Императрица Мария. Восставшая из могилы

– Так точно, – подтвердил урядник, улыбаясь, – разговаривать изволили.

Маша тоже улыбалась, довольная, что память ее не подвела. Что касается урядника Курганова, то он был удивлен и обрадован, что великая княжна спустя три года его вспомнила. А потом Маша его добила:

– Мартемьян Васильевич, кажется, да?

У казака задрожали губы. Вопреки уставу он трясущейся рукой стащил с головы папаху и, стоя с непокрытой головой, издал какой-то нечленораздельный звук.

– Вот! – сказала Маша, видимо, очень довольная своей памятью. – А папаху-то вы наденьте, холодно.

Она повернулась и пошла дальше, направляясь к часовне, стоявшей у самого моста. Николай, чуть задержавшийся, услышал, как отмерший урядник сказал своим товарищам:

– Братцы! Да что же это? Запомнили! С отчеством запомнили! Да что же это, братцы? Ведь три года прошло!

Он так и стоял, прижимая к груди свою лейб-гвардейскую папаху и затуманенными слезой глазами глядя вслед великой княжне.

«Да, – подумал Николай, – вот и еще один человек готов теперь пойти за ней куда угодно!»

Компания молодых людей остановилась недалеко от часовни. Вплотную к ней подойти было нельзя – она оказалась как бы по ту сторону охранявшейся казаками территории.

– А что это за часовня? – спросила великая княжна.

На этот вопрос никто не ответил – омичей среди присутствующих не было.

– Красивая, – сказала Маша.

– Это Серафимо-Алексеевская часовня, – раздался сзади мужской голос.

Позади компании стоял незаметно подошедший войсковой старшина Волков в компании молодой девушки, с любопытством и одновременно со смущением смотревшей на них.

– Здравствуйте, Вячеслав Иванович! – обрадовалась великая княжна. – Мы вот вашими заботами на прогулку выбрались. Погода чудесная!

– Здравия желаю, Мария Николаевна! – отдал честь Волков. – Рад, что угодил вам. Вот, позвольте представить вам мою дочь. Замучила меня: мол, познакомь с великой княжной да познакомь с великой княжной! И так с утра до вечера.

Девушка, на вид лет шестнадцати-семнадцати, стала пунцовой и дернула отца за рукав шинели.

– Папа, что вы говорите такое!

Маша расхохоталась. Настроение ее улучшалось с каждой минутой.

– Как тебя зовут? – спросила она, схватив девушку за руки.

– Мария, – смущенно прошептала та.

– Прекрасно! Значит, тоже Маша?

– Нет, Маруся!

– Еще лучше! Путаться не будем! Подружимся, правда? – Маша обняла девушку и расцеловала в красные от мороза и смущения щеки.

Смеясь, она стала представлять ей свою компанию. Николай смотрел на хорошенькую, круглолицую, яркую Марусю и думал: «Вот ты какая, Мария Волкова, будущая русская поэтесса с трагической судьбой, пережившая Ледяной поход колчаковской армии, смерть родителей, голод, нищету, гибель ребенка, эмиграцию, но сумевшая сохранить в себе трепетную любовь к Родине, к Сибири, к казачеству».

Николай наморщил лоб, силясь вспомнить строчки ее стихов из сборника «Песни родине», изданного в Харбине в 1936 году, случайно прочитанные им в Интернете и поразившие его. Стихов, совершенно неизвестных в России.

Тебе – Великая, Жестокая, Родная, Всегда любимая с далеких детских лет, Я песни верности и горести слагаю И шлю, как дар, как дочерний привет! Нет нужды в том, что Ты сошла с дороги: Пора придет – Ты путь найдешь прямой, И лик прекрасный Твой, загадочный и строгий, С улыбкой склонится, быть может, надо мной.

Девушка немного удивленно смотрела на молодого мужчину, не отрывавшего от нее взгляда. Маша же сразу поняла, что Николай что-то вспомнил, что-то, связанное с Марусей Волковой. А у Николая комком сдавило горло.

Пусть – нищета, пусть все кругом – не наше, Пусть коротка, непрочна жизни нить, — Я пью безропотно мне посланную чашу, Благодаря за счастье РУССКОЙ быть! И если не войду под сень Твою, Родная, Не устояв в болезни и в борьбе, — Умру, за то судьбу благословляя, Что петь могла Тебе и о Тебе!

Катюха незаметно (как ей показалось) толкнула брата в бок. Такое его внимание к незнакомой девушке становилось неприличным. Уже и Волков несколько сердито на него поглядывал.

Николай встряхнулся и развел руками:

– Прошу прощения! Немного задумался.

– Вы не против, Мария Николаевна, если я оставлю дочь в вашей компании? – поинтересовался Волков. – В Омске у нее особо и друзей-то нет, до семнадцатого года они с матерью в Петрограде жили.

– Конечно, оставляйте, Вячеслав Иванович! Я буду только рада. Ты ведь Омск знаешь? – обернулась великая княжна к Марусе.

– В общем знаю.

– А про эту часовню расскажешь?

– Конечно, Мария Николаевна!

– Брось, – нахмурилась великая княжна, – здесь все свои! А для своих я Маша или Мари! Этикет только на людях, хорошо?

– Хорошо, – согласилась Маруся.

– Так что о часовне?

– Серафимо-Алексеевская часовня построена в девятьсот седьмом году, – как заправский гид затараторила Маруся, – в ознаменование появления на свет наследника-цесаревича Алексея.

Глаза девушки вдруг наполнились ужасом, и она замолчала.

– Понятно, – вздохнула великая княжна, – а Серафим – это, должно быть, Серафим Саровский.

Маша зябко повела плечами. Хорошее настроение куда-то пропало.

– Ну а где здесь погулять-то можно? – не глядя ни на кого, спросила она.

– Да вот же, сад «Эрмитаж»!

Сад оказался маленький, к тому же еще застроенный какими-то павильонами и частично занятый зданием синематографа.

– Раньше был огромный Любинский сад, – виновато поглядывая на великую княжну, говорила Маруся, – но его застроили.

– Где он был?

– Да вот на том месте, где гостиница «Россия» стоит. Весь квартал занимал.

– А почему Любинский? И проспект называют Любинским, хотя он Чернавинский?

– Это городская легенда! Название связано с именем жены генерал-губернатора Западной Сибири Густава Христиановича Гасфорда. Ее звали Любовь Федоровна, и было ей всего двадцать два года. Вот якобы по ее настоянию и разбили возле крепости сад. Бедная женщина спустя год умерла от чахотки, а сад стали называть Любиной рощей, а потом – Любинским сквером. Еще позже появился проспект – Чернавинский, верно, но из-за Любинского сквера и его стали называть Любинским. В конце прошлого века сквер вырубили и застроили. Сад «Эрмитаж» – это все, что от него осталось.