Эта тьма и есть свет

Тобой заинтересуется стража.

Придут задавать вопросы.

Они найдут тайник в подвале Анны и разграбят его, как остроухие — порт у Восточного Маяка.

Осталось совсем немного. Денег, собранных за последние годы, хватит на то, чтоб убраться подальше от земель Союза. Возможно, в Терцию, до тех пор, пока не началась война. Купить небольшой дом в хорошем квартале, открыть красивую, чистую таверну для купцов и путешественников.

Анна мечтает о таком с детства, а я — с тех пор, как увидел её улыбку.

Терцианец, который мне нужен, снова со шлюхой. Он приползает к ним после полудня, когда хмель от прежней ночи успевает выветриться. Должно быть, от него страшно несет, потому что к нему приводят самых страшных и неуклюжих девок.

Он тянет вперед руку с кошельком, а «мамочка» от отвращения едва заставляет себя схватить его кончиками пальцев. Наверное, утром шлюхи соревнуются в заработке, лишь бы не ложиться с терцианцем.

Бледная кожа его покраснела, покрылась нездоровым загаром. Так бывает со всеми из Терции, кто слишком долго живет возле Океана. Кожа их не предназначена для такой жизни. У Анны — похожая. Хоть она не из Терции, но нежный фарфор на ее лице куда краше, если ей не приходится по долгу стоять возле воды, на открытом солнце.

Поначалу нерешительно она просила меня ходить за продуктами на развалы, но когда я заметил, какой красивой она становится, если ей не нужно весь день торчать на пекле, всё изменилось. Моя Анна — красавица, каких поискать. Ей бы только солнца поменьше, да жизнь потише.

Она любит читать, моя умница. Ей это удается лучше, чем писцу за углом в доме напротив. Писец водит пальцем по строчкам и хмурится, а ей будто не сложно. Читает, как рассказывает сказку на ночь.

— Эй! Выпивки! — орет терцианец.

Он тоже понял, что нельзя быть тихим в нижнем квартале. Портовые городки Союза одинаково паршивы, не важно, где они находятся. Восточный Маяк, Южный, Северный, Западный — всё одно. Куда ни отправься, везде найдешь сброд, крики торгашей, стоящие в бухте рыболовные судна.

Раздолье здесь только тем, кто не любит закон. Людям, вроде меня. Кто может убить за монетку.

Анна говорит, когда мы уедем прочь, она не позволит мне делать такого. Говорит, я стану честным гражданином и стану зарабатывать тем, что умею лучше прочего. Буду защищать город, наймусь в стражу.

— Выпивки, вашу мать! — он снова вопит, что есть мочи, а шлюха пытается заткнуть ему рот губами. У нее, верно, похмелье, ей громкие звуки не по нутру.

Иду вслед за ними к переулку. Здесь паршивые домишки, где можно развлекаться с нанятым «товаром». Прежде торговали рабами из вестурланда, но когда Союз запретил работорговлю, место осталось свободным. «Мамочки» прибрали его к рукам, настроили хижин и стали сдавать в наем для тех, кому хочется пространства побольше, чем в борделе. На мое счастье, выпивоха из Терции — любитель уединения.

Вдвоем они заваливаются в покосившуюся лачугу. Она заталкивает его внутрь, точно боится, что хмель ненадолго покинет его голову, и он заметит, какая разруха вокруг.

Впервые Анна показала мне, как плох мой город, когда мы стояли в заливе на рассвете. Сыграли свадьбу, и я провел ночь в ее объятьях, а наутро мы пошли гулять по берегу.

— Видишь мусор? — она показала своей фарфоровой рукой на горы тряпья, выброшенные океаном на берег. Тряпье, верно, сбросили рыболовы, стоящие на якоре неподалеку. Оно воняло рыбой, тухлой кровью и водорослями.

— Вижу, — ответил я.

— Вот так мы выглядим, — сказала Анна. — Такой же точно мусор. Жизнь прибила нас к этому берегу, но мы не обязаны здесь оставаться. Подкопим денег, соберем запас, а потом уедем отсюда навсегда.

— Как же отец?

— Заберем его с собой, — Анна улыбнулась, — он — крепкий старик. Управимся вдвоем, пока еще есть время. Будем жить, как люди, в хорошем квартале. Я стану управлять таверной, а ты — наймешься в стражники. Ты — хороший парень, я точно знаю.

Она решила так, потому что была на сносях, а я не бросил ее и пошел с ней к жрецам давать обеты. Ребенка отобрали у нас боги, но Анна не грустила.

— Еще успеем, — говорила она, хоть на ее лице мелькала грусть.

Тревога, точно она не уверена.

И мне, больше всего на свете, больше жизни, больше даже, чем её любви, хотелось отогнать эту тревогу.

Поэтому я взялся за первый заказ. Охотнику доверили выпивоху-купца.

Новая жертва, вонючий терцианец, кувыркается теперь в хижине со шлюхой. Стоны хорошо слышно, так что я нашел местечко неподалеку и закурил трубку. До заката не меньше часа.

— Эй, Жан, дичь караулишь? — это Гаспар из стражников. Идет, пожевывая соломку. У них это частое. Из Вестурланда привезли траву, которую можно жевать, и теперь все они ходят с этой отравой.

— Так точно, командир, — бью себя в грудь кулаком, отдавая честь. Гаспар грозит в шутку. Знает, что никогда не ввяжусь в неприятности.

Только незнакомцы, чужеземцы, убийцы и насильники — такие правила.

Узнают, что убил по своей воле, тут же казнят.

Анна говорит, работа почти честная.

— Эй, парень, подсоби! — терцианец высунулся из хижины шлюх и машет мне.

Поднимаюсь на ноги.

— Подсоби, говорю, нужна помощь!

Кричит, машет рукой сильнее.

— Скорей, давай, тащи сюда свою задницу!

Вытряхиваю табак, убираю трубку в мешок за плечами, иду к нему.

— Добеги до тётушки Шарлотты, а? У меня тут беда, — распахивает дверь пошире, вижу там лежащую ничком шлюху. — Отключилась, слышишь?

От терцианца разит мочой, потом, паршивым вином.

— Чего рот разинул? Гони, говорю, к Шарлотте, помощь нужна!

Бегу к «мамочке», выкрикивая на ходу её имя. Шарлоттой она сделалась лет пять назад, а до тех пор была Эммой-молочницей.

— Откинулась? — у Шарлотты в зубах та же травинка, лицо кислое, обмахивается веером. — На кой она мне тут? Вытащите к каналу, да сбросьте. Гаспар вечерком найдет, крикнет своим.

— Она, может, жива еще, — говорю неуверенно. Анне кажется, что мне стоит быть посмелее.

— Жива? Ну и черти с ней! Какое мне дело? Жива, так водой облейте, — веером показывает мне на выход. — И не шуми мне тут больше, отдыхать мешаешь.

Возвращаюсь обратно ни с чем. Терцианец достал где-то воду, прикладывает шлюхе примочку на голову.

— Вот, видишь? Ожила вроде бы, — говорит мне, а сам машет вокруг шлюхи рубахой. Тело у терцианца сплошь изрублено. Весь в шрамах, будто попал к мяснику по ошибке.