов подписать национальную петицию, требующую окончательного отказа от смертельного оружия; подобно ему, тысячи сочувствующих по всей стране увлеклись этой борьбой, этой идеей, некоторые устраивали соревнование – кто соберет больше подписей, многие сомневающиеся тоже подписывались, следуя примеру знаменитостей, Вам не кажется, что Жерар Филип, Ив Монтан, Эдит Пиаф, Морис Шевалье и другие знают, что делают? Арлена приходила к нему, когда могла, к метро или на стадион, помогала на свой манер, объясняя с помощью научных доводов, почему следует выступить единым фронтом. Призрак сотен тысяч погибших и миллионов облученных в Хиросиме и Нагасаки ужасал несговорчивых и заставлял требовать от правительства отказа от ядерного оружия, каждая полученная подпись – еще одна победа, были собраны миллионы подписей, Объединившись, мы добьемся своего и сделаем мир лучше для наших детей.

Товарищи Пьера приняли Арлену с распростертыми объятиями, им нравилась эта девушка с твердыми антивоенными убеждениями. А когда Арлена рассказала, что потеряла на войне отца и какой трагедией это стало для матери, все решили, что это и есть исток пацифистских взглядов, столь редких для молодой женщины ее возраста. Она не стала объяснять глубинные причины. Она никогда не упоминала Даниэля при Пьере, не рассказывала о своей жизни – не то чтобы она не хотела довериться ему, но это было бы слишком сложно, и потом, эта история не только о них с Даниэлем. Пришлось бы окунуться в прошлое, рассказать о Тома и Мари, а еще о молодом курсанте в форме, который всегда рядом – когда она гуляет, когда закрывает глаза, когда идет через вестибюль Городка, когда просыпается ночью, он садится рядом с ней в аудитории, улыбается ей, как раньше, просит прощения и говорит, что скоро вернется за ней, и она не знает, как от него избавиться. И когда Пьер замечал, что она смотрит в одну точку, и спрашивал, О чем ты думаешь? – она отвечала, Ни о чем.