Испытание огнем
Шрифт:
Брат открыл рот, но слов не нашёл. Его пальцы замерли на рукаве, лицо побледнело, и он уставился в пол, будто там была подсказка.
— Ладно, — пробормотал он наконец. — Поехали. Я с тобой.
— Вот и славно, — ответил я, трогая с места. Но внутри всё сжалось. Ромаш снова врал. Я знал это, чувствовал всем нутром. Что-то было не так, и это «не так» воняло хуже, чем гарь за окном.
Никак положил морду на спинку сиденья, и я почувствовал его горячее дыхание на своей шее. Метка пульсировала в такт моему сердцу. Я сжал руль и прибавил газу. Пора было заканчивать этот цирк.
Я свернул с шоссе на грунтовку, ведущую к бетонному заводу.
Роман молчал, уткнувшись в телефон, но его пальцы дрожали, а нос он чесал так, будто реально хотел стереть его с лица. Никак на заднем сиденье сидел настороженно, уши торчком, глаза блестели. Я чувствовал его напряжение — оно было таким же тяжёлым, как моё собственное. Метка на ладони зудела, словно под кожей копошился раскалённый уголёк.
Грунтовая лента дороги кончилась у ржавых ворот завода. Перед нами раскинулась площадка — пустырь, усыпанный битым кирпичом и щебнем, окружённый серыми коробками заброшенных цехов. Стёкла в окнах были давно выбиты и чёрные провалы зияли глазницами мертвеца. На дальнем краю стояли три чёрных внедорожника и два микроавтобуса, все тёмных цветов, с тонированными стёклами. Двигатели тихо урчали.
— Приехали, — сказал я, заглушая мотор.
Брат кивнул, но не двинулся, будто приклеился к сиденью. Я открыл дверь, и Никак тут же рванул наружу, как будто его подбросила пружина. Он выпрыгнул на землю, шерсть встала дыбом, и он зарычал — низко, почти утробно, напоминая тембром далёкий гром. Его глаза метались по площадке, а хвост хлестал, словно кнут.
— Никак, назад! — рявкнул я, наклоняясь к нему.
Но пёс не слушался. Он закружил вокруг меня, то прижимаясь к ногам, то отскакивая, будто хотел сказать: «Я тут нужен». Мне удалось ухватил пса за ошейник, но он вывернулся, рыча, и закружил вокруг, словно чуял беду. Метка заныла сильнее, и я понял — он не даст мне себя спрятать.
— Да чтоб тебя, — пробормотал, выпрямляясь. Пот стекал по спине, рубашка липла к телу. Роман наконец выбрался из машины, захлопнул дверь и замер, оглядываясь. Его лицо было белым, как мел, а пальцы теребили молнию куртки.
На площадке, шагах в двадцати, стояли двое. Я узнал их сразу — подвозил как-то вечером, не так давно. Тогда они болтали всю дорогу, и их разговоры, как и взгляды, до сих пор сидели занозой у меня в памяти. Первый — высокий, крепкий, бритый наголо, с длинным шрамом, который тянулся от виска к подбородку, будто кто-то пытался разрезать его лицо пополам. На нём был тёмный костюм, дорогой, сшитый на заказ, и белая рубашка, с расстёгнутой верхней пуговицей. Второй — пониже, кряжистый, с широкими плечами и сломанными ушами, которые выдавали борца. Его пиджак, тоже не из дешёвых, топорщился на груди, а галстук был завязан небрежно, словно он надел его в спешке. Они стояли рядом, плечом к плечу, скрестив руки, и смотрели на меня. Старые, расплывшиеся татуировки на пальцах и кистях точно указывали на их род занятий. Заметив, как я гоняюсь за Никаком, расхохотались.
— Что, собачку не удержишь, рулевой? — крикнул высокий, и его голос был глубоким, с хрипотцой, как у человека, который привык, что его слушают. — Может, её тоже в счёт долга запишем?
Я стиснул зубы, но не ответил.
Никак наконец подбежал ко мне, ткнулся носом в ногу и замер, всё ещё рыча. Его шерсть колыхалась, будто от ветра, хотя воздух был неподвижным. Я выпрямился, чувствуя, как метка на ладони пульсирует в такт сердцебиению.Чуть позади этих двоих стояли ещё двое — лысые, бородатые, в одинаковых серых костюмах, словно их клонировали в каком-то офисе.
Один держал папку и прижимал её к груди, как щит. Я узнал его — он приходил к Нине Семёновне, соседке Романа, с этими «выгодными предложениями обмена», после проведения которых одинокие пенсионеры бесследно исчезали, а их недвижимость успешно и выгодно продавалась. Второй просто смотрел на меня, не моргая, и в его глазах было что-то звериное, как у кошки, что следит за мышью. Их костюмы были слишком чистыми для этой грязной площадки, а на пальцах блестели кольца с красными камнями, которые казались живыми в вечернем свете.
На заднем плане, у машин, мелькали тени — несколько фигур в чёрных капюшонах. Один из них замер у микроавтобуса, держа руку на двери, и что-то в его позе заставило метку жечь сильнее.
И тут я увидел её. В окне одного из внедорожников мелькнуло лицо Кати. Бледное, словно вырезанное из бумаги, с глазами, пустыми, как выключенный экран. Она смотрела прямо на меня, и на шее у неё что-то блестело — скорее всего цепочка, которой я раньше не замечал. Кулаки непроизвольно сжались. В груди что-то шевельнулось. Я смотрел на неё и в голове крутился один вопрос: когда ты стала чужой? Её записки, пропажи, этот проклятый пакет с шашлыком — всё кричало, что она уже не моя Катя. Но я всё равно не мог отвести взгляд, надеясь, что ошибаюсь.
— Ну что, таксист, — начал высокий, чуть шагнув вперёд. Его шрам блестел в свете фонаря, и он улыбнулся, показав ровные, слишком белые зубы. — Приехал долги закрывать? Или думал, что мы шутим? У нас тут бухгалтер есть, сейчас схему погашения распишем.
Я выдохнул, заставляя себя смотреть ему в глаза. Никак прижался к моей ноге, его рычание стало тише, но не прекратилось. Ромка отступил на шаг, и я услышал, как он шепчет что-то вроде «чёрт, чёрт…».
— Я никому ничего не должен, — сказал я спокойно, хотя внутри всё кипело. — Это вы, похоже, решили, что я ваш банкомат.
Я почему-то подумал о Нине Семёновне, сидящей в страхе в собственной квартире, пока эти гады выдавливали её из дома. И о Кате — её пустых глазах в том окне машины.
Тот, что пониже хмыкнул, его уши дёрнулись.
— Слушай на, парень, — сказал он тяжёлым, как гиря, голосом. — Ты влез в наши дела на. За бабку эту свою на, за соседку на, расписался на, так сказать. И не раз, а дважды наших людей в пыли валял на. Это не просто так, понимаешь на? Это счёт. И цифры теперь на тебе на.
— Счёт? — переспросил я, чувствуя, как метка жжёт всё сильнее. — Вы мне про счёт рассказываете? А я думал, вы просто любите старушек пугать.
Высокий рассмеялся, но в его смехе не было веселья. Он покачал головой, будто я был ребёнком, который не понимает простых вещей.
— Ты смелый, рулевой, — сказал он, щёлкнув пальцами. — Люблю таких. Только знаешь, смелость после беседы с нами быстро кончается — вместе с деньгами и квартирой.
Кряжистый кивнул, скрестив руки на груди.
— Отрабатывать будешь на, — добавил он, и его глаза сузились. — Или, может, у тебя на есть что предложить на? Братец твой намекал на, что ты не совсем с пустыми карманами на.