Испытание огнем

Разгорячённый бородатый адепт в центре кричал всё громче, его голос рвался, как ткань. Пламя на руке вспыхнуло ярче, теперь оно было почти белым, слепящим, но его кожа не чернела и не трескалась. Он выкрикивал какое-то заклинание, слова били по ушам, как удары: «Кхар’зет! Азар! Сар’тхан!». Круг ускорил движение, тихий шёпот стал воем, и я почувствовал, как воздух начал давить на грудь. Никак заурчал, глаза стали полностью чёрными, как в тот раз, когда он смотрел на тень Рух. Он встал передо мной, широко расставив лапы.

Я бросил взгляд на бандитов. Они медленно отходили, пятясь к своим машинам. Роман где-то сзади упал на колени, закрыл уши и скулил раненым зверем.

Я посмотрел на Алексея. Он все также стоял неподвижно, руки в перчатках сцеплены, глаза следили за кругом. Его лицо было пустым, как чистый лист бумаги, но серп на лацкане блестел ярче, будто нагревался. Он повернулся ко мне, и неожиданно подмигнул. Без улыбки, без тепла, просто щёлк глазом, как можно подмигнуть постороннему в толчее метро, а не находясь в центре этого кошмара. От этого подмигивания мурашки побежали по спине.

Бородатый в центре круга протяжно выкрикнул последнее слово — «Азаар!» — и пламя на его руке погасло, будто внезапно залитое водой. Круг остановился. Люди в чёрном развернулись к нам с Алексеем, и я замер. Их лица… они были какими—то туманно—дымчатыми, без носов, безо ртов, только глаза — огненные, цвета расплавленной стали. Они смотрели на нас. Вдруг в нос ударил запах гари — резкая и удушающая вонь от горящего мяса. Никак зарычал ещё громче, напрягаясь всем своим телом.

Я сделал шаг вперёд, встал рядом с Алексеем. Честно говоря, я не знал, что лучше всего будет сделать. Драться? Бежать? Метка молчала, но я чувствовал — это оно, то, о чём говорила Нурия. Азар. Он близко. Я подумал о Нине Семёновне, о её дрожащих руках, о её старом чайном сервизе. Не отдам старушку этим уродам. Но как их остановить?

Я сжал кулаки, глядя на дымчатые лица и огненные глаза. И тогда Алексей шагнул вперёд, а его серповидный значок внезапно ярко засветился, — чего я никак не мог представить. Как и все вокруг.

Глава 16. Долг

Золотистый знак блеснул и Алексей вновь мне подмигнул. В этот миг меня словно пронзило разрядом электрического тока. Я ненадолго провалился в прошлое.

Жара. Пыльный ангар. Солнце лупит так, что кажется, кожа вот-вот зашипит. Я, худой, как швабра, таскаю цинки с патронами. Руки дрожат, пот заливает глаза. Камок мокрый, липнет к спине, а в сухом горле ощущение проглоченного песка. Цинки тяжёлые, углы впиваются в ладони, и я уже начинаю думать: «Не выдержу, свалюсь. Ещё немного, и свалюсь. Ну и плевать». Вокруг — лязг металла, рёв грузовика, крики сержанта где-то недалеко: «Шевелись, салабоны!»

Я ставлю ящик, вытираю лоб, и в это время кто-то хлопает меня по плечу.

Оборачиваюсь — парень, крепкий, загорелый, с такой жизнерадостной улыбкой, от которой сразу хочется жить. Глаза живые, синие, в них черти пляшут.

— Не тушуйся, братишка, — говорит он, подхватывая сразу два соседних цинка, будто они легче пуховой подушки. — Давай помогу, а то ты тут сгоришь.

Я пялюсь на него, как баран. Видел ли я его раньше? Такая же зелень, как я, но держится, будто тут родился.

— Ты кто? — бурчу, хватая свой ящик.

— Лёха, — отвечает он, шагая рядом. — Алексей Викторович, если хочешь официально. А ты?

— Стас, — выдавливаю, пытаясь не отставать.

— Ну, Стас, давай, держи темп. А то сержант нас обоих закопает.

Я киваю, хотя в голове одна мысль: «Почему он такой бодрый?». Цинк уже не кажется таким неподъёмным, и я даже ухмыляюсь в ответ, когда Лёха подмигивает, будто мы знакомы лет сто. Пыль скрипит под берцами, запах бензина от крокодила (так у нас в части называли 157й ЗИЛ) лезет в нос, но я шагаю, и в груди шевелится необъяснимое тепло. Будто теперь я не один тут против всех этих тягот и лишений.

Казарма встречает духотой. Пахнет мылом, мастикой и старыми матрасами. Лампы гудят, свет тусклый, тени ползают по крашеным стенам. Я сижу на табурете, вытираю шею полотенцем, когда слышу шум у входа. Миша, пацанёнок с большими глазами удивлённого щенка, стоит в углу, прижавшись к стене. Над ним — двое старослужащих. Коля, длинный, с кривым носом, роется в Мишкиной посылке, вытаскивает пару банок тушёнки. Дима, бритоголовый, лыбится, как кот над сметаной, и тычет Мишу в плечо.

— Чё, малой, мамка вкусняшки прислала? — тянет Коля, встряхивая банку.

— А поделиться с дедушками забыл? Вытряхивай всё, мы выберем свой процент.

— Это… моё, — мямлит Миша, и голос у него откровенно дрожит.

— Твоё? — Дима ржёт, толкает его посильнее. — Тут всё вокруг наше, понял?

Я стискиваю зубы. Миша и так еле держится, а эти гады его морально добивают. В груди начинает просыпаться ярость. Я встаю, хотя знаю, что мне попадёт вместе с ним по полной.

— Эй, — говорю, шагая к месту делёжки. Голос сел, но я не останавливаюсь.

— Не троньте пацана.

Коля поворачивается, смотрит на меня прищуренными глазами.

— Чё сказал, салага? Мне не показалось? — цедит он. — Хочешь, чтобы и тебе прилетело?

Дима хмыкает, делает шаг ко мне. Я уже сжимаю кулаки, мысленно готовясь к драке, но тут за спиной раздаются уверенные шаги. Это Лёха. Он встаёт рядом, плечом к плечу со мной, и смотрит на Колю прямо в упор, не отводя взгляда.

— Попробуй, — говорит Лёха, голосом спокойным и жёстким. — Только медленно, чтобы я успел среагировать.

Коля моргает — не ожидал такой наглости. Дима топчется, но лыбиться перестаёт. Миша смотрит на нас своими круглыми, теперь от удивления, глазами.

— Вы чё, серьёзно? — тянет Коля, но в голосе уже не та наглость. — Два духа тянут против нас?

— Хочешь проверить прямо сейчас? — отвечает Лёха вопросом на вопрос и уголок его рта дёргается в улыбке. — Или кишка тонка?

Я стою, сердце колотится, но стоящий рядом Леха излучает такую уверенность, что и я невольно ею заражаюсь. Коля оглядывается на Диму, тот пожимает плечами, и они отходят, бормоча что-то про «ещё разберёмся». Миша выдыхает, шепчет «спасибо» и убегает к своей койке.

— Зачем ты вписался? — спрашиваю я Лёху, когда мы отходим. — Они же нас после отбоя уроют.

Он ухмыляется, хлопает меня по спине.

— Бросать своих — не по мне, Стас. Запомни: мы или вместе, или никак.

Я киваю и в груди приятно теплеет. Половицы скрипят, лампы гудят, а я думаю: «С таким, как Лёха, я это времечко переживу».

Ночью казарма затихает. Храп, шорохи, кто-то кашляет во сне. Мы с Лёхой стоим у открытого окна в умывальнике, прохлада пахнет соснами. Он достаёт сигарету — одну на двоих, чиркает спичкой. Пламя на секунду освещает его лицо: скулы острые, глаза блестят, губы разбиты в вечерней драке. Он затягивается, передаёт мне. Дым горчит, но успокаивает.