История Византийских императоров. От Льва III Исавра до Михаила III. Том III

военной элиты Римской империи. В случае неудачного правления

и утраты императором расположения народа, синклита, Церкви

и войска, именно из среды армейских военачальников, как пра-

вило, появлялись новые претенденты на императорский пурпур; или узурпаторы. Как не вспомнить краткий период царствования

Ираклиона и Мартины, пострадавших оттого, что народ и армия

не приняли их? Взошедший на престол юный Констант II хотя и

указал патрициям, что их дело — советовать ему, как правильно

управлять государством, а принятие решений — его прерогатива, но вскоре был вынужден консультироваться с войском, прежде чем

предложить мир арабам. Начиная новую, иконоборческую, поли-

335

И С Т О Р И Я В И З А Н Т И Й С К И Х И М П Е Р А Т О Р О В

тику, Лев III Исавр также счел за благо посоветоваться с сенатом и

получить его одобрение. Как писал летописец, синклит буквально

потребовал от Михаила II Травла жениться, и царь подчинился это-

му приказу1. С воцарением императоров-иконоборцев роль армии

все более возрасла, поскольку Лев III и Константин V, с присущей

им решительностью, окончательно порвали с традицией «партий-

ной» системы, место которой теперь заняла военная аристократия.

Сами цари, как некогда в древности, все больше становятся полко-

водцами, чем администраторами2.

Поскольку все три могущественных силы, а также Римский царь, жили по одним и тем же законам, данным Христом Спасителем, имели одинаковые цели и задачи, подобная политическая конструк-

ция отличалась удивительной живучестью, гибкостью и гармонией.

Эта «симфония» не была статичной: в различные периоды времени

под влиянием самых разных обстоятельств то одна, то другая сила

получала некоторое преобладание в жизни греческого общества.

Считалось само собой разумеющимся, что император подчиняет-

ся закону. На первый взгляд, этот тезис кажется бессмысленным, поскольку царь, как живой образ закона, являлся единственным

источником всего корпуса законодательства Римской империи. Но

именно следование праву делало императора законным владыкой.

И совершенно верна мысль, что для византийского сознания не

всякая власть легитимна, а та, которая избирает уважение к законам.

«Этой простой идее античная традиция придала форму парадокса, в котором первое высказывание заимствовано из эллинистической

литературы: император не подчиняется законам, так как он сам

есть "живой закон", к чему второе высказывание делает коррективу: но законный правитель должен стараться соответствовать зако-

нам. Короче говоря, легитимность сообщается через обращение к

законности»3.

Византийское сознание довольно быстро нашло для себя форму-

лу примирения этого «парадокса». Вообще, «с точки зрения Право-

славия, любая другая форма верховной власти, кроме монархии

(как это ни парадоксально, любой, хотя бы и не православной) является беззаконной политией в том смысле, что царь — это "во-

1 «Продолжатель Феофана. Жизнеописание византийских царей». Кни-

га II, глава 24. С. 55.

2 Курбатов Г.Л. История Византии. С. 80.

3 Дагрон Жильбер. Император и священник. Этюд о византийском «цезаро-

папизме». С. 33, 34.

336

П Р И Л О Ж Е Н И Е № 9

площенный закон", и при его отсутствии у власти нет божественной

санкции, а значит, нет и божественного права издавать законы.

В случае же превращения законной монархии в тиранию у христиан

всегда оставалось в запасе одно средство — мученичество. Именно

мученики (и зачастую весьма высокого социального положения) свидетельствовали о неправде тирании в Византии, так что когда в

синаксарях и минеях мы находим во множестве стандартный зачин

"В царствование нечестивого царя…" — это значит, что мы имеем

дело с христианским сопротивлением тирании»1.

Личность конкретного императора зачастую имела второстепен-

ное значение. Важен был тот образ, который сочетался в греческом

сознании с титулом Римского императора, а не физический человек.

Философское умозрение у византийцев связывалось с политиче-

ской реальностью через понятие «мимезис» («отражение», «подо-

бие»), кардинальное для византийской культуры и жизни. Импе-

ратор был прообразом Царя Небесного, а Империя — Царствия

Христова2. Как любой человек, царь мог иметь свои достоинства

и недостатки — это прощалось. Единственное, что не дозволялось

царю, это — ронять царское достоинство, что выражалось как в

уклонении от веры и забвении интересов Церкви, так и в нерадении

в государственных делах.

Прочему же в таком случае именно в тот период времени, когда

идея царского служения получала наиболее насыщенное содержа-

ние, в реальной политике личность императора не стоила подчас

ломаного гроша? Ответ на этот вопрос при всей видимой противо-

речивости не так сложен. Во-первых, борьба за власть, безусловно, присутствовала и в Византии. И усугублялась тем, что в силу давних

республиканских традиций в Римской империи отсутствовало за-

конное престолонаследие.

Этот фактор нельзя оценивать как «хороший» или «плохой»: это явление, как справедливо отмечает один автор, является есте-

ственным для любого человеческого общества. «Ну, допустим, что

в конце XIX века подсчитали, что из 109 императоров 34 умерли