Ирландия. Тёмные века 1

— Смотри, — она ткнула ложкой в сторону водостока под крышей. Медная труба, присоединённая к бочке, капала дождевой водой в глиняный кувшин. — Вчера наполнила три ведра, даже к ручью ходить не надо. Как колодец в избе!

Я улыбнулся, наблюдая, как она приседает, чтобы проверить заслонку печи. Её движения, ещё недавно скованные дрожью, стали уверенными. Пар от котла поднимался к потолку, оседая на балках, но пол под ногами оставался сухим — доски, приподнятые на каменном фундаменте, не пускали сырость.

— А это, — Лиахан подняла медный ковшик с длинной ручкой, — ловко придумано. Не обожжёшься, как на костре.

Она зачерпнула воды из кувшина, плеснула в чугунную сковороду и бросила горсть сушёных яблок. Аромат корицы и мёда разлился по комнате. Раньше, на открытом очаге, такой запах выветрился бы за минуту. Теперь же он висел в воздухе, как обещание сытости.

К полудню я отправился к аббату. Колум сидел в скриптории, разбирая свитки с отчётами о сборе урожая. Его перо скрипело по пергаменту, выводя цифры, которые вскоре превратятся в приказы о распределении зерна.

— Полмили, — сказал он, не поднимая головы. — И чтобы дым от дубильных чанов не тянуло на монастырь. Монахи жалуются, что квашеная капуста пахнет кожей.

Я кивнул, зная, что это меньше, чем я ожидал. Аббат махнул рукой в сторону окна, где за туманной дымкой виднелся дубовый лес.

— Бери послушников. Фахтанна, Энгуса, Коналла… — он перечислил пять имён, — Но, если хоть один забудет молитвы из-за твоих кож — верну их в кельи.

Кожевенную мастерскую начали строить на опушке, где ручей петлял между валунами. Аэд, в новом кожаном фартуке, ходил между брёвнами, уложенными для стен, и тыкал посохом в землю.

— Здесь чан поставим, — он топнул ногой. — Вода близко, да и слив грязи в овраг пойдёт. А сушильные рамы — на солнечной стороне.

Послушники, с непривычки красные от напряжения, таскали камни для фундамента. Фахтанн, щуплый юнец, уронил плиту, едва не раздавив ногу. Аэд рявкнул, как в молодости, когда учил меня держать лук:

— Эй, монах! Ты камни или перья носишь? Два человека на плиту, понял?

Вечером, у печи, отец разложил чертежи на столе. Его пальцы водили по линиям, оставленным углём на берёсте.

— Вот кожу замачивают, тут скребут, там дубят… — он ткнул в круги, обозначавшие этапы. — Но если каждый будет своё делать, как в монастырской кузнице, то… — он замолчал, ища слова.

— Конвейер, — подсказал я. — Один режет, другой шьёт, третий красит. Как колёса в мельнице.

Аэд хмыкнул, разглядывая схему:

— У меня двадцать лет ушло, чтобы научиться кожу выделывать от начала до конца. А ты говоришь — разделить? Да я вон того Фахтанна еле научил жилы со шкуры снимать!

Я достал глиняную табличку с расчётами — сколько шкур обработает один мастер за месяц, и сколько артель из пяти человек.

— Видишь? Даже с их кривыми руками — втрое больше.

Он долго смотрел на цифры, будто пытался разгадать руны, счёту и цифрам я его обучил три года назад, но он всё ещё считал это волшебством. Потом вздохнул:

— Ладно. Но первый чан сам поставлю. Эти монахи… — он махнул рукой в сторону спящего Фахтанна, — из книжек всё знают, а руки — как у грудничка.

На следующее утро Лиахан вышла во двор с корзиной белья. Она остановилась у бочки, где дождевая вода стекала по медной трубе, и рассмеялась:

— Бран, да тут же стирать можно! Тазик поставь — и не надо к реке тащиться!

К полудню она уже приспособила широкий деревянный чан под стирку, а сушильные верёвки натянула между столбами крыльца. Когда я вернулся с лесоповала, весь двор был увешан белыми полотнищами, колышущимися на ветру, как паруса.

— Гляди, — мать подняла край рубахи, — даже не надо выбивать. Вода чистая, без тины. Умнее наших прабабок живу!

Аэд тем временем бился над дубильными чанами. Он приказал выкопать ямы глубиной по пояс, обложить их плитняком и замазать глиной с толчёным известняком.

— Чтобы не протекало, — объяснял он послушникам, которые смотрели на него, как на шамана. — А сверху — дубовые доски с отдушинами. Дым от коры должен пропитать, но не спалить.

Когда первый чан наполнили водой и корой дуба, Аэд лично опустил в него вымоченную шкуру. Его руки, покрытые ожогами и шрамами, дрожали от волнения.

— Три дня, — прошептал он, — и покажу тебе кожу, которую конунги носить будут.

Но уже к вечеру он снова пытался делать всё сам — таскал вёдра, мешал варево в чане, поправлял навесы. Я подождал, пока он споткнётся о камень, едва не уронив бревно, и подошёл:

— Отец. Ты мастер или подёнщик?

Он обернулся, готовый огрызнуться, но увидел мою улыбку.

— Вот, — я указал на Энгуса, который неумело строгал шест для сушилки. — Пусть он несёт брёвна. Ты же покажи, как скреплять шипы.

Аэд замер, потом хлопнул себя по лбу:

— Точно! Я ж тебя в десять лет учил шипы вырубать. Эй, монах! Иди сюда, покажу, как предки строили!

К закату артель напоминала муравейник, где каждый знал своё дело. Фахтанн таскал воду, Коналл рубил дубовую кору, а Аэд, стоя на камне, как полководец на холме, указывал, где ставить столбы для навеса.

— Завтра начнём шкуры растягивать, — сказал он за ужином, жадно уплетая тушёную баранину из маминого котла. — У меня в сарае пять оленьих шкур припасено. Для пробы хватит.

Лиахан, помешивая похлёбку, вдруг засмеялась:

— Помнишь, Аэд, как ты первую шкусу испортил? Весь дом вонял, будто волк сдох.

— А ты тогда чуть не сбежала к родичам, — огрызнулся отец, но в глазах блеснула искорка.

Я сидел у печи, слушая их перепалку, и чувствовал, как что-то щемяще-тёплое заполняет грудь. Дом, который я построил, теперь согревал не только тела. Он лечил душу, возвращая то, что война и время пытались отнять.

Перед сном Аэд развернул на столе новую схему — чертёж конвейера для обработки кожи. Его пальцы водили по линиям, объясняя:

— Здесь мойка, тут скребки, дальше дубление… — он посмотрел на меня, — Как в монастырской пекарне, да? Один за другим, без остановки.

Я кивнул, поправляя уголёк в светильнике. Пламя дрогнуло, осветив морщины на его лице — трещины опыта, которые теперь заполнялись новым смыслом.

— Завтра, — пообещал он, — начнём.

***

Солнце висело над Дублином, как медный щит, брошенный в свинцовое небо. Я стоял на причале, вонь тухлой рыбы и смолы въедалась в плащ, а за спиной двадцать арбалетчиков выстроились в каре, щелкая тетивами при каждом подозрительном движении. Викинги толпились у деревянных лавок, их рогатые шлемы мелькали среди бочек с солониной и связок мехов. Но взгляды их скользили не к товарам — к мечам, что лежали передо мной на ковре из оленьей шкуры.