Кукловод: Реквием по Потрошителю

И он оказался меж двух огней, его навязанные вечные спутники, советчики, друзья, враги — все в одном лице.

Дейдара говорил стоп, когда нужно было останавливаться. Дейдара удрученно качал головой, когда не соглашался с его планами. Дейдара всегда предлагал альтернативный выход. Но Нарико была беспрекословна, как разбалованное дитя, не привыкшее слышать слово нет.

Иногда они молчали, когда я шел наперекор им обоим, своеобразный бойкот… Как обиженные дети, у которых отняли игрушки. И не было ничего хуже, чем остаться наедине с самим с собой. Тишина — символ то ли свободы, то ли одиночества. Тишина, в которой некому рассказать свою историю. И никто никогда не узнает о том настоящем Акасуне Сасори, что в пропахших краской принтера бумажках числится без вести пропавшим.

Я крал чужие жизни. Но только затем, чтобы придать им смысла, я подарил им вечность. Вечность славы, вечность в картинах и фотографиях, что сохранятся спустя десятки, а быть может, и сотни лет в делах о бессмертном Кукловоде. Единственный критик, который смеет меня судить — время. И никто иной. Ни подставная полицейская, ни сама полиция, ни забывший о своей беспристрастной сущности слепого правопорядка суд. Время — наш судья. И оно покажет, кто из нас прав. Если правые существуют.

Даже если найдутся люди, способные понять, то они поймут лишь настолько, насколько сами того пожелают, и постольку, поскольку им будет это выгодно.

Такой человек есть в этом мире — эгоцентричный меценат со своей собственной идеологией «идеи», соседствующей неподалеку от моего бессмертия.

Верно. Первые эксперименты, наброски, черновики. Первый год — прелюдия, тихая нарастающая мелодия, едва слышимая всем. Но избранные, те, что прислушиваются к каждому шороху, видящие сквозь тьму, слышавшие не только свой голос, но у чужой, способны ощутить легкую дрожь земли, предвещающую катастрофу.

Тогда прошло лишь полтора года, как я покинул Токио. Тешащий себя мыслью, что никто не способен поймать меня, ведь моя маскировка идеальна, ведь я отбросил прошлое, настоящее и будущее, застыв во времени совсем как мои работы. Но меня нашли. Тот, кто хочет найти, всегда найдет.

4 года назад.

Невероятный век. Эпоха тотального контроля через сеть, что, как настоящая паутина, окутывает весь земной шар. Казалось бы, преступность почти невозможна, стоит взглянуть на то, сколько невидимых глаз скрытых камер окружают каждый угол города. Сколько никогда не выключаемых арок, ищущих оружие. Нас сканируют, считывают, следят, но во всей этой нескончаемой массе, легко затеряться в бескрайней паутине, если знать её слепые зоны. А главное — найти края, и научиться саму распутывать и ткать нити.

Идеальный век для убийств — заказывай, не хочу, что душе угодно, нужно только знать как, через что или кого.

Имея нешуточную сумму денег, оставленную в наследство от родителей и бабушки, которую он ни разу не тронул, и о которой, к слову, никто не знал, хватило с лихвой на первые два года, чтобы заказать через подпольный рынок необходимую провизию.

Примерять чужое лицо и имя — раз плюнуть, как любому, знающему свое ремесло, актеру. Если на время забыть, кто ты есть, и поверить самому в свою ложь.

После долгого времени тренировок Сасори решился на один из крупных проектов, посвящённых марту месяцу. Два тела, сплетающихся воедино изломанными конечностями, чьи кости стали податливой глиной. Раскрытые в призывном крике губы обращены друг от друга в противоположные стороны, затылки оказались намертво склеены переплетенными прядями волос. Руки — свернутые жгуты, воздетые к небу, к которому тянулись вырванные сердца.

Сасори спрятал произведение искусства под сенью нанятого фургона, приклеив к нему громкую вывеску с суши-пиццей. Вывел фургон в тихую ночь, и ни один патруль не остановил его. Порой это становилось скучным, будто мир не просто терпит, но и сам просит, чтобы его наконец перекроили.

Акасуна установил соединенных в вечных объятьях девушек в городском парке и, поправив фуражку, плотно натянутую на черный парик, вернулся к машине. Съехал у обочины трассы, протер все отпечатки пальцев и посеменил сквозь густую поросль травы обратно в город, скрывшись на первой же станции метро.

В подземке царил настоящий хаос: сумасбродная толпа полицейских перекрывала каждый вход и выход, бдительным взглядом осматривая окрестности, останавливая каждого прохожего, отдаленно схожего с брюнетом в фуражке. Акасуна побледнел, на ватных ногах не слишком быстро развернувшись обратно.

Сердце впервые за все время забилось как в день смерти Нагато, быть может, еще пара ударов и он услышит легкую поступь босых девичьих ног, заливистый ненавистный, но всегда ожидаемый смех? Но Нарико молчала. Как молчал и Дейдара. Сасори остался один со сжатыми кулаками в карманах куртки и бесцельным потупленным в асфальт взглядом. А сердце стучало, послужив лишь репризой приближающимся шагам.

Сасори вскочил в автобус на остановке, не взглянув на номер. Устроился у окна, исподлобья взглянув на вошедшего мужчину, занявшего место рядом с ним, несмотря на то, что впереди оставались свободные места.

— Красивая работа, — тон незнакомца скучающий, таким обычно сообщают от нечего делать о надвигающейся плохой погоде.

— Простите?

— Я о двух девушках, переплетенных собственными ногами в городском парке. Интересно, как вы добились такого эффекта? Ума не приложу.

Ни единый мускул не дрогнул на беспристрастном лице Акасуны. А в груди разрывался огонь, что пронзившими шипами эмоций вонзился в каждый нерв. Импульс страха пробежался никому не видимой, но осязаемой Сасори дрожью.

Сасори искоса наблюдал за своим соседом. Мужчина потянул руку под куртку, и Акасуна щелкнул складным ножиком в кармане. Один точный быстрый удар, этого будет достаточно, автобус как нельзя кстати подъезжал к остановке, он успеет выскочить и ринуться прочь.

Но незнакомец вынул руку из-под куртки и протянул бежевый пластик визитной карточки. Сасори моргал, не понимая, в чем подвох. Ядовита? Или, быть может, все сидящие в автобусе — это полицейские, ожидающие, клюнет ли рыбка на наживу?

— Я вам не друг и не враг, а посредник вашего тайного поклонника. И, поверьте, думаю, он не один.

Мужчина, не дождавшись, когда Сасори возьмет визитку, положил ту на свое сиденье, а сам отправился на выход. Автобус остановился вместе с пониманием происходящего. Акасуна брезгливо подцепил карточку, по слогам едва слышимо прочитав:

— Ханзо Саламандра.

В вестибюле местного музея подавали неплохой кофе с затвердевшим овсяным печеньем. Секретарша с ласковой улыбкой, припасённой для каждого посетителя, попросила подождать еще 10 минут, учитывая, что посетитель отказался представиться. Сасори считал идею безумной, надеялся, что его верные спутники, шепчущие то с левого, то с правого плеча, дадут верный совет, но Нарико и Дейдара молчали, предоставив Акасуну самому себе.