Эта тьма и есть свет

Шлюха стонет, а он протягивает ей кружку.

— На-на, выпей, полегчает. Ну, что там Шарлотта? — спрашивает у меня.

— Велела сбросить её в канал, — отвечаю.

— В канал? На кой в канал-то? Там и без неё тошно, — шутит, хохочет, а сам серьезный. — Ты, парень, помог бы мне дотащить её, а? Сдохнет ведь тут.

На кой ему шлюха?

— Ладно, — соглашаюсь. Мне же лучше — не придется бегать за ним по крышам.

— Ты, парень, слева хватай, а я справа возьмусь, так и потащим, — говорит, а сам хватает её под плечо. Шлюха стонет погромче, а потом хихикает глупо.

— Чего это она? — удивляюсь.

— Траву вестурландскую жевала, наверное, — отвечает терцианец. — Меня Марком зовут, — протягивает свободную руку.

Как того знакомого Анны, что не погиб у Восточного маяка. Тяну ему руку в ответ. Какая разница? Ночью он будет мертв, так к чему колебаться?

Пока мы тащим шлюху по улицам, расталкивая прохожих, Марк рассказывает:

— Хороший у вас город, красивый, людный. Чистое гетто, хожу — не нарадуюсь. Слышал, на Востоке гетто убрали?

— Давно еще, — отвечаю коротко. Сам не знаю, отчего на Востоке нет гетто.

— Говорят, это еще с давней войны повелось, — говорит Марк. — Люблю у вас ходить вдоль берега. Жаль только, кожа обгорает. Рыбу у вас готовят отлично. Люблю этих ваших морских длинноусых. Как бишь их?

— Осьминогов? — удивляюсь. Чужеземцы осьминогов не жалуют. Слишком для них непривычно. Боятся, что это черти из глубин поднялись мстить богам.

— Ага! — радостно отвечает Марк. Шлюха на его плече висит безжизненных грузом. Если проходим подъем, ее ноги бьются о поверхность, она тихо стонет и просит бросить ее в тени. — Еще люблю здесь музыкантов. Так красиво на арфе в Терции никто играть не умеет. Сам я из Терции. А ты здесь родился?

— Родился, — киваю. Хоть и не видно за шлюхой. Хочется сесть с терцианцем и поговорить, распивая пиво Анны. Жалко, что придется убить его ночью. Улыбаюсь пошире на прощанье.

— Тут хорошо, парень, — говорит Марк, — я очень рад, что здесь оказался. В Терции погано. Веришь? Одно плохо — отца убили.

На сердце опускается тяжесть. Хуже нет — слушать исповедь перед казнью.

— Тётка, к которой меня сослали, сказала — враги. Черт его знает, враги или нет. Как подумаю, что братец… Тошно! Неугомонный сорванец. Умный, а на губах молоко не обсохло. Куда ему Терция? Сидеть на дворе, да куличи собирать из песочка. Песочка в Терции много, смекаешь?

Дышать становится трудно.

— Если б наверняка знать, что отца прирезали супостаты, прожил бы здесь с чистой совестью. На кой я ему там? Гол, как сокол, никому не нужен. Работу подыскал бы. Я, знаешь, неплохо воюю. В походы ходил, подавлял смуту. Чертовы терцианские вельможи только и делают, что грызутся друг с другом. Не то что в Союзе, тут земель столько, что хватит на весь свет.

Перехватываю шлюху покрепче — ладони потеют.

— Как подумаю, что он сидит там на троне, а сам отца прирезал. И ладно бы, одного отца, а как подумаю — мать! Матушка-то что ему сделала? Мы, уж конечно, с детства не в ладах, но поднять руку на мать? Нет, такого прощать нельзя, верно я говорю? Уж коль у нас один брат — дурень дурнем, съякшался с эльфийской шлюхой, то справедливость теперь на мне, верно?

Киваю, проглатывая ком, застрявший в горле.

— Просплюсь, девку на ноги поставлю и сяду на корабль. Рыбацкий, торговый — какая разница! Доберусь до Терции и узнаю, где правда. Слышал, там гетто в огне полыхает. Остроухих я терпеть не могу, но жечь живых — мерзость. Ты как думаешь, парень?

Сбрасываю шлюху с плеча и бегу прочь. На глазах слезы.

Анна говорит, нельзя думать о том, кого убиваешь. Нельзя помнить, что они еще живы.

Анна говорит, они умирают, когда заплачены деньги.

— Не убьешь ты — найдут другого. Ты ничего не решаешь.

Бегу прочь, а за собой слышу стук подбитых сапог — такие у терцианца.

— Эй, парень, стой! Погоди! Куда?

Неужто не понимает?

Останавливаюсь, оборачиваюсь к нему.

— Думал, нож у тебя не замечу? — спрашивает, а у самого в руках нож — мой. Вытащил, пока тащили шлюху. Прикрылся, значит, ей для отвода глаз. — Стой ты, черт тебя задери! Думаешь, ты первый за мной пришел?

Замираю.

— Деньги тебе заплатили?

Киваю.

— Я тебе, парень, так скажу. Убить ты меня не сможешь. Я вашего брата хоть и уважаю, а поддаваться не стану. Как остальные — в канаву ляжешь. Помоги, и я тебе помогу исчезнуть. Чуешь? От тебя теперь не отстанут, как от меня. Будут слать за тобой других — покрепче.

Стою смирно — Анна велит слушать, что говорят, когда дело дурно.

— Ноги у тебя быстрые, глаз острый. Найдешь мне кораблик, чтоб обогнуть мыс, и я тебе придержу место. Оплачу капитану расход, сядем, отправимся на юг или на север, куда выйдет. Мне все равно, где жить, лишь бы без ножа в сердце. Чуешь?

Киваю, хоть не понять еще, как вырваться из западни. Вернуться с «живым» — хуже не придумать. Анна на порог не пустит. Помочь ему — считай, навсегда распрощаться с семьей.

— Тебе, парень, лет сколько?

Выставляю вперед две ладони, как учит Анна, а потом еще одну. Она говорит, столько мне лет.

— Ничего, должен справиться. Капитанов знаешь?

Кто в портовых городах не знает капитанов?

— Так, — говорю, — нипочем не уйти.

— Доложат своим? — спрашивает терцианец. Глаза у него теперь хитрые, как у Анны, а может — хитрее.

— Нужно по суше, — слова вырываются сами.

— Есть у тебя, кому отправить весточку, что живой? — спрашивает терцианец.

— Анна, — говорю.

— Шепни кому-нибудь, чтоб передали ей.

Машу головой — не пойдет. Нельзя бросать Анну.

Терцианец сплевывает на пыльную брусчатку, шмыгает носом.

— Черт с тобой, веди к твоей Анне, вместе рванем.

Бежим назад, а сам не пойму, для чего показываю незнакомцу дом. Вид у него такой, будто он едва на ногах держится, а сам я едва поспеваю.

Дверь в таверне распахнута. Чую недоброе, а терцианец отшвыривает меня прочь от входа. Вижу, как прямо перед носом у него сверкает стрела.

— Жан? — голос будто бы не Анны. Приторный, сладкий.

Терцианец прикладывает к губам палец, чтоб я молчал, а мне до ужаса хочется попасть внутрь и увидеть, кто так скверно произнес мое имя.

— Хозяйка на месте? — кричит терцианец. Машет рубашкой перед собой, и в дрянную ткань влетает еще одна стрела.

— Жан, не шути так! — кричит незнакомка. Слышу в ее тоне знакомые нотки. Анна так говорила с теми, кто много выпил или пролил помои в отхожем месте.