Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

– Тереза, – мрачно начал отец, – сегодня я должен воззвать к твоему мужеству. Я должен многое тебе рассказать, и ты должна многое сделать, чтобы помочь мне, ибо дочь моя обязана проявить всю свою силу духа. Касательно же Мендизабаль – что мне о ней сказать? И как мне сказать тебе, кто она такая? Двадцать лет назад она была красивейшей из рабынь. Теперь же она та, какой ты её видела: рано постаревшая, отмеченная печатью всех мыслимых пороков и всевозможных гнусных деяний, но свободная, богатая, замужем, говорят, за весьма достойным человеком, да поможет ему бог! К тому же обладающая на своих соплеменников, кубинских рабов, влиянием столь же безграничным, сколь же загадочна и непостижима его природа и причина. Ходят слухи, что она утверждает и поддерживает свою власть с помощью жутких обрядов, ритуалов культа худу. Как бы то ни было, я прошу тебя выбросить из головы всякую мысль об этой непревзойдённой ведьме. Угроза исходит отнюдь не от неё, и я твёрдо обещаю, что ты никогда не попадёшь в её лапы.

– Отец! – вскричала я. – Что ты такое говоришь? Выходит, она говорила правду? Неужели я… О отец, расскажи мне всё, я не вынесу этой пытки неизвестностью!

– Я расскажу тебе, – ответил он со всей возможной прямотой, словно сжалившись надо мной. – Твоя мать была рабыней, и замысел мой состоял в том, чтобы, как только я накоплю достаточно средств, уплыть в свободную Британию, где закон позволил бы мне жениться на ней. Однако он потерпел фиаско, поскольку в самый последний момент вмешалась смерть. Теперь ты понимаешь, каким тяжким бременем давят на меня воспоминания о твоей матери.

Я громко вскрикнула, полная жалости и сочувствия к своим родителям.

– Слезами горю не поможешь, – продолжал отец. – Теперь уже ничего не поправить, и мне суждено нести бремя раскаяния. Но, Тереза, чтобы избежать ошибок прошлого, я задался целью сделать то, что ещё возможно, – сделать тебя свободной.

Я начала было выражать ему свою безграничную благодарность, но он довольно резко прервал меня.

– Болезнь твоей матери, – произнёс он, – вынудила меня уделять ей много времени. Мои дела в городе слишком долго находились в руках корыстных и невежественных негодяев. Мой ум, мой вкус, мои непревзойдённые знания драгоценных камней, моё умение даже в темноте отличить сапфир от рубина и с первого взгляда определить, в каком уголке земного шара добыт любой камень, – всё это слишком долго не применялось при ведении дел. Тереза, я разорён.

– Ну и что?! – вскричала я. – Что значит бедность, если мы по-прежнему вместе, сохранив любовь и священную память о маме?

– Ты всё ещё не понимаешь, – мрачно ответил он. – Ты ведь рабыня – юная, почти ребёнок, воспитанная, необычайно красивая и невинная, словно ангел! Всё то, что способно усмирить диких волков и крокодилов, в глазах тех, кому я остаюсь должен, всего лишь товар. Ты – движимое имущество, некий актив, который – Боже, прости мне эти слова! – стоит денег. Теперь ты понимаешь? Если я тебя освобожу, то совершу мошенничество по отношению к кредиторам. Твою вольную грамоту, разумеется, объявят недействительной, ты так и останешься рабыней, а я сделаюсь преступником.

Я схватила его руку, поцеловала её и заплакала от жалости к себе и к отцу.

– Как же я старался, – продолжал он, – как же я прилагал все силы к тому, чтобы возместить все убытки. Но Господь не соизволил благоволить моим предприятиям, однако я тешу себя мыслью о том, что благословение Его снизойдёт на мою дочь. В конечном счёте все надежды оказались напрасны, я окончательно разорился и оказался в долгах, срок платежей по которым истекает завтра, но мне нечем их оплатить. Меня объявят банкротом, и всё моё имущество, моя земля, столь любимые мной драгоценные камни, мои рабы, которым так хорошо и вольготно жилось, и, что хуже всего, ты, моя возлюбленная дочь, – всё пойдёт с молотка и попадёт в лапы бездушных и алчных торговцев. Слишком долго я потворствовал преступному рабовладению и наживался на нём, но неужели моя дочь, моё невинное и непорочное дитя, должна за это расплачиваться? Я сказал «нет» и, покаявшись в искушении своём, взял шкатулку и бежал. Преследователи идут за мной по пятам, нынче вечером или завтра утром они высадятся на нашем острове, где живёт священная память о твоей матери, чтобы заключить твоего отца в позорное узилище, а тебя подвергнуть рабству и бесчестию. У нас совсем немного времени. По счастливому стечению обстоятельств, у северной оконечности нашего острова несколько дней стоит на рейде британская яхта. Она принадлежит сэру Джорджу Гревиллю, которого я немного знаю и которому я время от времени оказывал услуги весьма необычного свойства. Он не откажет нам в помощи при побеге отсюда. Если же он поступит наоборот и окажется неблагодарным, у меня есть средство силой заставить его сделать это. Ибо с какой стати, дитя моё, этот англичанин, который годами кружит у берегов Кубы, всякий раз возвращается с новыми дорогими драгоценными камнями?

– Он мог найти залежь, – предположила я.

– Именно так он всем и говорит, – ответил отец. – Однако мой странный природный дар не оставляет камня на камне от его россказней. Он приносил мне только алмазы, которые я сперва покупал, не особенно приглядываясь. Но, внимательно рассмотрев их, я пришёл в изумление, поскольку эти камни, дитя моё, были добыты то в Африке, то в Бразилии. По игре, чистоте воды и грубой огранке я определил, что некоторые из них взяты из древних храмов. Почуяв неладное, я начал осторожно наводить справки. О да, он хитёр, но я оказался хитрее. Я выяснил, что он побывал во всех ювелирных лавках Гаваны. В одну он приходил с рубинами, в другую – с изумрудами, в третью – с бериллами и везде рассказывал ту же историю про залежь, прииск или копи. Но в какой залежи, скажите мне на милость, сошлись вместе рубины Испахана, жемчуга Короманделя и алмазы Голконды? Нет, дитя моё, этот человек, со всеми его яхтами и титулами, должен бояться и слушаться меня. Поэтому нынче, как только стемнеет, мы должны пробраться через болото по тропе, которую я вскоре тебе покажу. Затем мы пересечём гористую часть острова, где есть старая дорога, которая выведет нас к северной бухте; неподалёку оттуда и стоит на рейде яхта. Если мои преследователи появятся здесь раньше, чем я их жду, они всё равно опоздают. На берегу находится надёжный человек. Как только они объявятся, мы увидим пламя костра, если это произойдёт ночью, или дым, если днём. У нас будет время пройти сквозь болото, которое станет для них непреодолимой преградой. Пока что я спрячу шкатулку, поскольку мне нужно, чтобы все видели, что я приехал налегке, ведь любой болтливый раб может выдать нас с головой. Вот смотри!

С этими словами он открыл шкатулку и насыпал мне в ладонь пригоршню неогранённых камней всевозможных размеров и цветов, яркими брызгами отражавших солнечный свет.

Я не могла сдержать возгласа радости и восхищения.

– Даже твоему несведущему взору, – сказал отец, – они внушают уважение. Однако они суть всего лишь камни, холодные, как смерть. Вот посмотри! Каждый из них являет собой результат кропотливого труда природы, за миллионы лет выросший из крохотной пылинки. И каждый знаменует собой для нас с тобой целый год свободной жизни рядом друг с другом. Именно поэтому я их так ценю! Но отчего же я медлю спрятать их от посторонних глаз? Тереза, следуй за мной.

Он поднялся и повёл меня к краю леса, где сквозь густую ядовитую листву виднелся наш дом, стоявший на холме. Некоторое время он внимательно всматривался в лесную чащу. Затем, словно увидев какой-то знак, поскольку лицо его прояснилось, он повернулся ко мне.

– Вот здесь начинается тайная тропа, о которой я тебе говорил. Тут ты и станешь ждать меня. Сейчас я зайду на сотню ярдов в глубь болота, чтобы спрятать сокровище. Я вернусь, как только буду уверен, что оно в безопасности.

Напрасно я разубеждала его не подвергать себя опасности и молила взять меня с собой, поскольку в моих жилах текла африканская кровь. Он будто бы не слышал меня и, раздвинув пышные кусты, исчез в грозном безмолвии болота.

Прошёл почти час, прежде чем кусты вновь зашелестели и из чащи вышел мой отец. Он остановился и чуть не упал, ослеплённый ярким солнечным светом. Его лицо сделалось пунцовым, и, несмотря на удушающе жаркий тропический полдень, на нём не было заметно ни капельки пота.

– Ты устал, – сказала я, бросаясь к нему. – Тебе плохо.

– Да, устал, – ответил он. – В джунглях очень трудно дышать, к тому же мои глаза привыкли к сумраку, а на солнце их колет, словно иголками. Минуту, Тереза, дай мне передохнуть всего минуту. Всё будет хорошо. Я закопал шкатулку под кипарисом, сразу за ручьём по левую руку от тропы. Прекрасные каменья теперь покрыты илом и тиной. Ты найдёшь их там, если понадобится. Однако пойдём-ка к дому. Надо хорошенько подкрепиться перед ночным путешествием. Подкрепиться и поспать, моя бедная Тереза, и поспать.

И он посмотрел на меня покрасневшими глазами, горестно качая головой.

Мы шли очень быстро, поскольку он всё время бормотал, что слишком долго отсутствовал и что слуги могут что-то заподозрить. Мы миновали просторную веранду и наконец оказались в полумраке и прохладе дома. Стол был уже накрыт. Дворовые, узнавшие от кормчего о возвращении хозяина, стояли по своим местам и в ужасе, как я увидела, ждали встречи со мной. Отец с каким-то лихорадочным упорством продолжал бормотать что-то о том, что надо спешить, а я сразу же заняла своё место за столом. Не успела я отпустить его руку, как он замер и вытянул руки вперёд, словно пытался что-то нащупать.

– Что это?! – вдруг резко вскрикнул он. – Неужели я ослеп?!

Я бросилась к нему и попыталась усадить его за стол, но он сопротивлялся и оставался стоять на том же месте, открывая и закрывая рот, словно кто-то мешал ему дышать. Затем он вдруг сжал руками виски.

– Голова, моя голова! – взревел он и рухнул оземь, привалившись к стене.

Я слишком хорошо знала, что могло с ним случиться. Я повернулась и попросила слуг помочь ему. Однако они, словно сговорившись, качали головами. Хозяин заходил в болото, твердили они, хозяин должен умереть. Ждать от них помощи было бессмысленно. Как я могла смириться с его страданиями? Кое-как я перенесла его на постель и села рядом. Он лежал не шевелясь, время от времени скрипя зубами и бормоча что-то невнятное. Я смогла разобрать лишь одно слово – «быстрее», которое говорило мне, что даже во время схватки со смертью его не оставляла мысль об опасности, грозившей его дочери. Солнце закатилось, наступила ночь, когда я поняла, что осталась одна на всём белом свете. Что было думать о бегстве, о спасении и о подстерегавшей меня опасности? Рядом с телом последнего близкого мне человека я забыла обо всём, кроме нестерпимой горечи утраты.