Ирландия. Тёмные века 1

Кайртир кивнул, но в его глазах мелькнуло сомнение. Солдат, а не следователь. Арбалетчик, а не егерь. Но егерей — тех, что умели подкрадываться бесшумно, как совы, и брать языком без крови — я отправил на восток, следить за передвижениями Айлиля. Ошибка. Горькая, как полынь.

Скрипторий монастыря Глендалох пах воском, пылью и предательством. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь узкие окна, золотили стопки пергаментов, разложенных на дубовых столах. Лиам сидел в дальнем углу, его тонкие пальцы быстро выводили буквы гусиным пером. Ни тени тревоги на лице — лишь лёгкая улыбка, будто он сочинял поэму, а не отчёт для Хальфдана Дублинского.

Арбалетчики вошли, как буря. Их сапоги, подбитые железом, гулко стучали по каменному полу. Лиам вздрогнул, чернильница опрокинулась, расплываясь чёрной лужицей по тексту о «величии законов Эйре».

— Брат Бран требует вашего присутствия, — произнёс Кайртир, сжимая арбалет. Его голос звучал чужим — жёстким, как клинок.

Лиам встал, медленно, словно старик. Его глаза метнулись к боковой двери, ведущей в сад с лекарственными травами.

— Я... я должен закончить...

— Сейчас, — перебил его арбалетчик по имени Дубтан, бывший пастух с руками, привыкшими резать овец, а не брать пленных. Он шагнул вперёд, но Лиам рванулся в сторону, опрокинув стол. Пергаменты взметнулись в воздух, как стая испуганных птиц.

Первый болт впился в косяк двери, едва не снёс монаху ухо. Второй — в ногу. Лиам вскрикнул, упав на колени, но рука уже тянулась к поясу, где прятался узкая дага — подарок Хальфдана, с рукоятью в виде волчьей головы.

— Стой! — закричал Кайртир, но Дубтан, слепой от адреналина, выпустил третий болт. А за ним четвёртый, пятый...

Когда мельтешение прекратилось и все немного успокоились, Лиам лежал на спине, словно ёж, утыканный болтами. Его пальцы все ещё сжимали пергамент с картой Гаррхона, помеченной красными крестами — слабыми точками стен.

— Живым, говорили вы? — Келлах скривил губы, разглядывая тело. Мы стояли в подвале монастыря, где запах ладана смешивался с медным душком крови. — Да тут и цепного пса не опознать.

Я молчал. В горле стоял ком, горячий и колючий. На столе передо мной лежали документы: письма к Хальфдану, отчёты о передвижениях легионов, чертежи арбалетов с пометками на норвежском. Лиам продавал не только секреты — он продавал души тех, кто доверял ему перевязывать раны.

— Они не обучены, — пробормотал Кайртир, опустив голову. Его пальцы нервно теребили тетиву. — Мы... мы думали, он нападёт.

— Вы думали, как солдаты, — резко оборвал я. — А надо было — как охотники.

Вспомнился Эоган, старый егерь, что когда-то научил меня ставить силки на волков. «Ловушка должна быть тише дыхания, — говорил он, плетя верёвки из крапивы. — Зверь не чует смерти, пока петля не затянется». Но арбалетчики — не егеря. Их учили бить быстро и точно, а не ждать. Убивать, а не брать в плен.

— Что теперь? — спросил Келлах, пнув ногой опрокинутую жаровню. Угли рассыпались, осветив лицо Лиама — теперь вечное, застывшее в гримасе удивления.

— Похоронить. Сказать правду, что был предателем и пал, когда его пытались взять в плен, — ответил я, ощущая горечь лукавства на языке. Ведь кто предатель может вынести вердикт только судья, — И созвать совет. Нам нужны новые люди — те, кто умеет ловить, а не убивать.

Келлах кивнул, но в его взгляде читалось разочарование. Он повернулся к выходу, бросив через плечо:

— Законы, говорите, сильнее мечей. А выходит, что нет.

Его шаги затихли в коридоре. Я остался один с мёртвым предателем и грузом ошибок. На пергаменте под телом Лиама виднелись последние строки: «...дорога к складам открыта. Ударьте на рассвете».

Завтра будет новый день. И я найду тех, кто сможет плести петли из тишины.

***

Скрип перьев о бересту раздражал сильнее, чем вой зимнего ветра в щелях монастырских стен. Я сидел за столом, стирая ладонью очередную кляксу, расплывшуюся по неровной поверхности. Береста треснула, оставив на тексте зияющий шрам. В прошлой жизни я бы вырвал лист из блокнота, даже не задумавшись. Здесь же каждый клочок материала для письма стоил дорого. Глиняные таблички ломались, восковые дощечки плавились у огня, а пергамент... Пергамент берегли для священных текстов и законов, которые должны были пережить века. Но как управлять страной, если каждое распоряжение приходится вырезать на камне?

— Опять испортил? — Гофрайд заглянул через плечо, его худое лицо озарила улыбка. Монах, которому едва исполнилось двадцать, уже пять лет терзал меня вопросами о «бумаге» — материале, о котором я мог рассказать лишь обрывками.

— Нет, просто тренируюсь в каллиграфии, — я швырнул испорченную бересту в корзину с мусором. — Как продвигается твой эксперимент?

Гофрайд замер, словно ребёнок, пойманный на краже яблок. Его пальцы, испачканные в чем-то тёмном, нервно перебирали край рясы.

— Получилось, брат Бран. На этот раз... похоже то что надо.

Болота к северу от Гаррхона кишели камышом. Его длинные стебли, словно копья, пронзали туман, колышась под порывами ветра с Атлантики. Именно здесь, в хижине, пахнущей рыбой и гнилью, Гофрайд устроил свою мастерскую. Чан, сколоченный из дубовых досок, дымился над костром, наполняя воздух едким запахом вареной растительной массы. На полу валялись связки камыша, вымоченные в бочках с дождевой водой. Рядом — горшки с толчёным мелом и липкой массой, сваренной из рыбьих костей.

— Сначала я пытался использовать солому, — Гофрайд говорил быстро, словно боясь, что я прерву его. — Но она крошилась. Потом лён — дорого. А камыш... его много, он гибкий. Варил три дня, пока не превратился в кашу. Потом добавил мел, чтобы белее был, и клей из костей рыб и чешуи...

Он поднял со стола лист толщиной в палец, напоминающий войлок. Желтоватый, с вкраплениями травинок, он все же держал форму. На поверхности виднелись аккуратные строчки, выведенные чернилами из дубовых орешков.

— Попробуйте, — монах протянул мне лист. Рука дрожала.

Бумага. Нет, не бумага — нечто среднее между папирусом и картоном. Шершавая на ощупь, но прочная. Я согнул угол — не треснул. Провёл пальцем по тексту — чернила не расплылись.

— Как ты... — голос сорвался. В горле встал ком. Пять лет проб и ошибок. Пять лет насмешек монахов, считавших Гофрайда безумцем. И вот он — первый шаг к революции.

— Осталось усовершенствовать процесс, — я сглотнул, стараясь звучать рационально. — Тоньше раскатывать массу. Может, добавить сетку для отжима воды...