Девятая жизнь кошки. Прелюдия

– И это тоже, - говорю я, - просто я вас всех сегодня искала, и как будто вас и не было никогда.

– Как видишь, мы были, есть и будем есть сейчас. Шампанского?
– Шут тянется за бутылкой, - сначала аперитив, а потом будешь расширять свой вкусовой опыт.

Он филигранно, не проливая ни капли, освобождает ее от пробки, и наполняет кружки.

– Требуется тост! Кто готов?

– Мне кажется, слово надо предоставить новичку, - говорит Рон, и все они смотря на меня.

– Ладно, - соглашаюсь я, - Я не знаю, как сложится моя жизнь дальше, но время, проведенное здесь, я никогда не забуду, даже если очень захочу. Давайте выпьем за воспоминания: приятные и неприятные. Мы даже не задумываемся о них, когда они при нас. И беспросветно страшно, когда лишаемся их, а вместе с ними части нашей жизни. Мое воспоминание о вас обещает быть чудесным.

– Еще не вечер, - хитро улыбается Леда, - но тянет свою кружку к моей.

Пузырьки шампанского лопаются, раскрывая все больше вкуса. Я брожу посреди бесконечных виноградников, ожидающих массового сбора, тайком срываю одну ягодку, и несмело рассасываю во рту, облизываю верхнюю губу, запачканную соком, и соль моего тела, моя слюна и виноград образуют неповторимый вкус, который не дано попробовать больше никому. Мой вкус, разбуженный виноградом, вобравшим в себя каждый из солнечных дней.

Повинуясь необычному порыву, я макаю палец в стремительно освобождающееся от пузырьков шампанское и провожу им по губам Пророка, а после легко прикасаюсь к ним собственными губами. Вкус снова меняется, в нем появляются сливочные нотки. Никогда не любила шампанское, но сейчас оно удивительно подходит мне. Его вкус раскрывается внутри меня после того, как я сама немного приоткрыла плотные створки своей раковины.

Пророк поливает устрицу лимонным соком и предлагает мне. Я с опаской принюхиваюсь.

– Как бы мне не хотелось, но я не буду их есть, пока не скажете, откуда они!

– Вот же настырная! Герда такой не была, она была милой девочкой, очень тактичной, - возмущается Рон.

– Да не будь в ней настырности, она никогда не добралась бы до Кая! И вообще может быть я совсем другая Герда.

– Нет никаких других Герд!

– А вот и есть, это я! Хочу слышать историю про устриц!

– История примитивней некуда. Вон там ферма по выращиванию устриц, и мы ходили на ночную рыбалку.

– Вы стащили этих устриц?!
– недоумеваю я.

– Ну не позаимствовали же, - смеется Шут, - да, стащили. Вот мы гады, да?

– Вас же могли поймать и вообще....

– Риск - благородное дело. Бедный моллюск от лимонного сока испытывает страшные мучения. Давай уже, глотай!

– Она живая?!
– удивляюсь я.

– Конечно, в том и прелесть.

Я зажмуриваюсь и позволяю чему-то новому проникнуть внутрь себя. Я словно глотнула морской воды, и сначала мне хочется отплевываться, но вместо этого я подношу к губам кружку с оставшимся напитком. Виноград смешивается с морем, и атмосфера Прованса дирижирует моим внутренним оркестром, звучит аккордеон и мне и грустно, и весело. А потом я открываю глаза:

– Я не успела распробовать, - и еще один глоток моря, к аккордеону присоединяется виолончель, я ныряю, все стихает, а внутренняя музыка продолжает жить даже под водой.

После устриц я иду на свидание с мидиями. Свежевыловленные, а дальше раскрывшиеся под жарким солнцем, раскалившим железный лист, они очень сильно отличаются от замороженных магазинных уродцев.

Я ненавижу религию. Эта ненависть, или даже скорее презрение, впитана с молоком матери. Моя семья никогда не была религиозной. На пасху красили яйца, и только. Мое презрение распространяется и на людей, так или иначе с ней связанных. Но с ним все иначе. Если бы все верующие были такими же как он...

Мы знакомимся в школе. Он - дьякон в церкви (сначала мне слышится, в цирке). Он - новый учитель рисования. На его уроках анархия. Все подростковое безумие концентрируется в эти сорок минут. Все сдержанные строгими учителями импульсы вторгаются в транслируемую им беззащитность. Он заикается, но от него веет бесконечной добротой. Он - маленький мальчик во взрослом теле, брошенный в бассейн с акулами.

У меня по рисованию только пятерки, он ставит оценки не только за воплощение, но и за задумку, за фантазию. Он принимает и словесные рисунки. Попустительство, в котором высшая справедливость.

Рядом с ним мне постоянно хочется быть лучше, чем я есть. Не быть собой.

Учебный год проносится, класс распущен свободными нравами этого урока. Он не в обиде, он хочет повести нас в поход. Собираются трое. Две девочки. Один мальчик. И четвертый он, с огромным рюкзаком.

В адский летний зной мы идем к морю, к укромной малолюдной бухточке. Два волшебных дня и одна ночь. В одной палатке служитель церкви, и трое подростков с пробуждающейся сексуальностью. Ночью вокруг елозят еноты. Сон не приходит ко мне. Я думаю о парне, который спит так близко от меня. Я наблюдаю за его ровным дыханием, и мое сбивается, становится прерывистым. Нет, мне совсем не до сна. Палатка четырехместная, но, кажется, мы все какое-то скопище тел, между которым нет границ.

На пляже я подражаю вульгарным девицам из кино, я расстегиваю верх купальника. И хотя я лежу на животе, и не вижу их лиц, но кожей чувствую расползающийся стыд своего одноклассника. Я прошу натереть мне спину кремом. Я восторгаюсь своим бесстыдством.

Мы жарим свежевыловленных мидий. Кладешь их на железную пластину на самое солнце, они раскрываются, и готово. Их мясо похоже на курятину, но вкус неважен. Сознание того, что я ем что-то необычное, опьяняет. Я впервые ночую вне дома. Я чувствую себя такой взрослой днем, и такой маленькой ночью.

Пора возвращаться. Назад нас подвозит полупустой автобус. До поезда. Дальше домой мы добираемся железной дорогой. Между нами четырьмя особая интимность. Разделенный опыт близости и единения с природой. Сейчас я не чувствую себя ни взрослой, ни маленькой. Мне четырнадцать, мне тепло и спокойно. Я хочу так ехать всю жизнь. Но мы подъезжаем.

На вокзале меня встречает нетрезвая компания. Им весело, они громко матерятся. Я сгораю от стыда. Я принадлежу обеим мирам. Миру покоя, добра, смирения, радости и покоя. И миру кутежа, беззащитности, ярости, ужаса и порока. Я пытаюсь принадлежать обоим мирам. Но на самом деле я между ними. Я еще долго буду соединять их внутри себя.

Мелкие местные креветки распаляют аппетит. Намечается переход к сытному рыбному меню. Специфический йодный запах барабули нейтрализуется лимоном (и впрямь, где же они его взяли?), ставридка натерта солью, и слегка подвялена на солнце. Соединяясь с каждым новым блюдом, напиток тоже меняет свой букет. Обычно я жадно заглатываю пищу, почти не чувствуя вкуса, но сейчас все совсем иначе. Каждый кусочек я медленно рассасываю во рту, лишь немного помогая себе зубами. Мы все так увлечены этим процессом, что почти не разговариваем. Некоторые наслаждения требуют предельного сосредоточения на самом себе. И кажется только звучащие тосты наполняют атмосферу совместностью.