Будь что будет

– Значит, это от одежды.

Арлена выносила одежду в коридор, раз в неделю стирала вещи в металлической стиральной машине с педалью, которая стояла в специальном месте на террасе дома, но запах возвращался, как назойливый волокита, и не покидал ее – именно тогда Арлена взяла в привычку опрыскиваться пахучим одеколоном, который покупала в дешевом универмаге, а потом растирать его ватным тампоном.

* * *

Даниэлю снился повторяющийся кошмар, и самое ужасное, что это был не сон, а реальность – он падает в воду, неумолимо погружается, бьет руками, тонет, глотает воду, задыхается, пытается добраться до светлого пятна, которое дрожит над ним, но его беспорядочные движения тщетны, он сейчас умрет, глаза закрываются. Внезапно чья-то рука хватает его за волосы. Тома поднимает его на поверхность, они выныривают из волн, он заполняет легкие воздухом, друг спас ему жизнь. В ночной темноте лицейского дортуара Даниэль садился в кровати. Он знал, что тонул совсем по-другому, он потерял сознание, ничего не видел и не чувствовал, Тома вытащил его, когда он уже уходил на ту сторону, и вернул в мир живых, бездыханного, стоящего на грани, словно смерть не хотела отпускать добычу, надеясь забрать с собой, на берегу какая-то женщина сделала ему массаж сердца, и он очнулся. И Тома улыбался ему, хлопал по плечу, Тома был вне себя от радости, что спас его. Тома, которого он бросил одного, когда был так ему нужен, ведь у него нашлись дела поважнее, чем возиться со старым другом, он предпочел проводить время с Арленой. И Даниэль спрашивал себя, Почему Тома меня спас? С какой целью?

На эти бесконечные вопросы он нашел единственный ответ: Мари. Мари, которая после смерти брата ушла в себя, часами сидела неподвижно, ничего не делая, даже не читая, никто не осмеливался ее беспокоить, она отказывалась говорить с друзьями, которые навещали ее, а когда Даниэль спрашивал, что не так, она отвечала, Не знаю. Жанна не решалась встряхнуть ее, ждала, когда что-то само переменится. Врач говорил, что у нее депрессия, такое часто случается после потери близкого, надо проявить терпение, раз уж она отказывается принимать лекарства. Даниэль, который учился в Версале, мог ее видеть только по выходным. Тогда он садился рядом – он был единственным, кому она улыбалась, с кем ее слегка отпускало, они молча сидели бок о бок, иногда она брала его за руку; когда он прикуривал сигарету, то предлагал и ей. Эти два дня они ничего не делали, выходили из дома всего раз, на кладбище, чтобы положить цветы на могилу Тома и провести четверть часа в тишине у семейного склепа, после чего возвращались обратно.

В одном из журналов Мари нашла фотографию молодой певицы из Сен-Жермен-де-Пре, которая прославилась своим глубоким голосом и невеселой песней, написанной Жан-Полем Сартром, а также своим строгим платьем и челкой, Тома рассказывал о ней с воодушевлением, именно тогда Мари стала носить неизменный свитер с вырезом под горло и черные брюки – стиль, которому она осталась верна до конца жизни.

Однажды, когда она складывала свою одежду, чтобы отдать бедным, все эти яркие платья и блузки, теперь уже ненужные, Жанна решила вмешаться, Дорогая, это нормально, что ты носишь траур, но скоро тебе захочется надеть эти вещи, глупо их отдавать. Мари посмотрела на нее так, словно мать говорила на незнакомом языке, и Жанна подумала, Бедняжка, она так страдает, ну ничего, купит себе новые, когда захочет.

Дома царило напряжение, Мари не разговаривала с отцом, не отзывалась на его попытки примирения. Через несколько месяцев Жанна стала уговаривать дочь, Пойми, твой отец тоже горюет, представь, как он мучается: он потерял не только сына, но и дочь. Конечно, он совершал ошибки, но он всегда желал Тома только хорошего. Так дальше нельзя, ты должна простить его, чтобы мы вернулись к нормальной жизни.

Мари долго не отвечала, пристально глядя на мать. Прощение – это ловушка; если ты прощаешь, значит был не прав, Тома завещал мне свою ненависть, и я должна ее использовать. Отец для меня умер.

Если бы не Мари, у Даниэля было бы все для счастья – он поступил в подготовительный класс лицея Ош в Версале, а любой офицер сухопутных войск подтвердит, что из Оша прямая дорога в Сен-Сир. Не сосчитать, сколько выпускников лицея сдали экзамены. Даниэль не знал, как еще помочь Мари. Вначале он думал, что разговоры о Тома, о его смехе и проделках, тысячи воспоминаний, которые накопились за их общую жизнь, смягчат боль, но вскоре понял, что лишь сыплет соль на рану, и больше об этом не заговаривал, Тома был здесь, рядом, как и прежде, и когда Мари говорила, Мне его так не хватает… – у Даниэля перехватывало горло, и он думал, Тома покончил с собой, потому что я не помог, когда он в этом нуждался, он-то прыгнул в воду, чтобы меня спасти, наплевав на то, что рискует жизнью, ему было важно меня вытащить, а я ничего не сделал, я его бросил. И Даниэль смотрел на Мари, улыбался ей, Я никогда тебя не оставлю. А она сжимала его руку. Он не рассказывал, что Тома является каждую ночь мучить его, когда он пытается заснуть. Даниэль закрывал глаза, чтобы его не видеть, но друг неподвижно висел над головой, и Даниэль обращался к нему, Знал бы ты, как я себя виню. И когда я вижу тебя вот так, перед собой, с доброй улыбкой, мне хочется отрезать себе веки.

А еще беспрестанно возвращалась Арлена и занимала место Мари в его мыслях. Что сделать, чтобы она исчезла навсегда? Может, следует быть честным и открытым, поговорить с Мари, рассказать их историю? Но Даниэль тут же одергивал себя, это было бы глупо и ни к чему. Вскоре Арлена станет лишь воспоминанием молодости, кратким эпизодом из прошлой жизни, не имеющим большого значения, он порвал с ней без колебаний, столь же решительно выбрал Мари, незачем лишний раз причинять ей боль или беспокоить рассказами о мимолетной интрижке.

Его друг Пьер Делейн, защищавший Даниэля от нападок лицеистов во время войны, предупредил, что главная цель подготовительных курсов в интернате – дать будущим солдатам представление о жизни в казарме, отпугнуть слабаков и фанфаронов, чтобы они как можно быстрее передумали, ушли с дороги и не занимали место в престижной школе, где у них нет перспектив, – чтобы стать военным и преуспеть на этом поприще, мало получить хорошие оценки на экзаменах, нужно еще и обладать определенным складом характера. И посоветовал Даниэлю поступать в подготовительный класс лицея Ош в Версале, который снова распахнул двери после закрытия под оккупацией, – там преподавали известные учителя. Узнав, что его приняли в Ош, Даниэль засомневался, сможет ли приспособиться к интернату, но легко привык к групповой жизни шесть дней в неделю, еде в столовой, ночам в дортуаре, тем более что в первый год после открытия приняли всего шестнадцать учеников. А значит, не было «дедов», готовых достойно встретить пополнение, и эту задачу взяли на себя бывшие выпускники колледжа Станислава и лицея Кондорсе, которые пришли снять стружку с этих сосунков, блудливых, немытых, неотесанных, напрочь пропащих, у которых гайка слабовата и не та закваска, чтобы учиться на офицера.

Даниэль, не дрогнув, проковылял по бульвару де ля Рен с завязанными глазами, признался в любви девушке на улице Паруас, триумфально принес трофей – ее носовой платочек и безропотно отжался пятьдесят раз в грязи на городском стадионе. Но когда от него потребовали, чтобы вечером он в одних трусах переплыл большой бассейн дю Трефль в Версальском парке, он взбунтовался, Нет, я не могу, я утону! Он застыл на бортике, его товарищи уже добрались до другой стороны, а он ни прыгнуть не мог, ни убежать, в ужасе закрыл глаза, к нему подошел ученик из Станислава, Ну, чего застрял? Прыгай, придурок!

Даниэль прижал кулаки к груди, его била дрожь – рассказать бы свою историю этому орущему незнакомцу, но как описать тот загадочный ступор, который испоганил ему жизнь и так часто отравлял отдых в Динаре, все эти издевки и шуточки? Где найти слова, которые передадут безумный страх, парализующее отвращение, уверенность, что он умрет, утонет, захлебнувшись, как пять месяцев назад, когда Тома вытащил его в последний момент и спас ему жизнь… Даниэль пролепетал, Я не умею плавать, я сейчас все объясню… Но тот не стал слушать и толкнул его. Даниэль рухнул спиной в бассейн, подняв тучу брызг, погрузился с головой в ледяную воду, коснулся дна, всплыл на поверхность, порядочно нахлебавшись, задохнулся, отплевался, понял, что, выпрямившись, упирается в дно, и двинулся вперед, погружаясь в ил, при каждом шаге выталкивая себя бедрами и размахивая руками, как безумный пловец, и наконец добрался до противоположной стороны. Сокурсник протянул ему руку, чтобы помочь вылезти, но один из «дедов» оттолкнул его, Пусть эта мокрая курица выбирается сама! Они скрылись из поля зрения, вновь повисла мертвая тишина, край бассейна – в метре над водой, и ухватиться не за что. И тут, окоченев от холода, он сказал себе, Я не сдамся. Я должен это сделать! И повернул обратно, к лестнице бассейна. Тысячу раз он с завистью смотрел на плавающих людей, подмечал их движения и теперь решил, Надо попробовать. Мышцы одеревенели, руки окаменели, но он наполнил легкие воздухом и поплыл хаотичным брассом – голова задрана, шея напряжена, руки движутся вразнобой, ноги отчаянно взбивают воду, – поплыл на редкость уродливо, до смешного медленно, но все же постепенно продвигался к цели, хлебнул воды раз, другой, фыркнул, большой палец ноги тронул илистое дно, руки заработали более слаженно, увереннее загребая воду, и через пять минут он коснулся лестницы.

В последнюю субботу ноября ученики шести подготовительных парижских школ собрались перед решеткой замка на ночной марш. Направление – старая военная школа Сен-Сир, разбомбленная в июле сорок пятого, из-за чего ее переместили в Коэткидан, в Бретань. Среди развалин сохранилась лишь часть гигантского памятника погибшим в Первой мировой. Четыре часа подряд они зачитывали имена четырех тысяч восьмисот сорока восьми сенсировцев, павших в сражении, – по крайней мере, те, которые можно было разобрать на изрешеченном осколками монументе. В этот вечер все собрались у костра и в полном единении пели хором песни, которые разучивали несколько недель. Два дня спустя, второго декабря, в годовщину битвы при Аустерлице, первогодкам вручили красно-голубые пилотки на церемонии, проходившей на ступенях лицейской часовни. Даниэль наконец-то стал салабоном. Вернувшись в Сен-Мор, он надел свою пилотку и вошел в гостиную, готовый принимать поздравления, но родители странно молчали – отец хмуро его разглядывал, Мадлен смотрела с непроницаемым видом, Что случилось? – спросил Даниэль, вам не нравится моя форма?

– Совсем не нравится, – ответила Мадлен. – До сих пор твое решение готовиться в Сен-Сир казалось удачным – пойти по стопам отца, служить стране… Но сегодня я поняла, что мне ненавистна сама мысль – это же просто безумие. Только что мы узнали, что вчера в Ханое погиб Стефан Делейн, старший брат Пьера. Все повторяется, армия – не кино, это кровь, это смерть, это горе. Прошу тебя, Даниэль, я не хочу, чтобы ты погиб напрасно, колонии – это не Франция, откажись, пока можно, ты способный, поступишь на другой подготовительный, в престижную школу, будешь жить спокойно.