Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
— С параграфами-то легко, господин начальник, — проговорил газда Стоян, — найти бы этого повесу, мы сами бы его судили. Можно ли допустить, чтобы любой бездельник бесчестил человека, который весь свой век прослужил государству.
— Тридцать пять лет безупречной и беспорочной службы, — разгорячился начальник, подзадоренный Стояном, — и вот вам… И членов правительства принимал, и министров… И нате вам, пожалуйста… Всяких чудес я нагляделся за свою жизнь, а о таких не слыхивал.
— Еще бы!.. Помню, будто вчера это было. Стоит сам пресветлый князь, позади адъютант, а дальше разные там офицеры да господа… Ты выступил на шаг вперед и начал… Помню даже, как начал: «Ваша светлость! Мы, начальники
Поп нахмурился. Эта подлинная, но неприглядная страница из начальнического прошлого была совсем сейчас неуместна, и потому поп постарался повернуть разговор в другую сторону:
— Да, да, брат, кто этого не знает? Но что нам делать, люди, с этой незадачей?
Начальнику, однако, не понравилось, что прервали дорогие его сердцу воспоминания, и он спешно оборвал попа:
— Я сам знаю, отец, что делать. Меня это касается, не вас… Я только хотел… как бы это сказать?.. Хотел посмотреть… остался ли я для вас тем же старым Бурмазом, каким был…
— Остался, остался, господин начальник! — крикнули все хором.
— Хорошо, братцы. Занимайтесь теперь своими делами, а я поразмыслю… того, что и как, — сказал начальник и поднялся. — И ты, отец, пойдем со мной.
Поп встал и последовал за ним; народ разошелся, кроме нас, нескольких человек, которым поп подал знак подождать его.
Через час он вернулся. Мы чуть не лопнули от нетерпения.
— Ну, что? — набросились мы на него.
— Запросил депешей окружного, а тот приказал ему немедленно составить и послать официальное опровержение.
— А-а-а! Смотри ты! — раздалось со всех сторон.
На мгновение все умолкли. Каждый старался представить себе, как будет написано и как будет выглядеть это «официальное опровержение». К какому результату мы пришли, лучше всего можно судить по тому, что после короткой паузы раздались смешки.
— Да захочет ли он его писать? — спросил кто-то.
— Должен, если даже и не хочет, — сказал поп. — Завтра же должен послать.
— А начал уже писать? — полюбопытствовал кто-то.
— Думаю, начнет сегодня вечером, — сказал Митар. — Днем не напишешь — шумно.
— Другого выхода у него нет, придется писать, — заметил поп. — Запомните мое слово!
Мы были ошеломлены. Всем нам представилось, как господин Бурмаз пыжится и отдувается, сидя в канцелярии, а пот крупными каплями стекает у него со лба.
Не обменявшись ни словом, мы разошлись.
Через несколько минут весь город знал о том, что происходит в канцелярии. А в нас словно вселился демон искушения и любопытства, от возбуждения мы не знали, куда себя девать. Город будто замер. Казалось, какой-то исполин стал перед нами, приложив палец к губам, и у нас язык прилип к гортани. Цветко, котельщик, бросил работу, пошел в трактир и стал подыскивать, с кем бы сыграть в карты. Трактирщик Миле вытащил жареного барашка и положил его на колоду, но разрубить не посмел, а только подозвал рукой своих завсегдатаев и, облизывая палец, показал им, какой жирный да молодой барашек. Кто-то побежал на край города сказать кузнецу Петару, чтобы он не клепал сегодня мотыг.
Вскоре появились на конях все три сельских писаря и разъехались в разные стороны по уезду. Вслед за ними показались канцелярские служащие и отправились в кофейню. От них мы узнали, что в канцелярии остался один начальник и на сегодня вход туда воспрещен, кроме разве что каких-либо из ряда вон выходящих обстоятельств.
Город затаил дыхание. Люди, казалось, боялись моргнуть, чтобы не нарушить тишину. Изредка проберется кто-нибудь по улице, волоча по камням шлепанцы, не решаясь даже ступать как следует…
А женщины так вовсе разума лишились: только и делают, что перебегают по мягкой лужайке со двора во двор, проскальзывают по нескольку сразу, но, не удовлетворив любопытства, выбегают за ворота и ждут, не пройдет ли кто, не сообщит ли какую новость.Мы, мужчины, собрались у Тапура, беседуем в холодке и дожидаемся начальника. От скуки строим догадки, кто мог написать ту заметку, что читал учитель, однако ни к какому заключению не приходим. Совсем уже готовы были обвинить учителя, но поп и газда Митар так энергично встали на его защиту, что мы должны были замолчать и подыскивать другую кандидатуру для предания анафеме.
— Да ну вас, в себе ли вы?.. — говорил поп. — Не знаете разве, как учитель поет «Херувимскую»? Душа у него добрая, не способен он такое написать. Когда я выношу святые дары, а он рядом поет «Херувимскую», мне, верьте слову, кажется, что я среди ангелов нахожусь.
— Да и в компании его за ангела принять можно, — вставил свое замечание Митар. — К тому же и начальство он уважает не меньше нас.
Мы умолкли и лишь поглядывали наверх, откуда должен был появиться начальник, однако и двенадцать пробило, а его все нет. Не придет, значит. Впервые за всю нашу совместную жизнь он не пришел посидеть в холодке ни перед обедом, ни перед ужином. Мы разошлись с поникшими головами, жалея начальника и думая о том, как он бьется над письмом, что и всегда было для него настоящей напастью.
Дома нас поджидала другая беда — жены. Невозможно было угомонить их, ответить на вопросы, почему так, а не этак, почему, наконец, начальникова жена не взяла сегодня у огородника зеленую фасоль, хотя обычно варит ее каждую среду. Ответь тут, поди попробуй!..
— Наверное, еще у кого-нибудь взяла, а может…
— Нет, нет и нет!.. Знаем мы, — прерывают нас верные наши Ксантиппы{47}, выливая на нас целый поток упреков и жалоб. И мы, грешные, не обладая сократовым терпением, обедаем как попало и бежим в трактир. А нам вслед несется град проклятий, что несколько нарушает общее спокойствие. Однако в конце концов женщинам надоедает кричать, и на улицах вновь водворяется тишина.
Так прождали мы, побросав все дела, до самого вечера. Только когда уже нельзя было ни читать, ни писать, в верхних рядах базара появился господин начальник. Сердца наши застучали сильнее, и мы уже готовы были броситься ему навстречу, но застыли, не придумав, что сказать. Так и остались возле трактира, где и дождались наконец начальника.
Как только он сел и закурил, мы тотчас завели разговор, но издалека, — так уж у нас заведено. Начали с обсуждения сегодняшней жары и отметили хорошие и дурные ее стороны, а поскольку первых было больше, пришли к заключению, что жара полезна, хотя никто из нас не хотел, чтобы на другой день она повторилась. Потом кто-то заговорил о дожде, а раз уж речь зашла о нем, все согласились, что было бы хорошо, если б господь послал ночью проливной дождь. Затем замолчали, кашлянули по нескольку раз, и, чтобы нарушить молчание, дядя Джордже сказал:
— Да!..
Другой тотчас подхватил и добавил:
— Да, да!
Так мы обычно делаем, когда соображаем, с какой стороны лучше подойти. Начальнику это известно, и мы заметили, что и он охотно бы поддержал разговор и уже сердился на наше неумение постепенно подвести разговор к главному.
Самым сообразительным оказался Митар. Он заговорил о писарях вообще, потом перешел на наших, уездных, а кстати упомянул, что они, должно быть, здорово попотели сегодня. Заодно он пособолезновал господину Бурмазу, который вынужден был один трудиться в канцелярии и потому не мог в полдень выйти на улицу, а засим уже все принялись говорить начистоту и приступили к самому главному.