Книга чародеяний

Попытка оказать помощь провалилась, не начавшись: ведьма обругала её громче, едва завидев движение в свою сторону, да и Адель в последний момент сообразила, что попытка вытащить штырь приведёт к большей кровопотере. Бледное личико, показавшееся ей таким красивым, заострялось и синело на глазах. Взгляд помутился… Проклятое пламя, скоро она вообще ничего не расскажет.

Именно в этот момент послышались знакомые голоса. Адель затаилась, подтянув ноги и прижавшись спиной к липкой бочке. Раненая, видимо, попыталась закричать и издала какое-то бульканье, а перед взором Адель простиралась большая река и виднелся противоположный берег… Плеск приближался. На всякий случай она приготовилась драться.

— Здесь, говоришь? — неуверенно спросил Милош. — Ох, Адель. А где… — Он остановился по щиколотку в воде, не залезая в лодку, и мрачно поглядел вниз. — Ясно. Она ещё жива?

— Да, но ненадолго. Её нельзя двигать…

Ведьма приподняла голову с большим трудом, увидела Милоша и не изменилась в лице. Когда за его плечом вырос Берингар, она словно оживилась: глаза налились кровью, а губы, уже почти серые, искривились в злой усмешке. Снова посыпались неразборчивые, незнакомые Адель слова.

— Fur wen arbeiten Sie? [2] — равнодушно спросил он, наблюдая за тем, как по воде расплывается очередное опасное пятно. За лодкой, ближе к берегу, раздавались какие-то голоса, они были совсем рядом, но не приближались.

Ведьма издала булькающий смех, и её глаза напоследок блеснули гордостью. Она ответила длинной фразой, очевидно издевательской, но Адель отчётливо расслышала «dein Vater» и похолодела. Милош, видимо, тоже понял, потому что отшатнулся и недоверчиво помотал головой.

Берингар выслушал, не перебивая, становившийся бессвязным поток речи, и ни один мускул не дрогнул на его лице. В отличие от лица умирающей девушки, которая иссякла в своей злости, выдала своё начальство и почувствовала близкий конец. Очередная судорога боли прошила её тело, и взгляд из бешеного стал умоляющим.

— У тебя остались заговорённые пули? — спросил Берингар. Милош молча протянул ему пистолет, и один беззвучный выстрел освободил ведьму от страданий. — Благодарю. Она останется здесь, как и два ваших тела, но нам нужно уходить. Обсудим всё потом. В Дрездене нам негде остановиться, тем более, скоро начнут искать убийц.

— Матушка Эльза не даст приют? — осипшим голосом спросила Адель, стараясь не думать о том, что они сейчас видели и слышали.

— Не даст, — коротко ответил Берингар. Он помог ей выбраться из лодки и провёл всех кружным путём, под мостом и за крупным баркасом, что заставило всех вымокнуть по пояс, зато увело подальше от любопытных глаз и от мёртвого тела. Уже на берегу Адель просушила всю одежду и обувь, стараясь никого не обжечь; у неё не вышло, но оба промолчали. Бер казался погруженным в свои мысли, а Милош — рассеянным. Собственные ожоги саднили от соприкосновения с водой.

— Что ещё произошло? — не выдержала она. — Что-то с братом? Куда мы пойдём?

— Арман почти в порядке, — плохо скрытая тревога в голосе Адель привела их в чувство: Берингар ответил, а Милош нацепил ей на плечи свой плащ. Дрожи от холода Адель так и не заметила. — Беспокоиться не о чем. Я оставил их троих в церкви, Лаура справится. Нет, — он передумал и снова повернулся лицом к городу. Милош и Адель послушно развернулись туда же, не имея приличного представления о местной географии. — Как ни парадоксально, идейный враг снова даёт убежище… Вы тоже идите туда и спрячьтесь до темноты, я найду ночлег и приду за вами.

— Я пойду с тобой, — возразил Милош. — Я запомнил дорогу. По этой… как её… по штрассе.

— Ты проводишь Адель и останешься со всеми, — такому тону было невозможно не подчиниться. — Всё, что могло сегодня произойти, уже произошло. Мне будет проще найти место одному. И да, — Берингар незаметно вернул ему пистолет. — Здесь много штрассе, Милош. Больше, чем ты мог бы запомнить.

Это было шуткой, но почему-то никто не улыбнулся и не пошутил в ответ.

В церкви им пришлось непросто, хотя новая легенда, выдуманная по отдельности Милошем и Лаурой, всех спасла. Лаура изображала бедную племянницу умственно отсталого дяди и сестру больного чахоткой брата (это было бы смешным возвращением к истокам, если б не ситуация, в которой они оказались!). Им дали приют, поскольку у брата начался приступ, а дядя один был не в состоянии проводить девицу до дома. Милош же собрал в кулак весь свой немецкий и сказал, что хочет исповедаться, а его молодая супруга — она в печали, по ней видно, не трогайте её! — будет молиться в тишине и одиночестве. Поскольку они все разделились и Адель ни разу не увидела Армана, она поймала себя на странной мысли, что помолиться и впрямь будет к месту.

Как только догорали свечи, служки зажигали новые. Адель стояла на коленях перед совершенно незнакомой ей статуей и даже не вспоминала о том, что устроила в Меце. Все её мысли крутились вокруг брата, Берингара и мёртвой девушки. Не потому, что это убийство что-то стронуло в её душе — из-за того, что убитая сказала… «Твой отец», и ещё какие-то слова, много слов… Подступающая смерть мешала ей говорить. Теперь Адель пыталась хотя бы представить, что тем, кто раз за разом насылал на них загипнотизированных людей и вооружённых магов, был Юрген Клозе. Она бы первой без труда поверила в это, поскольку не доверяла старшим магам и мужчинам вообще, поскольку Юрген был причастен к созданию книги, поскольку он очевидно умел ставить дело превыше чувств… Она поверила бы безоговорочно, если б не видела этого человека в его родном доме. Стал бы Юрген подсылать убийц, когда едва не лишился сына, или всё это было умелой игрой, подстроить которую ему не составило труда?

Мысли об этом казались чем-то запретным, будто она рылась в чужих секретах. Покрепче сложив ладони в молитвенном жесте, Адель ненадолго подняла лицо, скрытое чёрной вуалью. Вместо злости на то, что она стоит здесь, преклоняясь перед несуществующим божеством, в окружении икон, она чувствовала лишь страх и надежду. Случись с Арманом что-то по-настоящему плохое, ей бы сказали… Милош всех убил, и он не стал бы врать… Лаура, при всех своих недостатках, хорошо относится к брату и добьётся того, чтобы монахи его не трогали, словами или слезами. Писаря ничем не проймёшь, книгу не сожжёшь и не утопишь, а люди на большее не способны. Писарь… брат, наверное, просто устал, ведь перевоплощаться в мужчин ему гораздо проще. Если только дело не в том, сколько чар наложили на писаря, но таких тонкостей Адель не знала — не знал их и сам Арман до тех пор, пока не пробовал.

Тишина, полумрак и запахи успокаивали — обычная целительская практика, если не привязывать это к Богу. Адель прикинула, сколько сейчас может быть времени. Стемнело ли уже? Темнеет сейчас позже, скоро лето… Они ничего не ели с самого утра. Почувствовав голод, Адель подумала сначала о еде, потом об удобной постели, но всё это зависело от того, найдёт ли Берингар безопасное укрытие. Сомневаться в этом было глупо, Адель и не сомневалась — она боялась.

Глубокий, потаённый страх поднял голову и укусил, как тогда, в проклятущей деревне Никласа. На месте у Адель не было времени подумать о том, почему она испытывала его, зато в пути оказалось много свободных часов. Она, привыкшая ненавидеть всё живое и презирать близость с мужчиной, приученная к тому, что никто не положит глаз на ведьму, воспитанная собой наедине с братом, — она никак не могла такого ожидать, в первую очередь от себя. Адель отчётливо помнила, как ненавидела Берингара за то, что он нарушил их привычную жизнь, следил за каждым жестом и просто за то, каким он был, и эти воспоминания с треском сталкивались с тем невыносимым ужасом, который она испытала после порчи. Разве можно так бояться за кого-то, кроме Армана? Бояться до трясущихся поджилок и до тошноты, бояться не успеть, бояться не помочь?.. Презрение и ярость прошлого шли вразрез с болезненным страхом настоящего, а между ними лежала пропасть, которой она не помнила.

В голове было пусто, но сердце колотилось в странном ритме именно с тех пор. Этого Адель не могла понять.

Другие прихожане появлялись и исчезали, молились вслух или про себя, громко или тихим шёпотом, ставили свечи и целовали иконы. Адель не шевелилась, но в их понимании она сейчас находилась ближе к Богу больше, чем кто-либо во всей Фрауэнкирхе. Пусть она не понимала многого — чувства, всю жизнь руководившие ею, подвести не могли. Адель не видела причин, заставивших её переменить своё мнение, но видела в отражениях зеркал свой тревожный взгляд и непривычно розовеющие щёки. Адель не касалась своих воспоминаний, которых не было, но, стоило ей притронуться к сильной бледной руке, помогающей выйти из кареты, её бросало в жар. Адель ничего не знала, но она и не хотела знать: сейчас было важно лишь то, чтобы выжил и уцелел не только брат… Ту смесь страха и привязанности, что она испытывала к Арману, Адель не колеблясь называла любовью. Всегда. Ощутив то же самое к другому человеку, она не поверила самой себе, только верь, не верь, а истина перед глазами.

— Уф, — вместо божественного откровения сверху послышался голос Милоша. — Не думаю, что кто-то когда-то лгал в церкви больше меня. Ты как?

Адель подняла голову и посмотрела на него тусклым взглядом. Она как раз думала о том, что забыла самое важное — что-то, чего Берингар не мог восполнить, даже рассказав во всех подробностях. Милош окинул её критическим взглядом и вздохнул.

— Понятно. Пойдём подышим воздухом, на пороге с нами ничего не случится, а здесь спятить можно.

— Я не уйду…