Чипсы
Шрифт:
– - А они, значит, прожигают?
– - Да. И поля будут мстить дачникам. И дети у этих потребителей - пустые.
– - Макс--пустой, -- сказала я.
– Я это чувствую. Ему и правда всё по фиг.
– - Ариша! Что за "по фиг"! Нахваталась. Да... Ну и прилипчивые они. Преследуют Аришу. Но папа так и предполагал. Они будут мстить долго и методично. Тут ещё от Евгении Станиславовны многое зависит. Я поэтому в родительский комитет и вошла, и с Леной общаюсь, чтобы -- вроде бы всё нормально. У них идея - сделать кафе у заправок. И чтобы наши элитные чаИ были там. Подороже конечно, чем трухля из пакетиков, но хорошие чаИ.
– - Арина в классе рулит и без твоих родительских комитетов.
– - сказал Илька.
– - Успокойся.
Это была правда.
Евгения Станиславовна после случая Молюском меня полюбила. Я только сейчас понимаю, как она была мне благодарна. Молюск был разрушитель. Наверное он был несчастный. Я вспоминаю его выцветшую какую-то заморенную жизнью маму. Дэн мне рассказал как их с Молюском приняли в гимназию. Их прадеды были уроженцами Мирошева, воевали и их имена были высечены на камне мемориала. А гимназии нужны были такие дети для отчёта. Дэн был старательный и послушный, а Молюск был нервный, бешеный. "Достаточно одного ребёнка, чтобы разбудоражить целый класс. Мне такие дети не нужны", -- я слышала как говорила кому-то так Евгения Станиславовна. Мумия любила порядок и предсказуемость. Ей нужен был каратель из детской среды. Она выбрала меня. Если на перемене возникала ссора или драка, Евгения Станиславовна выглядывала с чашкой чая из учительской, кричала:
– - Арина! Что там?
Я за шкирки втаскивала в учительскую драчунов, они боялись меня и покорно шли. Если я не сразу догоняла кого-то, если кто-то пытался спастись бегством, я всё равно догоняла и тогда очень сильно толкала в спину. Именно поэтому меня все и слушались, все люди боятся боли.
На продлёнке, играя в салки, я тоже стала толкать сильно. Мне это нравилось всё больше и больше. Если мне говорили:
– - Э-ээ. Ты чё?
– - Осалила!
– отвечала я, делая невинные глаза.
Я почувствовала силу, её власть над более слабыми. Я уверилась, что сила в конечном счёте решает всё. Я хорошо училась. Но в классе лучше всех учился Дэн. По английскому я не знала ничего. Сидела на английском с Дэном и всё у него сдувала.
Маму это раздражало. Если дома я вдруг делала ошибку по русскому, она кричала:
– - Вон у вас нищий мальчик сам учится. Сам! Брат старший под следствием! Семья малоимущая. Ездит аж с Иголки. А лучше всех учится! Ну неужели нельзя, Арина, без ошибок? Срочно иди заваривай мяту с мёдом!
– - Ничего они не нищие, -- защищал Дэна Илька.
– И ничего старший брат у него не под следствием! Он со мной в классе, мой друг.
– - То есть ты обвиняешь меня во вранье?
– это мама сказала по-татарски. Но я знала эту фразу. Она только так и начинала все перебранки с Илькой. На этот раз Илька согласился с мамой на удивление быстро. Я хлопала глазами. Илька сказал мне:
– - Оказывается у них три брата. Я со средним учусь. Всё равно Димон - мой друг. Самый лучший друг!
В этот год, мама изменилась бесповоротно и навсегда. В школе маме все учителя улыбались, а все родители с ней здоровались, и мои одноклассники тоже. В больничке, в поликлинике нас принимали без очереди. Постепенно мама привыкла к "особому положению". Особое положение... Дачу папа не покупал не потому что не мог, а потому что боялся за нашу безопасность. Он же работал в отделе по наркотикам. А это - риск на всю жизнь. Наркоманы - всегда фактор риска, они могут надолго затаить обиду, выжидать и жестоко отомстить за своих родственников не наркодельцам, но следователям, которые во всём виноваты - следователи же ведут дела, по которым сажают в тюрьму. И когда папа ушёл с оперативной работы, он вёл дела по своей специализации негласно... Тогда же папа часто стал консультироваться с мамой по поводу "травки". Мама объясняла, что скорее всего собирают наши "беднейшие слои", как легко это всё приготовить, этот дурман, если соблюдать режимы просушки и вылёживания сырья. Папа приглашал маму иногда и в свой бывший отдел, она читала там что-то вроде "лекции". Её лекции очень помогали операм, потому что мама
называла специфические реакции организма при курении трав нашей полосы, и особенно специфические психореакции при абстинентном синдроме, которые не так явны, как обыкновенные ломки, которые ни с чем не спутаешь - ведь мама нагляделась этого пока училась и работала в Казани. Мама часто вспоминала казанские обиды после лекций: теперь её просят разъяснять, объяснять, а тогда наказали.– Вот в Казани мы торговали на рынке. Что в этом такого? Мы же неворованным торговали. Сами же сушили травы. А нас потом так опозорили. На всё училище.
– - Вы торговали без лицензии, -- сказал папа.
– - Тогда все торговали без лицензий.
– - Но ты могла отравить своими травами, Инга. Вы же и ядовитыми торговали.
– - Но мы же предупреждали, Геночка. Мы же в микродозах!
– - нервничала мама.
– От нас все отвернулись. Нам снизили оценки на защите. Мне до сих пор больно. Это ранит человека в самую душу.
По пятницам вслед за Дэном я стала ходить на кружок "Солёное тесто". Конечно же и Макс стал ходить с нами. Он прогуливал гимнастику. К весне вдруг оказалось, что мы втроём, без Златы, нормально тусили на кружке. Если не принимать во внимание, что Макс периодически, к месту и не к месту, говорил мне:
– - Чипсы хочешь?
– - Нет, -- неизменно отвечала я суровым голосом.
– - А зря. Я тогда так обиделся на тебя, Аря...
– - Не называй меня Арей!
– - Вот... Я так обиделся на тебя, Ряска...
– - Не называй её Ряской, -- вступался за меня Дэн.
– - А теперь жалею. И что ты ушла с гимнастики? Злату перевели в среднюю группу. У неё теперь тренер - мужик. Молюск вообще обнаглел, на меня кидается. Скучно. Может вернёшься?
– - Нет.
– - Почему?
– - А ты как думаешь?
– - Э-эх... Так бы поймал тебя в раздевалке , напихал тебе в рот чипсов, мама твоя бы прибежала, нажаловалась тренерше, и меня бы выгнали. Надоело. Ноги болят, руки болят...
– - Не прибежала бы, -- ответила я Максу.
– - Да ладно. Я просто фантазирую.
Из солёного теста Макс пытался лепить не косички, тарелочки или цветы, а фигурки гимнасток. И вначале это были страхи-страхи, а потом стали выходить действительно фигурки. Но толстые. Тонкие из солёного теста не выходят.
Когда было много народу, теста на всех не хватало - и тогда Дэн отдавал мне своё, а сам - просто сидел и смотрел, как я леплю.
– - Эх...
– - Что "эх"?
– - Ну... жалко что на тесте нельзя выцарапывать как на пластилине, -- зашептал мне на ухо Дэн.
– - Я бы тогда сделал пласт и выцарапал какие-нибудь буквы...
– - Какие-нибудь!
– говорила я.
– Ты что: не знаешь какие?
– - Знаю...
– - И вообще можно из колбасок сверху пласта налепить...
– - Но если из колбасок, тогда не поместится...
Что он хотел написать? Я догадывалась, и мы с Дэном стали обмениваться знаками и взглядами. К концу первого класса мы стали использовать язык, который знаком всем, кто хоть раз был увлечён, влюблён или просто симпатизировал друг другу. Об этом пишут во всех романах. Он посмотрел--она вздохнула--он послал воздушный поцелуй--дотронулся до ладони--взял за руку и так далее в том же роде.
24 Гипс
Чувствую: мне становится хуже. Я купила чипсы. С Тоней сходила в магазин. Я хотела именно чипсы, сильно захотела ночью. Ночью я вспоминала тот кошмар, когда я обидела Дэна и потом свалила всё на него. Сердце сжалось, заныло, закололо слегка. Я решила: завтра куплю чипсы в память о нас. Это меня успокоило, но заснуть я уже не смогла.
Я собралась идти одна, с самого утра. Но как назло "А" заехала якобы за чем-то, она якобы что-то забыла. "А" попросила меня не ходить одной. Я согласилась, тем более, что мы с Тоней договорились идти в магазин вместе.