Кукловод: Реквием по Потрошителю

— Моя душа бессмертна, навеки сокрытая в едва уловимых тенях, запечатлённых на холстах смешанными красками. Я бессмертен, закован в тысячах разбитых губ, ласковых улыбок, печальных взоров уставших глаз, в раскрывшихся лепестках, заиндевелых чреслах на мгновение раскрывшихся крыльев бабочек. Я спрятан в уголках рам, наспех вырезанных паспарту. Я утонул в кляксе, нечаянно пролитой краски. Я везде и нигде. Вы будете смотреть на мои работы, даже не подозревая, что я смотрю на вас с той, другой стороны своего личного бессмертия. Я тот человек из будущих страшилок для ваших детей. Я вдохновение для психопатов, что попытаются присвоить себе мои лавры. Я пособие для будущих психологических исследований напыщенных ученых-психиатров, сидящих на антидепрессантах своих же коллег. Я эхо ваших нереализованных грез.

Разве смеет оценивать и судить картины тот, кто в жизни не держал кисти в руке? Художника может понять только художник, лишь жертва вдохновения и благоговения. Лишь тот, кто творит сам, может понять горечь страданий рождения произведения и экстаз, свободу полета души, что вырвала собственный кусочек, отдав её своему истинному дитя.

Истинное дитя, не подверженное времени и старению, уничтожению, смерти. Дитя, что переживет вас всех, странствуя сквозь века, из руки в руки, из взгляда во взгляд, из уст в уста. Миллиарды пальцев, оставивших свои отпечатки, и след моей души, оставшийся клеймом куда глубже — в вашей памяти, в ваших сердцах.

Я уже бессмертен. А можете ли вы сказать то же о себе?

Акасуна судорожно выдохнул после оглушительно экспрессивного монолога, продекламированного на одном дыхании.

Неспособная ответить Рейко смотрела с сожалением и горечью о своих словах, понимая, что только что плюнула в открывшуюся ей дверь, попав в самое сердце. И ни одно её слово не изменит положения.

— Если ты откажешься спустя сутки от моего предложения, я забальзамирую тебя и выставлю перед полицейским участком.

— Сасори!

Рей рванулась к захлопнувшейся двери, но цепь отдёрнула её обратно, и полицейская упала на колени, сотрясаясь в беззвучном рыдании. Даже не осознавая, что впервые произнесла его имя вслух.

Рейко лежала на боку лицом к окну, слушая тишину. Все краски сгустились в черные оттенки: чисто-черный, как погрязшая в пороке душа, сине-черный, как пустое небо над Токио, серо-черный, как вся её жизнь. Тишина не пугала, как пугала всегда, стоило Рейко остаться наедине с собой. Она устала бояться и смиренно ждала приговора, не в силах больше противиться чужой игре, в которую её затянули шахматной фигурой. Акияма считала, что готова умереть, но вопреки этому каждый раз вздрагивала от каждого шороха: вдруг утро уже наступило, и Кукловод пришел за ней, чтобы исполнить свое обещание.

Ей нужно лишь оказать сопротивление. Она сможет. Ведь однажды ей это удалось, так почему удача должна отвернуться сейчас? Может, потому что Рейко сама не была готова взять в руки нож. Взять оружие в руки значит быть готовым убить. Убить человека значит взять ответственность за его жизнь. А готова ли она к такой ответственности? С другой стороны, она может считать это убийством при исполнении, преступник оказал сопротивление, преступник попытался убить её — она защищалась.

Акияма решила оставить этот вопрос на волю импровизации этим утром. И она задремала. Совсем ненадолго, но достаточно, чтобы подскочить с постели, когда открыла глаза. Нет, в комнате все еще гуляли тени. Постель приняла обратно в объятья рухнувшее обессиленное тело. Полицейская судорожно провела ладонями по лицу, сделав глубокий вдох и выдох, и повернулась на другой бок, тут же обомлев.

Даже сквозь мрак она видела очертания лежащего на второй половине постели тела. От испуга Рейко дернулась назад, приподнявшись на локте, затаив дыхание. Будто боясь то ли спугнуть, то ли разбудить ночного гостя.

Пробившийся лунный свет оросил комнату, осветив замершее тело Рейко и возлежавшего спящего Акасуну Сасори. Акияма побледнела подобно застеленному облаками небу и попятилась назад, желая соскочить с кровати, но остановилась.

Он казался таким неестественным, ненастоящим, словно идеальная кукла, даже грудь не вздымалась, а веки не дрожали при глубоком сне. Быть может, просто очередная марионетка, которую в насмешку подбросил Кукловод?

Рейко протянула дрожащую руку, не прикасаясь, проведя вдоль неподвижной груди, поднялась к подбородку, осторожно поднесла ладонь к лицу, ища хоть какой-то признак жизни, точнее боясь его найти. Она так и застыла, не отрывая руки и взгляда от лика убийцы.

Рука дрогнула, и подушечки пальцев едва дотронулись до бархатной кожи, Акияма медленно отвела руку, но была тут же перехвачена цепкими пальцами, больно впившимися в её кожу. Рейко вскрикнула, дернувшись назад, но мертвая хватка не позволила ей этого.

Акасуна открыл дрогнувшие веки, заспанно заморгав и скользнув уставшим взглядом по оторопевшей от ужаса похищенной девушке.

— Я…я… — заикаясь, затараторила Акияма, стушевавшись.

Акасуна отвел взгляд, тихо фыркнув.

— Я подумала, что ты кукла.

— Пока что еще нет.

Попытка еще раз вырвать руку не увенчалась успехом, суставы кисти заскрипели как заржавевший механизм марионетки, и этот звук показался Рейко невероятно отвратительным. А Акасуна из-под опущенных ресниц изучал её ладонь, проведя большим пальцем по загрубевшему шраму.

— У тебя много таких шрамов?

Рейко, не сразу поняв смысл вопроса, смутилась, наконец отняла руку, когда Кукловод ослабил хватку, и подтянула к себе колени, подогнув под себя, пытаясь спрятать шрамы, оставшиеся после ожогов от слепого огня в замке Мастера. Но Сасори, заметив её манипуляцию, принял сидячее положение, перехватил за лодыжку и вытянул вверх. Рейко зашипела, злобно заскрежетав зубами и постыдно зажмурив глаза.

Её трясло от нежных и скрупулёзных прикосновений профессионала, оценивающего материал, так портной ищет подходящую ткань для будущего платья.

— Столько отметин, твое когда-то прекрасное тело стало одним большим шрамом. — Очерчивая линии ожога на лодыжке, Акасуна поднялся, потянув Рейко к краю постели как безвольную тряпичную куклу. — Твои шрамы словно линии на ладони, записывающие твою историю.

Рейко смотрела в темноту потолка, цепляясь за смятые простыни, но, когда оказалась на краю, Сасори подхватил за талию её обмякшее тело, заставляя сесть, и, смотря свысока, запустил пальцы в растрепанные русые пряди.

— У тебя есть еще шрамы? Я должен знать перед началом работы, в каком состоянии материал.

Но Рей молчала, тупо смотря в одну точку перед собой. Всех шрамов и не насчитаешься, они и правда как линии жизни по всему телу.

«Это просто больной сон», — пыталась уверить себя Рейко. Очередной плод её воспаленного разума, лишившегося своей панацеи в виде таблеток. Ощущения не могут быть такими острыми в реальности, её тело бы не трепетало от волнения и страха, ведь оно давно закалено и отравлено ненавистью. Лишь только во сне ею могли управлять, как марионеткой, чужие нити. Эти нити в виде протянутых ладоней, призывающие встать, помогли ей подняться. Акияма смотрела в пол, так было легче, пока Акасуна ввел её к зеркалу, где ярче всего играли блики из кислотно-лунного света фонарных столбов и серебряного сияния луны. Больничная рубашка скользнула слишком быстро, и Рейко подняла руки, позволяя стащить её с себя. Тонкие спутанные прядки волос упали на плечи, не закрывая безобразных следов когтей дикого животного по всей спине.