Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

На это бойкая вдова ловко отвтила ему: «мой милый братъ! вы очень ошибаетесь, и какъ видно мыслите еще по старому, если находите, что я дурно сдлала, влюбившись въ этого глупца, потому что въ той наук, которая мн нужна, онъ можетъ быть сильне самаго Аристотеля.»

Такъ же точно, Санчо, въ томъ, для чего мн нужна Дульцинея, она можетъ столько же значить, какъ любая принцесса. Не нужно думать, чтобы вс дамы, восптыя поэтами, были предметами ихъ страсти. Неужели ты полагаешь, что вс эти Амариліи, Фили, Сильвы, Діаны, Галатеи, Алисы и другія, которыми переполнены наши книги, романсы, прилавки цирюльниковъ и театры, были живыми созданіями съ тломъ и костьми и предметами любви воспвавшихъ ихъ поэтовъ? нисколько; он жили только въ воображеніи писателей, пріискивавшихъ героинь для своихъ поэмъ, и желавшихъ казаться влюбленными, или по крайней мр, способными влюбляться. Поэтому для меня довольно, если и могу воображать себ, что Альдонзо Лорензо и умна и прекрасна. До родословной же ея намъ нтъ никакого дла; мы вдь не намрены облачать ее въ одежду канонисы; а потому справокъ о ея знатности наводить намъ не въ чему, и я могу быть вполн убжденнымъ, что она одна изъ самыхъ знатныхъ принцессъ. Два достоинства, Санчо, боле всего способны заставить любить себя: красота и доброе имя, и тмъ и другимъ Дульцинея обладаетъ въ самой высокой степени. Никто не можетъ сравняться съ нею въ красот, и мало это пользуется такой безуворизненной репутаціей, какъ она. Но не распространяясь объ этомъ, скажу только, что я вообразилъ себ мою даму такою, какою мн хотлось, придавъ ей и красоту и знатность, и не сравниться съ этимъ чудеснымъ образомъ ни Эленамъ, ни Лукреціямъ, ни всевозможнымъ героинямъ древней Греціи, Рима и народовъ варварскихъ. Пусть каждый говоритъ объ этомъ что ему угодно; и если невжды осудятъ меня, то люди благоразумные взглянутъ быть можетъ за это дло иначе.

— Я отъ себя, прервалъ Санчо, скажу только, что ваша милость — дйствительно мудрецъ, а я дйствительно оселъ, не знаю почему это слово все лзетъ мн на языкъ, по настоящему, не слдовало бы упоминать о веревк въ дом повшеннаго. Но, пожалуйте ваше письмо, и я отправлюсь въ путь.

Въ отвтъ на это Донъ-Кихотъ взялъ бумажникъ Карденіо, и отойдя въ сторону принялся чрезвычайно хладнокровно писать письмо. Окончивъ его, онъ сказалъ Санчо, что прочитаетъ ему письмо, и просилъ своего оруженосца затвердить это письмо наизусть, такъ, чтобы онъ могъ повторить его потомъ переписчику отъ слова до слова, въ случа еслибъ оно какъ-нибудь затерялось въ дорог; по словамъ рыцаря, всего можно было ожидать отъ его несчастной звзды.

— Напишите лучше письмо ваше въ этой книг два или три раза, отвтилъ Санчо, и отдайте ее мн. Не безпокойтесь; я не потеряю ее, полагать же, что я вытвержу какое бы то ни было слово наизусть — было бы величайшею глупостью. У меня такая плохая память, что я въ частую забываю даже какъ меня зовутъ. Во всякомъ случа, прочитайте, что вы тамъ написали; мн хочется прослушать ваше письмо; оно должно быть какъ печатное.

— Слушай же — сказалъ Донъ-Кихотъ.

Письмо Донъ-Кихота къ Дульцине Тобозской.

« Высокая, властительная дама!

«Изъявленый иглами разлуки, пораженный въ самое сердце, теб Дульцинйшая Дульцинея Тобозская молитъ здоровья тотъ, это самъ его лишенъ. Если красота твоя оттолкнетъ меня, если прелести твои перестанутъ сіять для твоего рыцаря, и если холодность твоя продлитъ мою кручину, то хот я и разбитъ долгимъ страданіемъ, все же мн предстоитъ узнать страданіе новое, не только сильное, но и продолжительное. Мой добрый оруженосецъ, Санчо, подробно разскажетъ теб, боготворимый врагъ мой, неблагодарная красавица о томъ, что я испытываю изъ-за тебя. Если рука твоя протянется ко мн на помощь — я твой; если же нтъ, тогда, прекративъ эту жизнь, я удовлетворю моему желанію и твоей жестокости».

«Твой до гроба Рыцарь печальнаго образа.»

— Клянусь жизнью моего отца, воскликнулъ Санчо, это чудеснйшее письмо, какое мн доводилось слышать. Чортъ возьми! какъ это ваша милость хорошо говорите ей все, что хотите сказать, и какъ идетъ здсь эта подпись рыцаръ печальнаго образа. Право, вы точно чортъ, все энаете.

— Потому что въ моемъ званіи, необходимо все знать, отвчалъ Донъ-Кихотъ.

— Теперь, ваша милость, положите сверху записочку на трехъ ослятъ, сказалъ Санчо, да поясне подпишите ее, чтобы сразу узнали вашъ почеркъ.

— Хорошо, отвчалъ Донъ-Кихотъ, и быстро написавъ ее, прочелъ Санчо: «Благоволите племянница моя выдать предъявителю этой записки оруженосцу моему, Санчо Пансо, трехъ ослятъ изъ пяти, оставленныхъ мною дома, и порученныхъ вашему присмотру. Эти три осленка должны быть выданы вышесказанному Санчо за равноцнную сумму, уплаченную имъ сполна; вс счеты съ нимъ будутъ кончены по этому письму и полученной отъ него росписк. Дано въ ущельяхъ Сіерры Морены, 27 Августа текущаго года.

— Отлично! теперь вашей милости остается только подписать, воскликнулъ Санчо.

— Этого не нужно — отвчалъ Донъ-Кихотъ; я только помчу, и эта записка будетъ дйствительна не только для трехъ, но даже для трехсотъ ослятъ.

— Врю, вполн врю вашей милости, сказалъ Санчо. Теперь позвольте мн осдлать Россинанта и приготовьтесь благословить меня, потому что я хочу сейчасъ же пуститься въ дорогу, и прошу васъ еще разъ, не заставляйте меня смотрть на вс т дурачества, которыя вы собираетесь натворить здсь; не безпокойтесь, пожалуйста, объ этомъ, я право съумю сказать, что вы натворили здсь всего, чего только душ угодно.

— Нтъ, Санчо, это необходимо, и я настойчиво требую, отвчалъ Донъ-Кихотъ, чтобы ты увидлъ, по крайней мр, десять или двнадцать моихъ сумазбродствъ. Я кончу ихъ въ полчаса, но когда ты увидишь ихъ собственными глазами, тогда съ спокойной совстью побожишься, что видлъ вс остальныя, какія теб вздумается прибавить, и будь увренъ, ты все-таки не наговоришь столько, сколько я надлаю.

— Ради Бога, ваша милость, воскликнулъ Санчо, не раздвайтесь только, чтобы не привелось мн кожи вашей видть, потому что я человкъ жалостливый и непремнно расплачусь, а ужь у меня и отъ вчерашнихъ слезъ — по осл моемъ, — голову ломитъ; не заставляйте же меня сегодня опять плакать. Если вашей милости угодно, чтобы я видлъ ваши разныя безумія, такъ вы, не раздваясь, выкиньте нсколько штукъ сразу, какія вамъ на умъ взбредутъ. Для меня собственно, ей Богу, этого ничего. Не нужно, и удерживать меня значитъ только дольше ожидать моего возвращенія съ медовыми встями для вашей милости; или иначе, клянусь Богомъ, пусть бережется госпожа Дульцинея, потому что если она не отвтитъ мн, какъ слдуетъ, такъ я кулаками вытяну у нее изъ внутренности хорошій отвтъ для вашей милости. Да что право, чтобы этакой славный странствующій рыцарь, какъ ваша милость, сталъ ни съ того, ни съ сего, просто сдуру, сходить съума, для какой-нибудь… пусть не заставляетъ она меня сказать для кого; потому что я не скажу, а выплюну ей это въ лицо; я вдь шутить не люблю. Жаль, что дама эта не знаетъ меня; а то была бы она у меня тише воды, ниже травы.

— Санчо, прервалъ его Донъ-Кихотъ, у тебя кажется осталось также мало разсудка, какъ у меня.

— Нтъ, ваша милость, отвчалъ Санчо, разсудку то у меня, слава Богу, побольше осталось, да за то и гнва побольше, да не въ томъ дло. Скажите-ка, лучше, что ваша милость намрены кушать, пока я возвращусь.

— Пожалуйста, не заботься объ этомъ, сказалъ Донъ-Кихотъ; если бы даже у меня всего было вдоволь, я и тогда не лъ бы ничего, кром травъ и плодовъ, которыя я найду на этихъ деревьяхъ и лугахъ. По настоящему, мн слдовало бы даже ничего не сть и претерпвать много другихъ лишеній.

— Кстати, замтилъ Санчо, боюсь я, по своемъ возвращеніи, не найти дороги сюда, такое это дикое мсто.

— Обрати вниманіе на все, отвчалъ Донъ-Кихотъ, на каждую примту; а самъ я не удалюсь отсюда, и даже постараюсь взобраться на самую высокую скалу, чтобы увидть тебя, когда ты будешь возвращаться. Но, чтобы теб безъ труда можно было отыскать меня, всего лучше наржь втвей дроку, который растетъ здсь въ изобиліи, и обозначай имъ свой слдъ до того мста, гд ты спустишься съ горъ. Втви эти послужатъ теб указателями и вожатыми, подобно нити, употребленной Персеемъ въ лабиринт.

— Я это и сдлаю, отвчалъ Санчо. И нарзавъ затмъ цлый пукъ дроку, онъ подошелъ въ Донъ-Кихоту попросить у него напутственнаго благословенія. Тутъ, прослезившись, герои наши простились другъ съ другомъ.

Усвшись на Россинанта, котораго Донъ-Кихотъ въ теплыхъ словахъ поручалъ вниманію Санчо, прося своего оруженосца заботиться о немъ какъ о самомъ себ, оруженосецъ пустился наконецъ въ путь, бросая отъ времени до времени по дорог втки дроку, какъ это совтывалъ ему его господинъ, и вскор скрылся изъ глазъ Донъ-Кихота, къ великому горю послдняго, желавшаго показать ему, во что бы то ни стало, нсколько сумазбродствъ, которыя онъ намревался совершить.