Чжунгоцзе, плетение узлов

— Значит, мы пришли.

По шаткому мостику они перешли на противоположный берег. Вот и пещера, скрытая за водопадом, вот и Арунна в дивном своем саду. Ариша вернула Книгу и, стоя перед водяной завесой, еще раз с робкой надеждой предложила Нежате пойти с ней.

— Прости меня, — сказал он, прижимая ее к себе. — Прости. Я буду о тебе молиться.

— Разве так можно? Меня ведь еще нет в твоем времени.

Нежата просто пожал плечами:

— Но ты есть в Промысле Божьем.

— Так значит… значит, тринадцатый век, Псков — вот это вот все… — она уставилась на него, пораженная догадкой. — Значит, это все ты? Да?

— Ну подожди, я ведь еще не начал… — он беспомощно развел руками.

— У себя не начал, но у меня-то… Ах, вот оно что… — Ариша покачала головой. — Ладно, Бог с тобой. Я возвращаюсь, — и она нырнула в прозрачные струи. Нежата какое-то время еще следил за тем, как она идет вдоль реки по проселочной дороге среди лугов, заросших морковником и пижмой, потом обернулся к Арунне, поклонился ей и вышел из пещеры на берег лесной речушки, с медной водой, точно настоянной на лечебных травах.

Нежате казалось, будто он провел в пути всего несколько дней, но, оказалось, тут прошли месяцы. Был, наверное, октябрь: желтые листья почти облетели, а то, что осталось, сбивал ледяной, смешанный со снегом дождь. Путаясь в его струях, будто это были вервия и цепи, Нежата пустился вниз по течению в надежде вернуться в избушку отца Феодула.

***

Проведя в монастыре Линъинсы более полугода, домой Ао Юньфэн собрался только после Праздника двух девяток[5].

Погода неожиданно очень испортилась. Хотя затяжные дожди не характерны для этого времени года, но случаются и такие аномалии.

Странный дождь проливался над Поднебесной в девятом месяце третьего года периода правления Баоцин[6], долгий дождь, такой холодный, точно он брал свое начало не на небе, а в подземной реке — Стиксе, Найхэ, Смородине — и своими тягучими струями, точно нитями, сшивал край неба и угол моря, стягивая тысячи верст, тысячи ли…

Он лил и над небольшой речкой, потерявшейся в лесу в нескольких десятках верст от Смоленска. И лил он оттого, что один неосторожный юноша снова прошел сквозь пространственно-временные врата. И вот, в потоках этого потустороннего дождя двое людей увидели друг друга, хотя находились они на расстоянии… на очень большом расстоянии друг от друга. Увидели — и, странное дело, возможно, просто чудо, сразу почувствовали родство душ.

Один увидел юношу в иноземной одежде с глазами цвета воды и волосами цвета речного песка. Только небожители могут так выглядеть, — мелькнуло у него в голове.

И второй увидел юношу в иноземной одежде… Глаза феникса[7], брови — ивовые листки, высокую переносицу, тонкий нос, узкое лицо… Как вы помните, внешность сюцая Ао была довольно изысканной, недаром дева Сюэлянь так хотела выйти за него замуж. Впрочем, вряд ли Нежата как-то был особенно падок на мужскую красоту, но любая красота все-таки заставляет задержать на себе взор, а потом под ней открывается что-то еще, что-то большее, чем просто красивая внешность.

Видение это быстро рассеялось, и каждый путник пошел своей дорогой. Но забыть об увиденном было уже нельзя.

[1] Василий Великий. Толкование на Шестоднев, гл. 1

[2] Василий Великий. Там же.

[3] Василий Великий. Там же, гл. 2

[4] А. Ахматова, Читая «Гамлета»

[5] Девятый день девятого лунного месяца, то есть примерно начало октября

[6] 1227 год. А пойдите проверьте, было или не было.

[7] Глаза феникса — глаза удлиненной миндалевидной формы с небольшими лучистыми морщинками на конце.

Глава 6. Лунная фея является, в свежесть одета

Ао Юньфэн вернулся из Линьаня в Чанша весь промокший, потому что одежда в дороге плохо сохла, простуженный и несчастный.

Он сразу хотел написать господину Сяхоу, что отказывается заключать помолвку с его дочерью, что сдавать императорский экзамен он не будет и что вообще уходит в затвор. Но матушка его не могла такое допустить. Приговаривая: «Что ты в бреду понапишешь?!» — она уложила сына в постель.

Впрочем, Ао Юньфэн и правда перестал готовиться к экзамену, читать необходимую литературу, писать сочинения… А письмо господину Сяхоу все-таки передал. В письме том было написано,что Юньфэн не станет сдавать столичный экзамен, поскольку мысли о чинах ему противны, почет, богатство — все слова пустые, ненужные бренные заботы. И что теперь его мечта «уйти от грязных дел мирских, чтоб самому себя сберечь»[1]. Жениться же он больше не желает, так что Сяхоу Сюэлянь от слова свободна. Сам же Ао теперь предастся размышленьям и чтению фи­ло­­софов и просит его своей заботой не тревожить. «Всего дороже — это честь, святая честь, честь мудреца»[2].

Как только матушка о том письме узнала, ей стало дурно, и Ао Юньфэн ее отпаивал водою и веером махал, и суетился вокруг нее, почитай, полшиченя[3]. Когда ж она вновь обрела дар речи, то сыну непутевому сказала:

— Ах ты негодник, сяо И[4], негодник! Такой прекрасной партии лишился! Такой возможности стать знатным человеком! Подумаешь, разок не сдал экзамен! Так попросил бы хоть у господина Сяхоу денег, кусок расшитого шелка, яшмовых подвесок и шпилек золоченых и дал бы там экзаменатору какому… Что смотришь на меня как на врага? Все нынче поступают так, бесстыдник! А девушка? Ох, сяо И, мальчишка… Подумай, как ей быть теперь? Когда все знали, что она твоя невеста. И вдруг — пожалуйста! Не хочет он жениться! Так ни на ком жениться ты не станешь? А как же род без продолжения оставить? Кто будет предков чтить? Об этом ты подумал?

Ао Юньфэн, вздохнув, почтительно склонился, поблагодарил за наставление и ушел в свои покои. Не стал спорить с расстроенной женщиной.

С тех пор Юньфэн, действительно, почти не выходил из кабинета, читал, размышлял, играя на гуцине. Вот и праздник фонарей настал, и друзья заглянули с вином по привычке, но Ао Юньфэн не вышел: сказался больным. Ни с кем не хотелось встречаться. Матушка лишь разводила руками, но как бы она ни ворчала, сколько бы ни взывала к его совести, ничего поделать с сыном не могла. И, наконец, ей это надоело. Она пришла в сыновние покои и принялась его отчитывать, мол, как не стыдно! Она заведует приходом и расходом, ведет хозяйство, сына кормит-поит, а он сидит, раздумьям предается. Добро б, как раньше, готовился к экзаменам, но нынче! Он не берет заказов, не рисует, не реставрирует потрепанные свитки. И, кстати, ученик его любимый ему нижайше кланяется.

— Что же, как вам угодно, матушка. Где свитки? Где заказы на каллиграфию?

— Вот свитки, вот красная бумага — здесь про девушку напишешь. Вот набело переписать просили… Когда ж ученику к тебе явиться?

— Пускай приходит завтра в начале часа Коня.

И матушка, довольная, ушла, а Юньфэн принялся за работу.

Сюэлянь, едва узнав, что Ао вернулся, послала к ним служанку все разведать. Расстроилась невероятно, услышав, что Юньфэн провалил экзамен и впредь его сдавать не желает. А уж когда отцу послание принесли, где юноша отказывался от помолвки, Сюэлянь в слезах отца просила простить студента, подождать немного. Вдруг образумится?