Императрица Мария. Восставшая из могилы

Когда казаки ушли, Маша бессильно опустилась на диван. В комнату заглянул Николай.

– Все в порядке?

– Зайди, Коля!

– Тут народу полно. Сейчас не могу.

– Господи, – Маша молитвенно сложила руки, – дай мне силы все это выдержать. Нам надо все обстоятельно обсудить, но как и, главное, где это сделать, не привлекая внимания, я не знаю.

– Я подумаю, – ответил Николай.

ХVII

Несколько дней прошли в сплошной череде встреч, посещений и бесед. Длинных и коротких, со значимыми людьми и не очень. К великой княжне, как к истине в последней инстанции, как к последней надежде, потянулись челобитчики от купечества и казаков, от коренных сибирских мужиков-старожилов и новоселов, от интеллигенции и мастеровых. Все просили помочь и, как говорил Николай, «улучшить и углубить». По сути же все хотели взглянуть на великую княжну, прочесть что-то в ее глазах, понять что-то для себя.

Омск как будто замер в ожидании чего-то важного. По углам шептались о чем-то, что скоро наступит, но не называли что. Появилась даже угроза в обращении к нерадивым чиновникам, превышающим свои полномочия должностным лицам, а порой и просто к спекулянтам на базаре:

– Ужо дождетесь, будет и на вас управа, скоро уже!

Метастазы этого состояния как щупальца расползались из Омска по всей Сибири. Добрались они даже до фронта, где, как говорили, наступило некоторое затишье, разве что продолжали драться и взывать о помощи Ижевск и Воткинск. В Омск с фронта приехали Пепеляев, Войцеховский и Каппель, что само по себе уже было из ряда вон. Шли разговоры о скором приезде Дутова и Семенова.

Директория и вся околодиректорская тусовка бурлила как забродившая выгребная яма. Особенно неистовствовали эсеры, вещая о сознательности, демократии и народоправстве. Нет, ни имя великой княжны, ни слово «самодержавие» вслух не произносились. Эсеры боялись в ответ нарваться на пулю. Но что имелось в виду, все понимали. Вся эта либерально-революционная компания напоминала сбившуюся в кучу свору шавок, захлебывающихся лаем ужаса, поскольку вокруг них широким кольцом ходит стая волков в лице казачьих и армейских офицеров, только и ждущих команды «фас». Кто должен был отдать эту команду, тоже понимали все.

За эти несколько дней Маша устала смертельно. Еще один раз она сумела побывать в церкви, добравшись, наконец, до Успенского собора. Она втайне надеялась побеседовать с отцом Сильвестром, но службу вел не он.

На другой день она сделала попытку прогуляться, пройтись до магазина Шаниной, заглянуть в другие магазины. Уже на выходе из гостиницы ее и сопровождавших ее офицеров охраны окружила толпа. Нет, никто ничего не кричал, ни просьб, ни здравиц не было. Люди просто молча смотрели на нее, смотрели в ожидании какого-то чуда, которое она одна способна сотворить, кланялись и крестились.

Добил ее солдат-инвалид, безногий, на тележке с колесиками. Он как-то сумел пробиться к Маше и оказаться среди офицеров охраны. Задрав вверх бородатое лицо в старой и грязной папахе, он громко шептал:

– Вся надежа на тебя, государыня царевна, вся надежа на тебя! – И плакал.

Маша не выдержала и вернулась в гостиницу. По счастью, в номере была одна Александра Александровна, и Маша решительно позвала за собой в «кабинет» Николая. Зайдя вслед за ней и прикрыв плотно дверь, он озадачено спросил:

– Ты уверена?

– Да, – твердо ответила Маша, – нам надо поговорить. Я в смятении. Они все смотрят на меня. Ты видел, как они все смотрят на меня?

– Неудивительно, – развел руками Николай. – Ты новый игрок, причем неожиданно возникший из ниоткуда и ранее никем не учитывавшийся.

– Вот именно, из ниоткуда, – вздохнула Маша. – Они ждут, какие действия я предприму. Но я не о генералах и Директории, я о людях.

– И тут все понятно. За эти два года люди устали от бардака, безвластия, разброда и шатания, от неопределенности, от неуверенности в завтрашнем дне. Они устали от пустопорожних обещаний и от самоуправства мелких начальников. Они просто хотят жить, хотят, чтобы их кто-то подобрал, обогрел, успокоил, навел порядок. Почему не ты? Ты царская дочь, а вера в царя, в доброго и справедливого царя, еще не умерла – в каждой избе фотографии висят. Люди цепляются за тебя, как за соломинку, видят в тебе последнюю надежду! И их нельзя обмануть, Маша! Ты уже почти две недели в Омске. Надо на что-то решаться, время дорого. Скоро тут станет известно о провозглашении независимости Чехословакии. Чехи тогда совсем взбаламутятся!

– Да, я помню, двадцать восьмое октября. Уже провозгласили или, с учетом разницы во времени, провозгласят сегодня. Значит, известно станет завтра… или послезавтра, на худой конец.

– Вот именно. И ты должна встретить эту весть во всеоружии, чтобы решить чешскую проблему. К великой княжне генерал Сыровы не приедет, а к…

В дверь постучали.

– Ну, вот и поговорили, – вздохнула Маша. – Это немыслимо! Кто там?

– Машенька, – в комнату заглянула Теглева и внимательно взглянула на Николая, безмятежно смотревшего в окно, – там господин Михайлов, член правительства, просит его принять.

– Ого, Михайлов! – Нарушая конспирацию, Маша выразительно посмотрела на Николая. – Наконец кто-то созрел из правительства!

Вошел Михайлов – высокий, худощавый, вполне молодой еще человек 27 лет, в безукоризненной черной тройке и дорогом галстуке. Маша сразу обратила внимание на высокий лоб и умные внимательные глаза, с неподдельным интересом изучавшие ее.

С несколько вальяжным поклоном он произнес:

– Я рад приветствовать ваше высочество!

– Ваше императорское высочество, – спокойно поправила его великая княжна. – Если уж титулуете, то будьте точны в формулировках, Иван Андрианович.

– Прошу простить, – еще раз поклонился Михайлов, – я не привык общаться со столь титулованными особами.

– Привыкайте. Кроме того, я сильно сомневаюсь, что вы рады меня видеть. Как, впрочем, и все ваше правительство.

– Почему же?

– Потому что я являюсь угрозой его существованию. Потому что не скрываю своей неприязни к большинству его членов, ко всем этим либерастам-революционерам.

Маша неожиданно для себя использовала услышанное от Николая и понравившееся ей слово. От себя добавив к нему вторую половину, она даже испытала удовольствие от найденной формулировки. А вот Михайлов, естественно, не понял.

– Простите, либерасты – это кто?

– Это смесь либералов и педерастов, – очаровательно улыбаясь, ответила великая княжна.

Михайлов закашлялся.

– Вас коллеги послали или вы по собственной инициативе? – поинтересовалась великая княжна.

– Зачем вы так, в штыки? По собственной. Я, извините, устал убеждать коллег встретиться с вами. Авксентьев и иже с ним вас ненавидят и не желают вести никаких переговоров, наоборот, собираются всячески противодействовать.

«Ага, начал стучать – ох, Коля, набралась я от тебя! – Иван Интриганович, или как там его называли?» – подумала Маша.

– Особенно эсеры злобствуют, – доверительно улыбнулся Михайлов.

– Что же вы своих коллег закладываете? – опять пустила в ход язык будущего великая княжна, но на этот раз Михайлов ее понял.

– Они коллеги, да, но не единомышленники. К тому же господа эсеры сами, как вы говорите, закладывают всех подряд, когда это им выгодно.

– Но вы же, кажется, были эсером?

– Тяготел какое-то время, но я и к кадетам тяготел, а окончательно нашел себя в сибиряках-областниках, – как бы оправдываясь, ответил Михайлов.