Испытание огнем

И в этой тьме — я увидел их. Фигуры. Десятки фигур. Они стояли по кругу, как чёрные силуэты на фоне еле светящегося камня. Тени, отдалённо напоминающие людей, но слишком вытянутые, слишком кривые. Их тела казались зыбкими, как дым в затхлом воздухе. Они медленно покачивались из стороны в сторону, будто следуя неведомому ритму. Я замер. Никак прижался к моей ноге, шерсть на его загривке встала дыбом.

И тут они заметили нас. Одновременно. Как по команде, все фигуры повернули ко мне свои лики — если это вообще были лица. В местах, где должны были быть глаза, вспыхнули красные точки. Яркие, злые, полные такой ненависти, что у меня перехватило дыхание. Они начали двигаться. Медленно и беззвучно, словно не шли, а скользили по камню. Круг начал сжиматься.

— Назад, — прохрипел я и шагнул назад. Но за спиной больше не было прохода. Я нащупал только гладкую холодную стену. Там, где ещё мгновение назад была дверь, теперь была сплошная серая поверхность. Без выхода. Тени приближались.

Никак шагнул вперёд. Я увидел, как его шерсть поднялась дыбом, и не от страха, а от ярости. Его спина выгнулась дугой, хвост встал торчком. Из пасти вырвалось низкое, утробное рычание, настолько густое и плотное, что оно будто физически давило на грудную клетку. И тогда я ещё заметил: Никак начал светиться. Едва различимое голубоватое свечение окутало его шерсть, словно лёгкое пламя без тепла. Его тень на каменном полу разрослась, стала шире, массивнее. И сам он начал расти. На глазах.

Шерсть словно вспыхивала электрическими разрядами, мышцы наливались силой. За пару секунд мой небольшой пёс стал размером с крупного добермана — а затем продолжил увеличиваться. Я вжался в стену, ошарашенно наблюдая, как мой верный спутник превращается в нечто большее, чем обычная собака. Тени уже были совсем близко. Их лица — или то, что их заменяло — исказились. Красные глаза разгорелись ярче, тени начали дрожать, словно их охватил страх. Никак поднял голову к потолку.

И зарычал. Не так, как до этого. Это уже не был обычный собачий рык. Это был гул. Оглушающий, первобытный, перекрывающий все звуки вокруг. Казалось, он шёл не только от Никака — он наполнял сам воздух, сам камень, пронизывал всё пространство. От низкой частоты этого рыка у меня заложило уши, помутилось сознание, перед глазами поплыли цветные круги.

Я закрыл лицо рукой, пытаясь не потерять равновесие. Через пальцы я видел, как тени замирают. И начинают рассыпаться. Нет — не осыпаться, не таять. Они дрожали, их контуры расплывались, словно кто-то растворял их изнутри. И тут я увидел, как их втягивает внутрь... в пасть моего питомца. Он не шевелился. Просто держал широко открытую пасть, и в неё, словно через воронку, медленно, мучительно всасывались эти злобные образы. Один за другим. Тени рвались, сопротивлялись, их лица безмолвно кривились в немом крике, но Никак явно был сильнее. Их вырывало из зала, как листья осенним вихрем. Когда последний обрывок тени исчез, рык затих.

Тишина застыла в воздухе. Я стоял, опёршись на стену, глотая воздух, будто выбрался из-под воды. Никак сидел посреди зала. Маленький, обычный. Снова тот самый знакомый пёс. Его шерсть только чуть-чуть подрагивала от напряжения, словно ещё не полностью отпустила недавнюю ярость. Я моргнул, несколько раз. Провёл руками по лицу. Посмотрел на своего друга.

— Ты это... я уже в целом догадался, что ты не обычная собака. Но вот этот фокус меня удивил. — проговорил я. — А жителей этого подземелья поразил прямо в сердце!

Никак фыркнул и ткнулся носом мне в колено. Мол, «пойдём уже, чего застыл». И в этом было столько обычности, столько нашего с ним прежнего взаимопонимания, что я невольно усмехнулся. Хотя в глубине души понимал: после этого я уже не смогу смотреть на него так же, как раньше.

Выхода отсюда не было видно. Только этот огромный пустой зал, стены которого терялись в темноте. Мы с псом шли вперёд, шаги отдавались глухим эхом, хотя казалось, что никакой акустики здесь быть не может — воздух был слишком тяжёлым. Когда мы приблизились к центру помещения, я почувствовал что-то странное. Словно внезапно прошёл сквозь невидимую завесу, типа мыльной пенки. Только переступил за этот невидимый порог — и всё изменилось. Темнота стала гуще, почти осязаемой. Воздух задрожал, приобрёл металлический привкус на языке, как будто я только что лизнул ржавую монету. Я остановился, оглядываясь.

Пол был устлан обугленными костями. Не одного - двух тел — нет. Их были десятки. Или сотни. Маленькие, большие, крошечные — разные. Они валялись под ногами, поскрипывая и потрескивая под шагами. Черепа с пустыми глазницами глядели вверх, как будто продолжали в немом ужасе смотреть на потолок. Я судорожно сглотнул.

— Твою мать... — выдохнул я шёпотом, чтобы не нарушить эту адскую тишину. — Ну и местечко мы нашли, дружище.

Никак шёл рядом, его лапы ступали осторожно, почти беззвучно. Он тоже чувствовал, что это место — не просто жуткое. Оно было неправильным на каком-то глубинном, животном уровне. Мы медленно приближались к центру зала. Там, в слабом, дрожащем полумраке, я увидел нечто. Большой каменный алтарь.

Массивный, с шероховатой поверхностью, на которой были выцарапаны странные символы на том же языке, что и на табличке перед входом. Они пульсировали внутренним светом — не ярким, но зловещим, оранжевым, как тлеющие угли. Алтарь казался живым. Словно дышал, медленно раздуваясь и опадая. На нём что-то лежало, прикрытое тканью.

Ткань была странной: плотная, тёмно-синяя, в пятнах чего-то бурого. Она была похожа на саван, но словно соткана из дыма и золы. Края её слегка трепетали, как будто под ней что-то шевелилось. Эту ткань я уже видел. У Кати была похожая шаль. Она, смеясь, говорила — антиквариат, тётушка подарила. Я остановился в паре шагов. Рука сама собой потянулась к ткани, но замерла в воздухе.

— Нам это нужно? — спросил я вполголоса, бросив взгляд на Никака.

Пёс молча смотрел на алтарь. Его глаза поблёскивали странным светом, и в этом взгляде читалась не злость, не страх, а... решимость. Я вдохнул носом — воздух пах железом, прахом и чем-то сладковато-гнилым.

— Ладно, — сказал я себе, — раз уж зашли так далеко...

Осторожно взялся за край ткани. Она оказалась неожиданно тяжёлой на ощупь, как мокрая. Она сопротивлялась, словно не хотела отпускать то, что скрывала. Я потянул. Ткань сдвинулась на несколько сантиметров. Под ней — что-то бледное. Я прищурился, сердцебиение участилось.

— Только бы это не было то, что я думаю, — пробормотал я.

Дёрнул сильнее. Ткань соскользнула. И моё сердце остановилось. На алтаре лежала Катя. Катя. Её лицо было бледным, почти прозрачным, как тонкий фарфор. Губы сжаты в тонкую линию, глаза закрыты — будто она просто спит. Но это не был сон. Кожа на её руках — тех, что были аккуратно сложены на животе — покрыта странными, почти незаметными трещинками, как на высохшей глине. Из этих трещинок сочилась тусклая оранжевая подсветка — точно такая же, как на камне под ней. Она будто была частью алтаря. Словно сплавилась с ним.

— Мать-природушка... — выдохнул я, отступая на шаг назад.

Никак тихо зарычал, но не двинулся с места. Он сидел рядом, настороженно вглядываясь в неподвижное тело. Я машинально вытер ладонь о куртку — она вспотела и стала скользкой. Голова шла кругом. «Катя... Здесь... Почему? Как?» И тут меня как ударило.

Это всё — не просто случайность. Катя — была частью плана. Её привели сюда. Или привели с её согласия... или уже после смерти. Я закрыл глаза на секунду, пытаясь прогнать подступающий ужас. Когда открыл — всё вокруг было таким же. Реальностью.