Изыди

Хотя меня тоже заинтересовал двухсотый, я не захотел выяснять, пишет Глеб доносы на Виталия или не пишет: это их личные отношения, и только они сами должны в них разобраться. Лишнему здесь не место, и в их делах я не участвую. А с Лукониным общаться перестану только в одном случае: если с его стороны будет нечто подобное по отношению ко мне. И то ещё десять раз подумаю, стоит ли с ним рвать. И это нормально. Мы с братом воспитывались в разных культурно-бытовых средах. Наши с ним матери родные сёстры. Когда после смерти своей матери - нашей с Виталием бабки - они продали дом, то поругались, и надолго. И у меня в семье существовало табу на упоминание о тётке. В детстве нам с братом лишь немного довелось пообщаться друг с другом. Это было на хуторе, перед тем, как мне пойти в первый класс. Брат тогда учился в пятом. Потом мы переехали, и школу пришлось поменять.

Мне не хватило времени, чтобы подружиться с Виталием. За давностью лет впечатления о нём почти стерлись. А из-за разницы в возрасте в детстве общих интересов у нас особо и не было. Но он здорово мне помог, когда я только пришёл в школу. Когда у первоклашки есть старший брат, можно никого не бояться, разговаривать через губу и даже иногда задираться. Старший брат, которому всегда можно пожаловаться, заранее зная, что он обязательно ввяжется и заступится за тебя, даже если ты и не прав, - это круто во все времена.

Однажды я его опозорил. Я отпросился в туалет, но не смог открыть дверь - ручка располагалась слишком высоко, чтобы я мог до неё дотянуться. Мне ничего не оставалось, как позвать на помощь брата. И я отправился прямиком в класс, где он учился, и, открыв дверь, прямо при всех сказал:

– Виталя, открой дверь в туалет, а то я до ручки не достаю.

Класс дружно грохнулся от смеха, а брат покраснел. Учительница улыбнулась и вышла со мной, чтобы открыть мне дверь. Наверное, она пожалела Виталика, не выставив его перед одноклассниками "нянькой".

А на перемене Виталий мне выговаривал:

– Ты зачем меня опозорил?
– И замахнулся: - Ка-а-к дал бы...

Но не дал, потому ему самому было приятно выглядеть в глазах окружающих защитником младшего брата, чувствовать себя сильным.

И всё же я его плохо знал. Так - редкие воспоминания.

Во дворе бабкиного дома стоял неизвестно кем сделанный турник, на котором Виталий заставлял меня крутить "колесо". Я никак не мог допрыгнуть до перекладины, и брат поднимал меня и говорил:

– Хватайся обеими руками. Это что за обезьяний хват?! А ну, хватай, как положено. А теперь подтягивайся. Крути "колесо".

Так продолжалось всё лето. Каждое утро брат приобщал меня к физкультуре.

– Так, иди сюда! Сейчас будем заниматься физкультурой. Крути "колесо".

И я крутил, извиваясь, как ящерица, не смея и пикнуть. Только благодаря брату я стал заниматься боксом и до сих пор делаю зарядку по утрам. Иначе мои мышцы дряхлеют. А "колесо" я больше не кручу.

Я помню, как умирала бабка. Тогда я ещё не знал, что такое агония. "Что-то мне плохо, внучочки ,- полежу немного", - сказала она и легла на свою кровать возле печки с изразцами. Обычно со своего ложа она по вечерам читала нам Библию, а мы сидели на полу и слушали про какого-то Ирода и отрубленную голову.

Мы с Виталькой стояли возле неё и видели, как она умирала. Бабка повернулась к нам и протянула руку. Я смотрел на неё и думал, что сейчас она скажет: "Ах вы, пройды такие!" - и встанет. "Почему она так долго дёргает головой? Почему так на нас смотрит?" - недоумевал я. Виталий подошёл к ней поближе, а я остался на месте. Я решил, что она хочет обнять нас, но не смог сдвинуться с места.

Виталий взял её за руку, но бабка никак не отреагировала. Странно было видеть её такой: дёргающей головой и всем телом, смотрящей мутными глазами мимо Виталия, с протянутой рукой. Ещё через несколько минут бабка дёрнулась последний раз, вытянулась и затихла. Я немного постоял, ожидая, что, может быть, она всё-таки обнимет брата. Но бабка оставалась неподвижной. Всё было кончено.

Мы не знали, что делать дальше. Я каким-то чувством понял, что бабка не заснула.

Виталий подошёл ко мне.

– Беги домой, вы ближе живёте, скажи тётке Лидке, что бабка умерла, - он отдал мне приказ отрывисто, каким-то чужим голосом и цвыркнул сквозь зубы. Брат хотел казаться взрослым. Особенно передо мной.

Тётка Лидка - это моя мать. Я побежал домой через кукурузное поле, чтобы быстрее донести до неё печальную весть и сообщить, что Виталька в доме остался один с умершей бабкой. Я очень тогда за него испугался.

А потом были похороны, и я услышал, как наши матери стали обсуждать продажу дома. Они спорили, а мне было невдомёк, почему. Разве так сложно поделить его пополам? Когда я сказал об этом Витальке, он посоветовал мне не вмешиваться во взрослые дела. После поминок я побывал в доме только один раз. Что-то тянуло меня туда. Наверное, захотел с Ним попрощаться.

Улучив момент, когда брат с матерью гостили у нас в бараке, я упросил Виталия тайком сбегать на хутор.

В доме нас встретил какой-то чужой запах, испугавший меня так, что показалось, будто мы пришли не туда. В старом шкафу я нашёл бутылку шампанского, завёрнутую, как новогодняя игрушка, в прозрачную бумагу. Брат развернул обёртку, открыл бутылку и, немного отпив из неё, протянул мне попробовать. В отличие от Витальки, мне хватило и одного глотка. Кислый, с горчинкой, вкус вина ожидаемого облегчения обонянию не принёс. Не зная, что дальше делать с шампанским, мы стали дурачиться и бегать по комнате, разбрызгивая содержимое бутылки во все стороны. Вскоре чужой запах смешался с запахом кислятины, и комнату наполнила вонь, схожая с той, что стояла в уборной в конце двора. Разлив напиток по полу, мы ушли, не сказав никому ни слова. Я простился с домом, оставив в памяти этот новый запах, который никак не вписывался в мою мечту.

С тех пор прошло много лет. Я совсем не знал, какой человек мой взрослый брат: добрый или злой, честный или нет, раздражительный или спокойный, открытый или замкнутый, примерный семьянин или тот ещё ходок. Детские впечатления давно выветрились из головы, не оставив и следа. Я потерял Витальку из виду на долгие годы, в течение которых каждый из нас жил своей жизнью. Знал только, что брат дослужился до больших чинов и долгое время работал в других городах. Встречались мы редко, в основном на похоронах наших родственников. В такие моменты всегда принято говорить только правильные слова - те, которые от тебя ожидают услышать. И понять, что из себя представляет тот или иной твой родственник, невозможно. На похоронах все ненастоящие.

После того как умерла бабка, мои близкие и дальние родственники, прежде регулярно собиравшиеся в доме, сначала перестали общаться между собой совсем. Но постепенно начали встречаться чаще и чаще. И поводом к встречам тоже служили похороны. Сначала умер какой-то наш дальний родственник. Ввиду малолетнего возраста мне было неведомо чувство утраты. Моя мать знала умершего, поэтому всплакнула (как мне показалось, больше для порядка) и пустилась в разговоры, а точнее, в споры со своей сестрой - матерью Виталия - о том, как "неправильно" продали дом. Те похороны мне запомнились, и с тех пор любые другие стали восприниматься некими заседаниями клуба родственников, круг которых постоянно сужался, и "членство" в котором подтверждалось осознанием того, что поводом для следующей встречи будет кончина кого-то из них. Брата с его постаревшей матерью я увидел лишь через много лет, когда мог и должен был относиться к смерти так, как это предписывается канонами, традициями, ритуалами, впитать которые я обязан в соответствии с утвержденным "регламентом" социума.

После того как я вернулся из армии, родственники начали умирать с удручающе-печальной регулярностью, как будто хотели показать и доказать мне, что я не зря служил и защищал именно их, а они не уходили в мир иной только потому, что ожидали моего возвращения, чтобы за это отблагодарить. Но теперь, мол, они спокойно могут уйти, потому как уйти, не отблагодарив, никак нельзя.

Поминальные обеды после двух-трёх обязательных слов о покойном напоминали посиделки давних знакомых, наконец-то собравшихся вместе после долгой разлуки. Присутствуя на таких обедах, я не чувствовал, что потерял ещё одного близкого человека, как это было после смерти отца. И удивлялся самому себе. Споры двух сестёр, выяснения, кто из них сколько выручил от продажи семейного гнезда, рассказы брата о своих многочисленных рыбалках, беседы мужчин о великих стройках коммунизма - всё это не вызывало ощущения потери. Это чувство появлялось потом, когда я вдруг осознавал, что никогда не прижмусь к родной колючей щеке. Чувство, что ты участвуешь в застолье, никак не связанном с чьей-то смертью, порождалось, конечно, напряжёнными спорами наших с Виталием матерей, и эти споры были пронизаны застарелыми обидами.