Книга чародеяний
Шрифт:
— Почему я до сих пор не убила себя? — Адель не знала, что сказать после всех заезженных «ты был прав», «я безмерно виновата» и «я тебя не заслуживаю». — Можно подумать, я не люблю тебя…
— Где связь? — сухо спросил Арман.
— Я причиняю тебе только боль.
— Да, радости у нас мало. Но ты решила, если я останусь без тебя, мне не будет больнее. Зачем я тогда помогал тебе все эти годы, а ты — мне? И, чёрт возьми, неужели ты правда не хочешь реализовать свои силы? Какая разница, на что и для кого? Прабабушка тоже была частью магии, Адель, она была сама магия. Отрицая миссию, ты отрицаешь и её тоже.
— Прабабушка была сама по себе…
— Мы этого не знаем. И теперь, как ты могла заметить, никто уже не сам по себе. Не знаю, как тебе объяснить,
Адель не только ненавидела — ещё она боялась, и она любила. Всё это смешивалось в один комок неразборчивых чувств, из которых только ненависть не имела отношения к брату. Она не знала, как сказать ему об этом, потому что случаи подворачивались только такие — когда Адель была виновата, и любое её слово показалось бы заглаживанием вины и не более того. В другое время Арман понимал её с полуслова и сам говорил, что знает, какая она на самом деле. Чаще всего они обходились без слов.
А ведь если б они поменялись местами, она бы не выдержала… Видит древний дух, на месте Армана Адель бы если не ушла, то давным-давно начала бы отвечать словом на слово и гневом на гнев. Хорошо, что брат уродился оборотнем — для него справляться с эмоциями было куда проще… на первый взгляд. Легче не становилось, ведь что он чувствовал на самом деле, Адель никогда не знала — кроме того единственного раза, когда он был маленьким мальчиком, плачущим в подземелье.
— Ты сможешь меня ударить, если потребуется? — осенило Адель. Судя по лицу Армана, он тоже такого вопроса не ожидал. — Я знаю, мы это обсуждали, перед тем как пойти в замок…
— Такого мы явно не обсуждали.
— Нет, ты дослушай. Мы договорились на условии, что я буду стараться вести себя прилично, а ты будешь меня удерживать, помнишь? Чтобы у нас появился шанс стать своими.
— Ну, помню, — с опаской признал Арман. — При чём здесь ударить?
— Я никчёмная неуправляемая бешеная дура, и никакие обещания не работают, когда я теряю контроль, — безжалостно охарактеризовала себя Адель. Она делала так сотни раз, когда приходила в себя, и брат постоянно заверял, что знает — она не со зла… — Так что я тебя ещё раз спрашиваю — ты сможешь меня ударить? Не знаю, хотя бы бросить на пол, воды в лицо плеснуть… А то ты такой правильный, я боюсь, это будет сложно, но если иначе я не понимаю… Я не буду потом злиться, когда приду в себя, честное слово; я сейчас в здравом уме, и я сама это предложила. Ар… — брат странно покачнулся и прикрыл рот кулаком. — Арман?
— О, — только и смог сказать он, безудержно хохоча. — О, ради всего… святого, как эти выражаются… Адель! Ты слишком хорошего мнения обо мне… Если бы у меня была возможность, я бы давал тебе затрещину после… после каждого твоего…
— Так, — протянула Адель, сбитая с толку его реакцией. — Хорошо, ты неправильный и вообще спишь и видишь, чтобы дать мне по шее… Что дальше?
— Да я не смогу! — воскликнул Арман и опять рассмеялся. — Ну, идеи у тебя… Честное слово, я уже думал об этом, но сама посуди: как я могу урезонить тебя грубой силой? Ты в разы сильнее меня, и это не изменится!
Адель промолчала, смешавшись. Ей в голову не приходило, что Арман уже пробовал остановить её не только словом.
— Если я дам тебе оплеуху, ты снесёшь мне полголовы в ответ, — наставительно заключил Арман, растирая занемевшие колени свободной от зонта рукой. — Ты, наверное, не помнишь, но когда к тебе в приступе гнева кто-то лезет, ты отвечаешь только так… Нет, я на себе не проверял, хотя… неважно…
— Важно, Арман. Я хочу знать…
— Неважно, — повторил он мягче, догадавшись, о чём она думает. — Ты не сносила мне полголовы, успокойся и хватит об этом. При всей твоей невнимательности, это бы ты заметила.
Адель колебалась ещё какое-то время, силясь вспомнить, не ранила ли она его по-настоящему.
Арман наблюдал за её лицом, потом почему-то вздохнул с облегчением и сказал:— Хватит, иди в дом. Думаю, мы друг друга поняли. У меня уже есть парочка идей насчёт тебя, надо будет обсудить с Берингаром.
Арман остался один, изредка бросая взгляд в дом через плечо: раз Адель проглотила даже то, что её собираются с кем-то обсуждать, в самом деле чувствует себя виноватой по самые позвонки (это было неправдой: никаких идей у Армана не завелось, он просто не знал, как закончить разговор). Иногда Арман стыдился этого чувства, но ему было приятно знать, что сестра испытывает нечто подобное — если бы она впадала в бешенство по собственной воле, было бы гораздо хуже. Он никогда не пользовался этими припадками, не требовал сочувствия и не давил на жалость, и только осознание того, что Адель понимает свои странности и искренне ненавидит их…
Проклятье, это ещё более отвратительно, чем он думал. Получается, он радуется тому, что сестра на дух не переносит саму себя и думает о смерти! Замечательно! Этого оказалось слишком много, и Арман устало опустил голову на руки. Сейчас отправиться невесть куда и помогать писать книгу казалось более лёгким и весёлым занятием, чем вся его жизнь. Отчасти поэтому он и согласился, хотя понимал, что и в пути с Адель будет непросто. Кто же знал, что близость других незнакомых колдунов так повлияет на неё… Вряд ли только то, что Лаура громко ахнула «ой, это из-за её прабабушки арестовали мою бабушку?», вывело сестру из строя на целый день.
Убедившись, что Адель занята на кухне и не смотрит, Арман украдкой оттянул рукав пиджака и под ним — рубахи. В районе локтя алела полоска свежего ожога, поверх покрасневшей кожи вздувался белёсый волдырь. Ударить сестру… Что ж, как выяснилось, он даже резких движений при ней делать не может. Всего-то потянулся за тростью, прежде чем встать из-за стола! Адель не заметила ничего, потому что была слишком поглощена своей яростью. Жаль, что у него не нашлось сил ничего сказать — почему-то Арману казалось, что если бы он заговорил в тот момент… Ай, да уже неважно. Попросту не имеет значения.
Уличная прохлада принесла облегчение, но ненадолго. У Армана не было цели прятать ожог вечно, как и попрекать им сестру, но сейчас явно не время жаловаться; замотав больное место носовым платком и аккуратно спустив рукав, он поднялся на ноги и, задумчиво постояв на крыльце какое-то время, вернулся в дом.
***
Выбравшись из кладовки, куда его вернул зачарованный ключ, Милош решил прогуляться перед ужином. У него руки чесались обнять родных и поболтать с мамой, но после замковой духоты хотелось подышать хоть подобием воздуха, да и людей, самых разных, было слишком много для одного дня. Поэтому он с удовольствием отправился приводить голову в порядок, слоняясь по вечерним пражским мостовым. В сумерках расцветали огни уличных фонарей, тут и там из игривой лилово-оранжевой темноты выглядывали черепичные крыши, кирпичные стены, резные балкончики, храмовые верхушки, острые пики и башни с часами — всё то, что для Милоша составляло облик города, который он любил. По камням звонко процокала тройка лошадей, заставив его посторониться и пропустить повозку с кем-то, надо полагать, важным и загадочным — окошки были задёрнуты узорчатой шторой, а повозку стоило бы назвать каретой. Быстро утратив интерес, Милош отвернулся и пошёл дальше, не обратив внимания на то, что за его спиной что-то громко щёлкнуло.
Милош постоял на мосту с видом на Староместскую башню, изредка переругиваясь со статуями. Те отвечали, делая паузы в разговоре, когда мимо цокала очередная повозка или тележка. [2] Шумно сегодня в Праге! Помнится, когда они гуляли с Эвой по набережной, никто никому в уши не цокал! Они двое — уж точно.
— Берегись, — сказал рыцарь Брунцвик, убедившись, что на него никто не смотрит, кроме чародея. [3]
— Чего? — удивился Милош.
— Не знаю, — неопределённо ответил рыцарь и снова прикинулся безмолвной статуей, завидев приближающуюся старушку с собакой.