Кукловод: Реквием по Потрошителю

А вместо ответа бесхитростное:

— И правда, невозможно…

Нагато отдернул руки, обжёгшись невидимым огнем. Сасори смотрел в пол невидящим взглядом, как отключенная кукла, тело, неестественно застывшее, накренилось вбок.

— Сасори, — едва не плача, простонал Нагато, возведя руки к другу. — Умоляю тебя, давай позвоним в полицию, сознайся, суд поймет, что ты был в состоянии аффекта, после всего случившегося… Тебя оправдают, тебе помогут…

— Помогут?

Нагато не нашел в себе силы произнести «психиатрическая больница», кинулся к мобильнику, судорожно набирая номер полиции. Но не успел нажать на звонок.

Горло сдавило тугой удавкой — Акасуна стянул ремень с брюк и, ринувшись на Нагато, закинул на шею кожаную материю, что сплелась вокруг удушающим узлом. Треснувший от удара телефон закатился за стол, судорожно хватающий воздух ртом Узумаки вцепился в ремень, пытаясь отвести от шеи. Если бы это была иная ситуация, что угодно и кто угодно, он и смог оказать сопротивление. Но оглушенный от родившегося на его глазах безумия, которое они все не заметили в зачатке, ослепленный вероломным предательством, все еще не веря, что умирает в руках друга, Нагато не пытался сопротивляться. Вероятно, верил до последнего, что друг отпустит пояс. Но Сасори не отпустил, повалил Узумаки на пол. Оседлав его поясницу, он продолжил тянуть за два конца ремень, запрокинув голову назад, стиснув зубы. От напряжения вены на шее и на висках вздулись. Предсмертный хрип Акасуна услышал лишь в самом конце, когда пояс выскользнул из вспотевших ладоней. Содрогающейся в конвульсиях тело он почувствовал, когда Нагато замер. В отличие от Сасори его настиг вечный покой.

Акасуна упал с тела, отползя назад, его накрыла невообразимая волна ужаса — он понял, что убил собственными руками единственного оставшегося друга. Ни в чем не повинного человека. Из-за собственного эгоизма, из-за страха разоблачения, из-за нежелания признавать себя психически больным. Постыдные слезы хлынули разъедающими каплями, спадающими на пальцы, цепляющиеся за футболку друга. Сасори перевернул Нагато, судорожно давя на грудную клетку, даже не зная, а так ли делается массаж сердца.

— Нагато, — прохрипел Сасори, втянув носом влагу. — Прости меня, Нагато. Я не виноват, я не виноват! Я не убивал тебя!!!

Истеричный, душераздирающий, остервенелый вопль разнесся по всей квартире, но не вырвался за её пределы. Невидящими от слез глазами Акасуна пытался разглядеть жизнь в открытых застывших глазах Узумаки. Услышать бьющееся сердце склонённым к груди ухом. Но вместо сердца слышал приближающиеся шаги.

Тук-тук. Тук-тук. Как бьющееся в его груди сердце. Нарастающие, тревожные, не предвещающие ничего хорошего. Ведь когда они прекратились, за спиной Сасори раздался ласковый юродивый голос:

— Верно, верно, мой бедный Маэстро. Ты не убивал его. — Нежные, бархатные руки оплели шею замершего Акасуны. — Ведь его убила Я!

Акасуна подскочил, попятившись назад, столкнулся о стол и затрясся всем телом. Стоящая перед ними Инаеси Нарико в точно таком же платье, в какое он облачил произведение искусства, на свой любимый манер наклонив голову набок, с улыбкой сестры милосердия — кроткой, но искренней. А глаза горели инфернальным огнем падшей женщины, прожжённой распутницы — глаза женщины-дьявола.

— Ты мертва, — едва слышно промолвил Акасуна.

— Верно, ты убил Потрошителя, но не вырезал меня из своего сердца, — Нарико распростерла объятья, наступила на Нагато, перешагнув. — И я уверяю тебя, моя любовь, ты не убивал Нагато, его убил, — голос исказился до неузнаваемых приглушенных ноток, лицо Инаеси расплылось в закрутившейся спирали, материализовавшейся в маску венца смерти, — Потрошитель.

Сколько Акасуна моргал, столько и менялось обличие видения: Нарико становилась Потрошителем, Потрошитель — Хиданом и обратно. Но окончательно зажмурившись и медленно подняв веки, Акасуна застал все так же кротко переминающуюся с ноги на ногу прислужницу Мастера.

— Верно, — и со сброшенным бременем Сасори уверенно выпрямился с гордой выправкой. — Это ты убила его. Как и всех.

— Да-да, — важно закивала Инаеси. — Так что можешь себя не терзать. Единственное, — Нарико присела прямиком на труп, подняв указательный палец, — нам нужно подстроить все так, будто Нагато совершил самоубийство! Никто ведь не знает, что ты здесь?

— Никто.

— Вот и отлично, неси его в ванну!

Точными, будто когда-то заученными действиями Сасори с хладнокровным профессионализмом подхватил Нагато под грудь, донес до ванной комнаты, уложил в ванну.

— Порежь ему вены и наполни ванну. А следы удушья перережь в конце бритвой. Будто в конце он, не дождавшись смерти, в нетерпении перерезал себе горло.

Акасуна Сасори, слышавший голос Нарико, все это время говоривший сам с собой, выполнял собственные указания: наполнил ванну, достал бритву, поднес лезвие к венам.

— Вдоль, а не поперек, — с заумным зазнайством Нарико присела на бортик ванны, закинув ногу на ногу, неотрывно наблюдая, как Акасуна ведет лезвием, будто кистью, вырисовывая алую линию.

Перерезанные руки упали вдоль тела, хлынувшая кровь, будто и правда настоящая краска, окрасила воду, спрятавшую в своем багровом одеяле лежащего в вечном сне Нагато Узумаки.

Потрошитель резал горло Нагато Узумаки рукой Акасуны Сасори. Инаеси Нарико вульгарно улыбалась губами Акасуны Сасори. Сасори смотрел в полные безумия и жажды крови глаза Нарико, чуть прищуренные от удовлетворения выполненной работы, и не видел, что это его собственное отражение, где шевелись его губы, глаголющие голосом Инаеси.

— Избавься от отпечатков пальцев. Протри здесь все тщательно. Никто не узнает о твоем присутствии, даже если установят асфиксию, никого не будет это волновать, им хватает головной боли с Потрошителем.

Акасуна Сасори стоял на крыше одной из высоток, смотря на росчерки умирающего солнца, отбрасывающего предсмертные алые разводы перед тем, как сдаться теням, что заполнят небо из вырвавшихся почерневших душ этого города.

Акасуна Сасори знал имена всех, кого так или иначе мог назвать Потрошителем. Орочимару, Какудзу, Зетцу и Мастер, чье истинное имя Учиха Обито.

Сасори взял руку Нарико в свою, и та, благодарно улыбнувшись, исчезла в накрывшей крышу тени. Сасори понял, что он избавил Нарико от скверны не до конца. В этом мире еще жил «Потрошитель», чью идею он должен был вырвать под корень.

— Я не желаю больше слушать о твоем прошлом, — плоским безжизненным голосом прошептала Рейко — после услышанного сил говорить не было. Безжалостное убийство единственного друга, которое он ко всему прочему, чтобы заглушить собственные муки и голос совести, списал на дохлую убийцу.