Истории замка Айюэбао

— Насколько я припоминаю, вчера ты просил меня о помощи. Очевидно, ты пытался прибегнуть к стратегии «ловишь бандитов — начинай с главаря». Ты ни на йоту не поверил в то, что я — правитель в добровольном изгнании, потому что я не в состоянии предъявить каких-либо доказательств. — И он протяжно вздохнул.

У Шаюань смотрел на него выжидающим взглядом, в котором, казалось, прыгали искры.

«А очкарик-то далеко не покладист», — подумал про себя Чуньюй Баоцэ. Он думал, как разрядить обстановку и сделать этот изначально напряжённый разговор более непринуждённым. Вертя в руке чашку, он сказал:

— Почтенный, возьми себя в руки, я сейчас же всё выясню. Пну хорошенько Чуньюй Фэньфана — я тебе вчера про него говорил, это мой внук. А пока давай поговорим о другом, я вижу, ты много чего хочешь рассказать. Стоит мне заговорить о Подтяжкине и этой бабе — его заместителе, как у меня тут же пропадает аппетит. Мы с тобой оба мужчины, и нам положено обсуждать наше великое дело, самоё-самое великое, которое днём и ночью занимает нас…

— Какое ещё дело? — озадаченно спросил У Шаюань.

Чуньюй Баоцэ, поменяв позу и усевшись поудобнее, наклонился вперёд:

— Если бы ты был владельцем гигантской корпорации, ну, скажем, такой как «Лицзинь», целыми днями занимался бы ею, не зная отдыха, но однажды, проснувшись среди ночи, обнаружил бы, что лишился супруги и тебе предстоит прожить остаток жизни в тоске и одиночестве, ты бы продолжал всё так же решительно отдавать корпорации все свои силы?

У Шаюань оторопел:

— Да как же так?

— Ваш покорный слуга именно в таком положении. Я говорил, что я холостяк, хотя, конечно, это совсем не важно; моя супруга сейчас живёт в небольшой деревушке у самой границы с Шотландией. Фактически она лишь мой боевой товарищ, а вовсе не жена. В женщинах я, конечно, недостатка не испытываю, но это лишь временные явления, ни о какой любви речи нет. Скажи мне, почтенный, как мужчина мужчине, нет ли и у тебя похожей печали? Я скоро перешагну важный рубеж своей жизни: мне исполнится шестьдесят, и я хочу всего лишь, чтобы у меня была своя женщина — думаю, для мужчины, который большую часть жизни провёл в лишениях и тяжком труде, я не так уж много хочу…

У Шаюаню показалось, что в глазах гостя блеснули слёзы, и он испугался. Собеседник, договорив, опустил голову, и в его вьющихся волосах стали заметны серебристые нити. У гостя были широкие плечи и мощная шея. В целом для его возраста он вовсе не выглядел дряхлым.

— Господин Чуньюй, не может быть, чтобы у вас всё было так плохо… — Он хотел хлопнуть гостя по плечу и уже занёс над ним для этого руку, но остановился.

Чуньюй Баоцэ посмотрел в окно:

— Но всё так и есть. Увидев тебя, приехав в этот тихий райский уголок, я ощутил настоящий подъём энергии. На самом деле мужчина, потерявший женщину, теряет энергию, и сил ему ни на что не хватает; чем старше он становится, тем это ощутимее, и если так и будет продолжаться дальше, то он просто сгинет. Дружище, это очень жалкий конец. Здесь, в твоём холостяцком жилище, я высказал всё, что было у меня на душе, и прошу тебя, почтенный, простить меня за это.

У Шаюань встал. Ему хотелось ненадолго покинуть гостя, и он сделал вид, что нужно долить воды в чай. Он отошёл к стоявшему рядом электрическому чайнику, в котором только что закипела вода, и присел перед ним на корточки, но так и не притронулся к нему. На душе скребли кошки, на глаза навернулись горячие слёзы.

— Ты веришь в любовь с первого взгляда? — На его плечо легла рука Чуньюй Баоцэ, который неслышно подошёл к нему сзади.

У Шаюань обернулся и сразу же пожалел об этом: его глаза обнажили всё, что было у него на душе, потому что уголки глаз отчего-то были влажными. Тяжёлая рука дважды хлопнула его по плечу, посылая глубокое успокоение.

— Дружище, мы с тобой оба стоим на пороге самого страшного и самого тяжёлого испытания в жизни мужчины, но наши мысли глупейшим образом заняты чем-то посторонним, к примеру, отношениями Цзитаньцзяо с «Лицзинь»! Да к чёрту это всё, забудь пока об этом, сначала давай подумаем о более важном! Я бывал здесь не единожды и, естественно, в курсе многих вещей. Я слышал, что ты независимо от времени года любишь встать пораньше, пойти на побережье и смотреть оттуда на тот остров, потому что там живёт кто-то, к кому ты очень привязан! Да, когда-то ты с первого взгляда полюбил женщину. Она, эта женщина, была совсем небольшого роста, а глаза такие… ммм… описать невозможно. Как говорится, «перчик маленький, да жжёт смертельно». Ради неё ты бросил всё, уехал из столицы, оставил родного отца и вернулся в эту деревню. Ты не ожидал, что… — Тут Чуньюй Баоцэ осёкся, так как У Шаюань встал и свирепо уставился на него. Председатель вернулся на своё место. — Прости, я перегнул палку.

Мужчины молча пили чай. Наконец Чуньюй Баоцэ нарушил молчание и заговорил о чае:

— Я такой в детстве пил. Очень странно, что за несколько десятилетий мне больше ни разу такой не попадался. Нет, наверное, я просто был невнимателен. Цзитаньцзяо напоминает мне о детстве. Мне бы очень хотелось рассказать всё по порядку, но тогда получится слишком долго. Ну ничего, ещё будет возможность; может быть, однажды я всё изложу на бумаге и подарю тебе книгу, и этот день не так уж далёк. Я веду себя слишком бесцеремонно. Когда посторонний человек вызнает о тебе всю подноготную, это просто наглость, однако должен отметить, деревенские рассказали мне сами, потому что они тебя любят и беспокоятся о тебе.

На лице У Шаюаня заиграла улыбка:

— Ничего страшного. Я ведь тоже в курсе кое-каких дел в «Лицзинь», особенно о вас лично. Поскольку вы намерены присоединить нашу деревню к корпорации и стать в ней главой, я должен был хорошенько о вас всё разузнать. Такова моя рабочая обязанность.

— А? Даже так?

— Да. И знание обстановки позволило мне и жителям деревни принять окончательное решение: не вступать в сотрудничество с вами и не соглашаться на слияние.

5

— Меня это нисколько не огорчает, более того — я тобой восхищён. Я просто испытываю некоторое любопытство. Ну да ладно, не будем об этом сегодня. Не стану оправдываться сам или оправдывать корпорацию, ради сохранения доброй репутации не буду навязываться, потому что на свете много того, чего не объяснишь словами. Для Цзитаньцзяо противостоять нашей корпорации — всё равно что пытаться яйцом разбить камень, и я хочу уберечь это «яйцо», — удручённо говорил Чуньюй Баоцэ, а затем встал и, схватившись за сердце, снова тяжело опустился на место.

У Шаюань не смотрел на гостя. Уставившись на свои руки, он произнёс:

— Для меня Цзитаньцзяо и та женщина на острове неразрывно связаны. Я не могу их разделить. То время, что я прожил в городе, было для меня пыткой, хотя другие там, может быть, и чувствуют себя как рыба в воде; а моя вода здесь, в этом море, в этих хижинах. Если бы вы знали, как я страдаю без неё, вы бы поняли, что для меня означает потеря Цзитаньцзяо. Я до сих пор один, потому что не могу её забыть, не могу смириться. Отпустить её, начать жизнь с чистого листа я не в состоянии…

— Верно, и никто бы не смог, правда. Это не похоже ни на что на свете, это любовь. Кто-то, может, и скажет легкомысленно: «Прошлое пускай остаётся в прошлом», но так может сказать только тот, кто никогда не любил по-настоящему. В романах часто пишут «увековечено в сердце, выгравировано на костях» — вот уж точнее и не скажешь! — Чуньюй Баоцэ снова поднялся, хлопнул собеседника по плечу и даже погладил его по голове.

У Шаюань почувствовал себя неловко и отвернулся. Чуньюй Баоцэ протяжно вздохнул: