Кукловод: Реквием по Потрошителю

Рейко казалась мертвой, неподвижной, как гротескная статуя, холодная и отстраненная, и лишь живые глаза, в которых плескалось неподдельное понимание и нежность, отличали её от мертвеца. Сасори смотрел на неё с благоговением, боясь отпустить в страхе, что голоса и образы, не оставляющие его в покое все эти годы, вернутся. И он сокрушенно согнулся и, как приговоренный к смерти, кладущий голову на плаху, лег на колени опешившей Рейко.

Акияма побледнела еще сильнее, точно покрытая снегом заиндевелая роза, затаила дыхание, беспомощно подняв руки над возлежавшим перед ней телом. Её мучитель, истязатель на коленях перед ней в поисках поддержки и понимании, которые она смогла протянуть ему, на краткий миг подарив покой. Разум кричал: «Оттолкни! Ну же, подорвись с места и беги, глупая ты девчонка! Не верь дьяволу, вставшему на колени только для того, чтобы затащить тебя в ад и наслаждаться твоими бессмертными вечными муками». Но сердце заставило опустить руку на красную макушку и пригладить растрепавшиеся волосы. Акасуна с трепетом закрыл глаза, улыбаясь без улыбки на устах. Его лицо лучилось умиротворением и благодарностью, с покорностью он отдался в руки своей жертвы, что механическими боязливыми движениями гладила его по голове.

Рейко стало по-настоящему жутко. Куда страшнее, чем когда она в цепях сидела в подвале. Сейчас она получила в руки сомнительную власть, с которой не знала, что делать и как поступить. Одно неверное движение, и Чёрт у её ног укусит за руку, утянув в глубины ада.

— Спой мне.

— Что? — встрепенулась Рейко, голос предательски задрожал.

— У тебя чудесный голос, я хочу, чтобы ты еще раз мне спела, как тогда в Осаке.

Последний раз полицейская пела на вечере у Данзо перед тем, как попала на игры. Пение не ассоциировалось у неё с благоприятным исходом. К тому же горло пересохло, как будто припорошенное песком. Мышцы задеревенели, из-за чего Рейко не могла найти сил пошевелиться — слишком тяжелая ноша была у её ног, что давила больше на душу, чем не тело.

Она беспомощно открыла уста, пытаясь выдавить из себя строчки песни, но хрипло просипела и зашлась кашлем. Слишком сложно, сердце клокотало в груди, бухая оглушающими ударами. Но Рейко переступила через себя и свою гордость, прикрыла глаза, чтобы представить, что она находится далеко отсюда, идет вдоль пустых улиц родного города и поет лишь для себя, лишь для стрекочущих цикад и заливающих трель птиц. Сначала строчки полились писклявыми, высокими нотками, переходя в плавную мелодию.

Колыбельная, способная усмирить саму смерть. Незатейливая мелодия вместо гипнотизирующей змею дудки. Тихая песнь, за которой скрыта целая история, неспособная уместиться в четырехстрочные куплеты.

Можно ли сочинить хоть одну песню, способную раскрыть то, что не описать ни одной картиной, ни одним забальзамированным произведением? Витающее в душной резиновой комнате безумие.

Единственная слезинка скатилась по щеке и сорвалась с подбородка, не оставив следа. Сасори медленно, нехотя поддался назад под последними прикосновениями холодных пальцев, что кончиками задели виски. Перехватил ледяные ладони, которые не был способен согреть собственным заиндевевшим сердцем, которое, быть может, забальзамировал еще до встречи с Потрошителями. Несмотря на ласковые прикосновения, руки Рей оказались обветренными с огрубевшей кожей. Таким аристократическим пальцам суждено играть Шопена на фортепиано, а не сжимать пистолет и карабкаться по стенам замка Мастера.

И если он оросил свои руки кровью благодаря Потрошителю, то эти мозоли на её пальцах на его совести.

— Ты правда была в меня влюблена? — вопрос вырвался сам собой. И, испугавшись собственной несуразной догадки, Акасуна неловко, но пристально взглянул в неизменившееся лицо Рей. Она все также недвижимо смотрела на него, как на произведение искусства, которое пыталась, но не могла понять.

— Я была влюблена в Асори Накусу, — с меланхоличной отстранённостью ответила Рей, потупив взгляд, ища ответы в светлом прошлом. — Я правда была влюблена в Асори Накусу. Но также все эти годы я ненавидела Кукловода, — и подняла заискрившийся незнакомым светом взгляд. — А сейчас я впервые столкнулась с Акасуной Сасори и ничего теперь не понимаю! — голос надломился от подступающих слез. — Я ничего не понимаю, ты не Асори Накуса, которого я любила, и не Кукловод, которого я ненавидела.

Втянув носом влагу, Рей подняла взгляд. Слезы, на которые, как она думала, не способна, хлынули неконтролируемым потоком, застелив глаза. Акасуна вытянулся, поймав её лицо в ладони, заставляя посмотреть на себе, но Рейко протестующе замотала головой, упрямо смотря вверх.

— Я и Асори Накуса, и Кукловод, Рейко. Я тот, кого ты и любила, и ненавидела. Все эти имена и все эти твои чувства вызывал один я — Акасуна Сасори. Никто из них не был выдуманным образом.

— Я не могу так, — всхлипнула Рейко, попытавшись вырваться из его рук, — пожалуйста, дай мне уйти, я не могу тебя забальзамировать.

— Можешь, более чем, и так ты сделаешь большое одолжение тому, кого любила, и отомстишь тому, кого ненавидела.

Сасори потянул Рей, призывая встать. И, как тряпичная кукла, она полностью обмякла, позволяя поставить себя на ноги и сделать несколько шагов к центру комнаты. Как любую марионетку, еще не очищенную от крови и органов, но давно потерявшую волю над своим телом, Акасуна обнял ее за талию, другой рукой переплетя их пальцы вместе, и пристроил её голову к себе на плечо, поведя в танце, где каждый слышал собственную мелодию. В каждой из них аккомпанировали скрип полиэтилена, тиканье часов и тихие всхлипы Рейко.

Она устала настолько, что ей было плевать на то, что делают с её телом. Пускай он лучше выпотрошит её, как к тому уготовила её судьба, в конце концов, не к этому ли она стремилась в поисках своего палача? Чтобы он убаюкивал её на своем плече, чтобы усыпить и отнести в операционную, где спасет её от старости, от времени и смерти.

— В детстве папа брал меня с собой на охоту, — шепотом зароптала Рей осипшим голосом, все так же во власти чужих рук, ведущих её в танце. — Поначалу я боялась, но когда первый раз взяла в руки ружье и убила дичь собственным выстрелом, я почувствовала невероятный трепет — эйфорию. Чужая жизнь принадлежала мне. И только мне. Охотясь, я была по-настоящему счастлива. Наверное, каждый мечтает подержать в руках чужую жизнь. Но не каждый на это осмелится. И поэтому в какой-то мере я могу понять тебя. Убивая, нет… прости, бальзамируя, ты держишь чужую жизнь в собственных руках. Ты владеешь ей, а не бог, не судьба или смерть.

— Тебе будет достаточно получить в свои руки мою жизнь, — пригладив спутавшиеся волосы на затылке, Акасуна заставил Рейко поднять голову.

Акияма вымученно улыбнулась и остановилась, прекратив движением невидимых нитей.

— Я тебя поняла, я все поняла, и другие поймут.

Сасори напрягся, непонимающе взглянув в одержимый взгляд серых глаз.

— Ты сдашься с чистосердечным, расскажешь правду, тобой заинтересуются тысячи психиатрических клиник! Твой случай ведь уникален!

Но Акасуна дернулся от её слов, помрачнев как предгрозовая туча, прорвавшаяся в ясный день. Рейко, нервно смеясь, развела руками, будто призывая к себе, приглашая принять её помощь, простерла к нему руки, умоляюще взглянув.

— В суде тебя признают невменяемым, твое психическое состояние станет тебе спасением, тебя отправят в психиатрическую больницу! Тебя можно вылечить! Я лично буду выступать свидетелем на твоей стороне, чтобы тебя признали психически….

— Больным? — ядовито отчеканил Акасуна голосом полным горечи и, скривившись, отвернулся. — Ты ничем от них не отличаешься! Ты тоже считаешь меня больным! Ты смотришь на меня почти так же, как Нагато! А мне не нужна твоя жалость! Ничья!

Рей самозабвенно закачала головой, сделав шаг, но Акасуна оттолкнул её со всей силы, зарычав раненным зверем.

— Но это правда! Если ты не признаешь, что тебе нужна помощь, это лишь доказывает, что она тебе необходима! Ты ведь нонсенс в психиатрии, по твоей проблеме можно написать целую книгу, есть множество случаев, когда серийных убийц отправляли в психиатрические больницы, и они жили спокойно до самой старости!

Рассвирепевший Кукловод не в силах больше слушать оскорбления, ранящие его тщеславие, схватил Акияму и силой поволок в комнату. Не успевшая опомниться полицейская не сумела оказать сопротивление, Сасори швырнул её на кровать и, достав из шкафа цепь, приковал к ней. Рей схватилась за металлический ободок, сомкнувшийся на её запястье. Сасори пятился назад, смотря с неистовым гневом и высокомерием.