Галя, в деревню!
Шрифт:
Приводить гостей мне хозяйка дома не запрещала — напротив, даже настойчиво советовала.
— Не сиди дома одна, Ивановна, не грусти, — наказала мне она, собираясь в Москву. — Давай, присядем на дорожку. В ногах правды нет. Одной дома сидеть — дурное дело. По себе знаю — ерунда всякая в голову лезет. Гуляй, знакомься, общайся. Все тебя уважают, все ты тут понравилась. Вижу, загоняли тебя там, в школе твоей. С утра до ночи там сидишь, света белого не видишь. Нельзя так. Ты старайся, старайся, да не перестарайся. Ежели не получается чего — плюнь пока и не делай. Потом доделаешь. Михайловну, к примеру, к нам позови, она баба мировая. Сварганите чего-нибудь, посидите вдвоем, потреплетесь, наливочки хряпнете, песни попоете — вот и полегче
— Конечно, — согласилась я, вот уже в который раз удивляясь житейской мудрости тети Любы. Она всегда давала очень простые, но в то же время дельные советы, хотя никогда в жизни не работала на руководящей должности. — На неделе обязательно приглашу.
Проводив тетю Любу на станцию, я неспешно направилась домой, а по пути насобирала грибов. И вот сегодня мы с приятельницей наконец решили их приготовить.
— Значит, Дарья Ивановна, говорите, и след простыл Вашего Шильдика, супружника бывшего, то есть? Не беспокоит он больше Вас? Не достает? — благодушно расспрашивала меня Катерина Михайловна.
— Да Гвоздик он, а не Шильдик, — улыбаясь, поправила я ее. — Никита его зовут, а Гвоздик — это фамилия. Это я так, пошутила. Он, кстати, уже не Гвоздик — после развода мою фамилию взял, теперь Кислицыным ходит и жутко обижается, когда его Гвоздиком зовут. Ну мне не жалко, пущай радуется и фамилию мою носит. Детей у нас не народилось, делить нечего. Комната — служебная, мне ее, как учителю, дали. Телевизор хоть оставил — и на том спасибо.
При упоминании о телевизоре мне стало немножко грустно. Вот уже больше недели я не смотрела «ящик»! В деревне его не было ни у кого, даже у председателя Аркадия Павловича. Иногда после рабочего дня мне очень хотелось перед сном хотя бы полчасика посмотреть что-то по телевизору. Эх, «ящик» бы мне сюда… Пусть даже не ультрасовременный большой плазменный, который стоит у нас с моим настоящим мужем Гошей в квартире, а хотя бы старенький советский «Старт». Хоть бы программу «Время» вечерком, что ли, глянуть… или «Клуб путешественников»… Работа — работой, а развлечься вечерком иногда хочется. Все же я горожанка до мозга костей…
Кстати, насчет комнаты: надо бы наведаться в ближайшее время в Москву, в свою старую коммунальную квартиру, и аккуратно разузнать, что с моими вещами… Комнату, скорее всего, уже занимает новый жилец. Слышала я, что при увольнении со старого места работы служебное жилье нужно было освобождать… Но имущество-то отдавать никому не надо было… Может быть, временно переезжая на работу в село, настоящая Даша Кислицына оставила телевизор на временное хранение соседям?
— Так значит, исчез Гвоздик-то этот, Кислицын теперь который? — продолжала допытываться Катерина Михайловна, прервав мои размышления об оставленном где-то в прошлом телевизоре. — Ну и скатертью ему дорога! Нужен он Вам, как собаке пятая лапа. Дома-то хоть ничего не пропало?
— Ага, не попрощался — подтвердила я. — Ушел по-английски. Да не, ничего не пропало. Я комнату тети Любы на ключ закрыла, а все свое ценное с собой унесла. Просто противно мне с ним рядом было находиться. Ведро с краской и кисточку прямо у забора бросил и убег. Теперь самой забор докрашивать придется. А то два метра только покрасил, а остальное бросил. Как услышал, что ему спозаранку, в четыре часа утра придется — так и деру дал. Эх, такого красавца упустила…
— Ничего, хватит еще на Ваш век красавцев. Мастерски Вы его выпроводили, молодец. И не обидели, и навсегда отвадили. Не будешь же ради него Вашего длинноволосого приятеля из Ленинграда приглашать… Кстати, насчет забора…
— А что насчет забора? — полюбопытствовала я.
— А чего самой-то докрашивать? — удивилась Катерина Михайловна и тут же предложила: — Соседских мужиков позовите. Они Вам за пару фуфырей все сделают в ажуре.
— Пару чего? — переспросила я.
— Да бутылок самогона, — рассмеялась
приятельница. — Фуфырями их тут зовут. Фуфыри тут — местная валюта. За них почти любую услугу можно купить. Вам, например, запросто местные за пару фуфырей забор докрасят. А ежели хотите крыльцо отремонтировать — то это фуфырей пять, не меньше. Вот такой тут «фуфырный» курс. Я и сама не знала об этом, меня Клим просветил. Да шучу я, шучу, голубушка. Просто имейте в виду, что ежели пачкаться краской не хотите, тут завсегда желающие подзаработать найдутся. Ну а деньгам они тоже всегда рады, не откажутся.— Им что, на работе не платят? — изумилась я. У дома и впрямь постоянно паслись местные жители, прознавшие, что в село приехала дама «аж из самой Москвы» и постоянно предлагали свои услуги: то огород прополоть, то крышу подлатать. А уже сколько раз за это время мне предлагали «продегустировать» самогонку — и вовсе не сосчитать. От дегустации самогонки я вежливо отказывалась, зная, что покупать бутыли с мутной жидкостью я покупать все равно не буду.
— Тяжко в деревне с работой, матушка, — по-бабьи вздохнула Катерина Михайловна. — Вам же председатель наш, Палыч, рассказывал. Давно уж так повелось.
— Но если так все плохо, — спросила я, — зачем же жить в деревне? Можно же просто взять и уехать?
— Сейчас-то можно, конечно, — рассудительно заметила приятельница. — А раньше было нельзя. Вы, голубушка, будто вчера родились. Не знаете, что ли, что «советское крепостное право» недавно отменили? Коллективизация, ёшкин корень. С двадцатых годов еще так повелось. Ой, опять я от Клима набралась словечек…
— А как тогда работали, при этой коллективизации? — с интересом начала расспрашивать я и для правдоподобности добавила, чтобы не вызвать удивления: — Я просто очень рано в Москву уехала, почти ребенком, вот и не знаю всех этих подробностей.
Однако Катерину Михайловну моя легенда совершенно не удивила.
— А тогда так и можно было, в пятидесятых — только ребенком, если ты сельский житель. Конечно, не знаете, Вы же еще ребенком были. Что Вам до жизни взрослых? Если до шестнадцати крестьянин не успел уехать — все, привет, живи в колхозе до старости. Таких, как Вы, голубушка, уехавших — пруд пруди.
— А как жили взрослые в колхозах?
— А плохо, — коротко ответила подруга. — Денег не давали. За работу платили трудоднями. Обмениваешь трудодни на еду — и живешь. Вы те времена, конечно, смутно помните… А мне Климент Кузьмич рассказывал.
— А свои участки разве нельзя было иметь? — спросила я, заканчивая приготовление салата. Надо же, а я и не знала. Многое о реальной жизни в СССР я узнавала, только попадая в это время. А до своих почти пятидесяти лет я дожила, пребывая в уверенности, что в советских колхозах было все хорошо, нет, даже здорово — примерно как в красочном фильме «Кубанские казаки». А с родителями настоящей Даши я и вовсе никогда не была знакома. Из всей ее биографии до приезда в Москву я знаю только то, что когда-то она, получив аттестат, уехала из крошечного городка в столицу за лучшей жизнью, как и тысячи других парней и девчат.
— Можно, конечно, — мрачно ответила приятельница, нарезая грибы в суп. — Но работать там можно было только после выполнения обязательных работ в колхозе. Крестьян было — пруд пруди, десятки миллионов. А паспорт могли только те получить, кто к Москве и Ленинграду близко жил, ну еще вроде в ста километрах у западной границы и еще кое-где… А тем, кто в колхозе, и вовсе паспорта не выдавали. Переезжать можно было лишь из одного села в другое. Так родители Клима делали. В город едешь — берешь разрешение у председателя. Только так и никак иначе. В основном молодежь на учебу отпускали. Так Клим и уехал, с чемоданом, в котором были только запасная рубаха, пара ботинок и отцовские штаны, на него перешитые. Бр-р, даже не представляю, чтобы я так жила… Тут я хоть сама себе хозяйка. Хочу — работаю, не понравится — в Москву вернусь.