Раз в неком доме велся разговор,Что, мол, любой портной — подлец и вор:Из них, мол, каждый норовит украстьИль весь отрез, или хотя бы часть!И тот, кто о портных повествовал,К себе гостей вниманье приковал,Заинтересовал седых и юных,Словно певец, играющий на струнах.Один лишь гость — заезжий тюркский воин —Рассказом был весьма обеспокоен,И он вопросом вдруг прервал рассказ:«А есть портные-воры и у вас?»«О да, конечно, — подтвердил рассказчик, —Один такого ремесла образчик,Скажу я Вам, весьма известен тут:Швец-Надувала — так его зовут!»Тут воин: «Уж меня воришка тотСвоими трюками не проведет,Мне не грозят подобные убытки,Он у меня не украдет и нитки!Нет, уж меня ему не облапошить!Бьюсь об заклад, свою я ставлю лошадь:Ему не сплутовать на этот раз!Ну, что? Возьмет моя — так лошадь с вас!»Ему сказали: «Спор твой — не во благо,И
не таких обманывал портняга!»Но воин спора отменять не сталИ всю ту ночь ворочался — не спал.Чуть утро, он, атлас купивши алый,Уже стучался в лавку Надувалы.А тот открыл — и потекли слова,Вкуснее меда, слаще, чем халва:Разговорить клиента швец спешил,Из мягких слов одежду речи шил,Чтоб тюрок испытал к нему доверие.А посетитель развернул материю,И говорит: «Вот мой тебе заказ —Я по соседству приобрел атлас,Возьми и сшей мне праздничный мундир,Чтоб я в нем на парады выходил.Пусть сверху облегает потесней,Чтоб я на людях выглядел стройней,А снизу он не должен облегать,Чтоб мог в строю я широко шагать!»Портной же, поклонившись сорок раз,Сказал: «Я так исполню твой заказ,Что будешь ты всю жизнь благодарить!»И, не успел наш воин рта раскрыть,Как уж портной и мерил, и кроил,И, не смолкая, быстро говорил.И расцветали на его губахПрисловья о царях и о рабах,А сколько он о щедрых и о жадныхПоведал притч — забавных и отрадных!Загадки, басни шли гуртом. Да что там —Он сыпал анекдот за анекдотом.И вскоре с радостью увидел он:Его клиент до колик доведен —Пал тюрок на ковер, подняться силясь,От смеха веки узкие прикрылись!А хитрый швец затем ведь и шутил:Он вмиг кусок отреза отхватил —И, спрятав под ковер, стал дальше шитьИ вновь клиента байками смешить.И тюрок, о мундире позабыв,Весь смехом исходил, ни мертв ни жив!Не помня о закладе и о споре,Он в хохоте купался, словно в море:«Рассказывай, давай же!» — А шутник,Опять же уловив удобный миг,Кусок атласа отхватил, как прежде,И незаметно спрятал под одеждой, —И вновь шутил, вновь жару поддавал!А гость глаза от смеха закрывал:Ведь он не замечал, как с каждым часомВсе тает ширина его атласа.От смеха еле открывая рот,Выпрашивал он новый анекдот!Но вот портной увидел, что осталасьОт купленной материи лишь малость.Тогда он к тюрку жалость ощутилИ сам клиента тешить прекратил:«Еще б я посмешил тебя часок —И сам смотри: оставшийся кусокТебе бы не сумел прикрыть и чресел.Подумай, то-то был бы смех твой весел!Хоть забавлять тебя и был я рад,Но проиграл ты лошадь — свой заклад!..»…Скажу я напоследок в назиданье:Излишний смех порой ведет к рыданью!
Спор супругов
Здесь, как и в ряде других притч Руми, «муж» — сфера разума, а «жена» — область чувств. Согласие межу ними может наступить только в случае господства мысли над эмоциями и страстями, обуздания их. Для выполнения этой задачи человек порой вынужден прибегать к аскетизму («…от холстины, жесткой как броня, // Вся кожа задубела у меня!»). Если же чувства выйдут из-под контроля разума, то «супругов» ожидает разлад («развод»).
Д. Щ.
Спор супругов
Жена на мужа своего сердилась:«Гляди, моя одежда прохудилась!Ах, до какой дошла я нищеты!Меня совсем не уважаешь ты».Муж отвечал: «Жена моя, ну что ты!Ведь целый день я погружен в заботы,Как хлеб насущный для тебя добыть,Чтобы тебе всегда довольной быть!»А та ему: «Да, хлеб ты добываешь,Но ты меня так бедно одеваешь,Что от холстины, жесткой как броня,Вся кожа задубела у меня!»Супруг в ответ: «Жена, моя кошелкаБедна — в ней нет ни бархата, ни шелка.Но лучше холст, что кожу больно трет,Чем злая ссора — и за ней развод!..»
Сторож и пьяница
«Сторож» в данной притче — это разум (акл), охраняющий «квартал» — внутренний мир человека. Он гневается на животную душу — нафс («пьяного»): закон шариата запрещает опьянение, и мусульманин, застигнутый в публичном месте в пьяном виде, может быть подвергнут тюремному заключению. Но опьяненный страстями нафс наслаждается своим состоянием; между ним и разумом не прекращается внутренняя борьба («перебранка»). Причина в том, что нафс, в отличие от более высоких уровней души, не имеет надежды на вечную жизнь. Поэтому он старается получить максимум удовольствий от земного бытия и сожалеет о временном его характере (слова «когда б имел я… дом» намекают на то, что нафс не обладает «постоянным жилищем»). Поэтому состязание между ним и разумом безрезультатно («застряв… как мул в трясине»). Суфизм предлагает другие способы усмирения эгоизма, которые основаны не на рациональном воздействии, а на мистической практике.
Д. Щ.
Сторож и пьяница
Раз ночью сторож обходил кварталИ под стеной пьянчужку увидал.«Эй, просыпайся! — Крикнул он ему. —Да объяснись, не то сведу в тюрьму!»А тот в ответ: «Иди, куда и шел,Мне без тебя так было хорошо!»«Ответь, что пил, не то пойдешь под суд!»«Я выпил то, чем полон был сосуд!»«Скажи, а чем сосуд твой полон был?»«Что было в нем, как раз я то и пил!»«Так что ж ты пил? Ответь без лишних слов!»«То, чем сосуд был полон до краев!»И сторож, в перебранке той напраснойЗастряв, как мул в трясине непролазной,Вскричал: «Свинья! Напился ты вчера,Покайся!» А хмельной в ответ: «Ура!»«Ты что же, вздумал надо мной глумиться?!Ну, подожди, вот посидишь в темнице!»А пьяный: «Ну, сказал бы сразу кратко,Что, мол, отпустишь, если дам я взятку.Я б дал ее, отделаться спеша,Да только жаль — в кармане ни гроша.И,
если бы не пьяная истома,Я встал бы и давно дошел до дома,А там, как царь, забылся б крепким сном,Когда б имел я этот самый дом!..»
Верблюд, баран и вол
Баран, как и вол, старается «теологически» обосновать свое первенство. В притче приводятся две традиционные точки отсчета истории человечества: от Авраама — «духовного праотца», проповедника монотеизма (согласно мусульманскому преданию, Авраам собирался принести в жертву своего сына Исмаила, согласно же Библии — Исаака), и от Адама — физического предка всех людей. Пока баран и вол спорят, верблюд поедает сено, и им ничего не достается. Самое высокое ростом животное, привычное к тяготам пустыни («аскет»), символизирует суфия, «вкушающего» духовный опыт («Я несколько ближе к святым небесам»), в то время как богословы-рационалисты только спорят о нем, не имея доступа к высшим уровням бытия.
Д. Щ.
Верблюд, баран и вол
Шли вместе барашек, верблюд и бычок,Нашли на обочине сена клочок,И молвил баран: «Коль поделим на всех,Что каждому выйдет? Не доля, а смех!Так пусть это сено жует на здоровье,Кто старше других, чье древней родословье:Ведь тех, кому много исполнилось лет,Нам чтить приказал сам Пророк Мухаммед!Одно несомненно: я всех вас древней!Ведь я еще помню событья тех дней,Когда младший брат мой на жертвенник былВозложен, и спасся святой Измаил!»Ответил бычок: «О мой младший собрат,Ты мне старшинство уступить будешь рад,Узнав, что я вместе с волом отдыхал,На коем Адам свое поле пахал!»Вдруг оба замолкли — и видят: верблюдМолчит, а уста его сено жуют!И молвил он им, до конца дожевав:«Я очень высок, и поэтому прав!Я сверху взираю: отсюда видней,Что я вас длинней, потому и древней!Я несколько ближе к святым небесам,А значит, и вас много старше я сам:Ведь ясно, что небо древнее земли;Вы счесть его лет никогда б не смогли!..»
Мусульманин и зороастриец
В то время как зороастриец (последователь религии, признающей проявление в мире двух борющихся начал — Света и Тьмы) уповает на то, что Бог научит его правильному пути, мусульманин пытается навязать ему свой образ верований и обвиняет его в одержимости злым духом («дьявол в твоем сердце поселился»). Ответ огнепоклонника исполнен сарказма: исходя из утверждений своего оппонента, он доказывает тщетность усилий последнего. Притча учит, во-первых, религиозной терпимости, а во-вторых, умению общаться с человеком, принимая во внимание его собственные убеждения и взгляды.
Д. Щ.
Мусульманин и зороастриец
Изрек мулла, узрев зороастрийца:«Ты должен в мусульманство обратиться!»А гебр в ответ: «Мой друг, один АллахСпособен веру пробуждать в сердцах!»А тот: «У Бога милость и прощенье,Он твоего желает обращенья,Но, видно, оттого с пути ты сбился,Что дьявол в твоем сердце поселился!»Тут гебр ему: «Так что ж, они дерутсяМежду собой?! Пусть прежде разберутся,Кто более могуществом велик, —И покорюсь ему я в тот же миг!»Мулла вскричал: «Сильнее всех — Аллах!»А гебр: «Большой резон в твоих словах!Но, если б я Аллаху нужен был, —То Он бы Дух Свой в сердце мне вложил!..»
Шах и законник
Шах в этой притче символизирует Бога, а опьяневший ревнитель закона — религиозного рационалиста, «хлебнувшего из чаши экстаза» и ставшего мистиком-суфием. Соитие со служанкой шаха — в глазах трезвого законника деяние абсолютно недозволенное — пьяному судье прощается. Оно символизирует соединение с вышней, сокрытой, мудростью, доступное лишь мистику в особом состоянии близости к Богу (такой же интерпретации подвергается в суфизме кораническое представление о «райских гуриях»). Гнев Божий («шах же… приказал судью сковать») сменяется Его милостью по отношению к законнику, «опьяневшему» от любви и познавшему вышнюю мудрость: «Ты… погасил мой царский гнев».
Д. Щ.
Шах и законник
Шах, гостями окруженный, выпил крепкого винца,И глядит — идет законник мимо царского дворца.Шах призвал его в собранье и вскричал в чаду хмельном:«Кравчий! Знатока закона напои скорей вином!»Покраснев, судья на чашу бросил гневный, злобный взгляд:«Пить вино в застолье вашем? Я бы лучше выпил яд!Винопитье, как нечестье, запрещает нам Коран,Я ж — блюститель благочестья, и с рожденья не был пьян!»Шах, внимая речи гордой, рассердился на судью:«Властелина слово твердо, растопчу я спесь твою!Ведь пущу я в ход удары, и перечить мне не смей:Коль боишься царской кары, пей, и пей, и снова пей!»В тот же миг судья смирился: чтобы шаха не гневить,Он приказу покорился, стал он пить и снова пить,В нем вино огнем горело и текло по бороде…Стал он громко петь, но вскоре встал и вышел по нужде.Чуть из шахской он светлицы удалился в полутьму,Как нарядная девица повстречалась вдруг ему:И любви хмельная сила, страсти огненной иглаВмиг его воспламенила, дух и плоть его прожгла.Тут земных желаний зовы перестали в нем дремать,И наложницу цареву стал он крепко обнимать,И, хотя она кричала, отбивалась, как могла,Но ее насквозь пронзала страсти огненной игла……Ведь к мужчине в неге страстной, словно тесто, дева льнет,Он же стан ее прекрасный то растянет, то сомнет,Будто пекаря изделье, покоряется она,Чтоб достигли общей цели муж и гибкая жена.Примешает пекарь влаги и на вкус добавит соль —И сольются в высшем благе ритмы мыслей, чувств и воль……Хлопок девы мигом вспыхнул, чуть судья огонь поднес,Всякий звук для них затихнул, кроме вскриков, стонов, слез.Если сердце веселится — разум не идет в расчет:Голову отрубишь птице — птица крыльями забьет.Им утеха и приволье: все приличия — в былом,Позабыто вмиг застолье и вельможи за столом.Не до шахского им сана: милуй, жалуй иль казни, —Ни Хусейна, ни Хасана не заметили б они……Шах спросил, обеспокоясь: «Где ж законник, наш собрат?»,И отправился на поиск — и узрел прямой разврат!Тут судья, от страсти жаркой грозным криком отвлечен,Вновь отправился за чаркой: я, мол, здесь и ни при чем!Шах же, мрачен и разгневан, приказал судью сковать,Чтоб не смел к гаремным девам в темном месте приставать.Но судья, беду почуя, крикнул: «Кравчий, дай вина,Напоить царя хочу я — пусть напьется допьяна!В нем вино погасит ярость и с чела прогонит тьму,Чтоб, как мне, заулыбалась радость светлая ему!»Шах в ответ: «Ты словом метким погасил мой царский гнев.Что ж, гордись подарком редким — этой лучшею из дев!»