Эта тьма и есть свет

— Как скажешь, командир, — отступает Бальдр.

Это в нём хорошо — сговорчивость. Будет спорить, говорить своё, но если настаивать — сдаётся. Генералом не станет, а вот в середине продержится долго. Пока не поймает стрелу от остроухого или не получит удар в спину от другого, более амбициозного Бальдра.

— Так бы сразу, — Фредди хлопает его по плечу. Воспитывает послушание в остальных. Огрызайся — растопчут, соглашайся с вышестоящим — похвалят. Фредди молодец, если б только был чуть умнее, да расторопнее.

В гетто до сих пор хаос. После смерти фон Ветберга несколько дней гвардия оправлялась, а потом приняла Фредди, но держалась особняком. Потомственное дворянство, рыцари, чтящие кодекс, истово верующие в непогрешимость Короны, они смотрели на Фредди, как на прихоть Его Величества. Спустя месяц их отношение смягчилось, когда, во время очередного всплеска на Площади, Фредди сумел сохранить порядок строя и вывел гвардейцев в целости, но прошел еще один месяц и остроухие устроили пожар в гетто.

Вонь разнеслась далеко за пределы Столицы. Раненые стонали ночи напролет, а лекарств не хватало. Фредди не знал, как организовать помощь. Он умел калечить, а когда гвардии понадобилось спасать чужие жизни — спасовал.

«Пусть подыхают», — написал Морохир в ответной записке с вороном, когда я попытался найти помощь у Башен. Лекарства, бинты — в Башнях было всё. Можно было привезти туда обоз полуживых тел, а через неделю вернуться за здоровым отрядом.

«Пусть подыхают» — ножом по глазам.

Я сжег записку, бросив в огонь, надеясь, что никто не заметил ворона. Но Фредди заметил. Он подошел и спросил, что ответили Башни.

— Они не могут помочь, — сказал я.

И понял, что перестал говорить Фредди правду.

Но он не заметил.

Новобранцы расходятся. Темнеет в августе по-осеннему быстро. Фредди подходит ко мне, чтобы отчитаться, но я отмахиваюсь — к чему говорить о мелочах. Вдвоем мы идем в направлении дворца. Два гвардейца шагают на почтительном расстоянии, охраняя меня и своего начальника. Ловлю себя на мысли о том, что не помню, как их зовут — это плохо.

— Мальчишка, Бальдр — вроде хорош, а? — неожиданно спрашивает Фредди.

Я киваю.

— Хочу натаскать его в пехоту, — говорит он.

— Почему не конница?

— Лошади его не любят, — Фредди гогочет, — а он боится их. Не знает, как сладить. Тут нужно решительность, уверенность, а он все хочет с ними дружить. Как маленький, ей-богу.

— Научи его, — говорю вскользь, будто бы о неважном.

— Научить? — Фредди удивляется. — Ну, что же, можно и научить. Хорошая мысль! Завтра спрошу кобылку. Хоть бы на ней вышло, не то что с конем.

— Тебе виднее, — жму плечами как будто бы безразлично.

На душе камень — врать Фредди тяжело. Прежде секретов от него не было вовсе, а теперь один за другим. Об эльфах, теперь об этом мальчишке. Если вестурландец научится вести конницу, он станет лучшим козырем перед народами архипелага. Пришвартоваться, высадить обученных лошадей — пройти одним заходом вдоль побережья, а потом обратно — в Терцию. Два, три набега, и Союз взвоет. Понесут дары, попросят пощады. Если только вестурландцы научатся воевать верхом и переносить качку…

— Задумался о чем-то, Светлейший?

— Тётка написала, что Марк объявился, — выдаю Фредди козырь. Он заглатывает наживку и с важностью кивает. Государь поделился с ним тайной — почетно!

Внутри мне смешно. Хочется расхохотаться, указывая пальцем на Фредди, будто я совсем крошка и подаю монету побирушке возле гетто. На моем лице маска — Морохир говорит, с годами держать ее будет проще.

— Заявится? — спрашивает Фредди.

Хохот внутри меня нарастает. Заявится ли мой брат? Наследный принц Терции, изгнанный отцом за острый язык и тупой ум?

— Вряд ли, — отвечаю сдержанно. — Тётка написала, ему там вольготно.

С ножом в спине, в забытом богами канале нищенского района. Он там нежится в роскоши и славе. Морохир сказал мне, что убивать его отправился остроухий.

«Поможет с вторжением», — написал он с вороном.

Наследный принц убит за Океаном жестокими эльфами, а его бедный братец, потерявший всю семью, хочет отомстить мерзавцам — отличный сюжет для хронистов.

На следующий день выглядываю из окна засветло. Возле гетто дежурит отряд гвардейцев. Неделей раньше они вышвырнули из лачуг всех старше двух десятков лет и впускали обратно, разбирая пожитки. Нашли мешок горючей смеси — сожгли в ней ушастика, который называл это «оливковым маслом». Фредди клялся, что горючая смесь была настоящей, а я не мог разбираться — не хватало времени.

Аристократы решили, что самое время выскрести себе местечко потеплей возле грядущей кормушки, отправили сыновей на расправу, «в рыцарья», как они изволили выражаться в официальных прошениях, заверенных печатами и закорючками домашних писак.

Хворые, малосильные дети, негодные для продолжения рода, но подходящие для жертвы на войне, табуном стояли во дворе и ждали, пока Его Величество лично каждому вынесет благодарность.

Мелочь, но отвернись, и целый дом покажет тебе спину.

Пока я улыбался вельможам, где-то у входа в гетто горел остроухий, обвиненный в том, что хотел хранить горючую смесь под видом оливкового масла.

Сегодня у гетто спокойно.

В дверь стучит мальчик-лакей — поднести воды, убрать помои. Впускаю, но прежде чем внутрь комнаты заглядывает любопытная простолюдская мордочка, машу перед носом монетой. Баловать прислугу научила мать — горничные у нее всегда были шелковые, послушные.

Глаза у мальчишки загораются, он кивает, а я шепчу:

— Ворона, и чтоб никому.

Монета исчезает в его руке, а через пару минут он стучит снова, сжимая в руках черную птицу. Густав совсем не боится птиц, они не клюют его — отец научил. Фермер, передал искусство разговаривать с живностью. Нашепчет чего-то воронью, а тот щелкает клювом, точно отвечает.

— Извольте, Ваше Величество, — говорит счастливый от утреннего приработка Густав. — Грета сегодня с капустой пирогов напекла.

Он помогает умыться, сменить одежду, а я слушаю утренние сплетни. Пироги с капустой — вершина айсберга. У Густава хорошая память, а еще он любит делиться со мной секретами. Иногда он получает за них монету, но однажды, когда Густав рассказал такой секрет Грете, он получил десяток розг, и с тех пор болтает в три раза быстрее.

— Берта, говорят, понесла, вот Грета и замесила на славу. С кухни запах такой, что лопатой грести можно! Я, Ваше Величество, вам с утра масла достал, как вы велели, но воз из яблок застрял на пути — никак не выйдет. Сегодня с персиком изволите ли?