Курсант Сенька. Том 2

— Кирилл… скажи матери… я не струсил…

— Не смей так говорить! Ты живой, понял? Живой!

Но Гриша уже не отвечал. Тело обмякло, голова откинулась. Всё — опоздал.

— Нет! — вырвалось у Кирилла. Крик разнёсся по ущелью и отозвался эхом. — Нет! Нет!

Он держал окровавленного товарища и не верил — только утром Гриша шутил про дембель и рассказывал, как будет в будущем строить дом. А теперь… Мир поплыл. Выстрелы стали глухими, будто из-под воды. Кровь на руках, остывающее тело, пустота внутри.

— Козлов! — Петренко будто кричал издалека. — Козлов, живо отходи!

Кирилл же не мог отпустить товарища — погладил его по волосам как ребёнка и прошептал.

— Прости, брат… Прости, что не уберёг…

Дима резко подскочил, вцепился Кириллу в плечи — сжал так, что стало больно.

— Кирилл! Вставай, слышишь? Нас берут в кольцо!

До Кирилла только сейчас дошло — стрельба оборвалась. Тишина давила сильнее, чем автоматные очереди. Значит, духи готовятся к броску — к последнему. Он медленно опустил Гришино тело на горячие камни. Закрыл ему глаза ладонью — коротко, по-мужски. Взял автомат. Руки дрожали, но он заставил себя подняться.

— Пошли, — хрипло сказал он. — Пока не поздно.

Они попятились вдоль скал, тяжело дыша и волоча за собой Толю — рация болталась на ремне, кровь уже подсохла на форме. И Гришу пришлось оставить — это резануло сильнее пули… Бросить своего! Но сил тащить двоих не было ни у кого.

И только к закату они добрались до БТРа. Солнце уже садилось в пыльном мареве. Ехали обратно молча. Дорога трясла и гремела, но никто не жаловался. Каждый сидел в своей скорлупе боли и злости. Кирилл курил одну за другой, но табак не чувствовался вовсе. Перед глазами стояло Гришино лицо, его последние слова, и всё внутри ломалось на острые осколки.

Там, в ущелье, остался не только товарищ — там похоронили и ту простую веру, с которой приехали сюда. Осталась наивность, осталась надежда, что «всё будет хорошо». Теперь это было где-то далеко, рядом с телом Гриши…

Глава 4

Осень обдала меня ледяным дождём, будто намекнула — третий курс не даст поблажек. Над плацем нависло серое небо, и казалось, что оно вот-вот рухнет прямо на наши головы.

— Сенька, ты чего такой кислый? — боднул меня плечом Лёха Форсунков, здоровяк с вечным аппетитом и вечной улыбкой.

— Отстань, Форсунков, — буркнул Рогозин, подтянув ремень с педантичной тщательностью. — Семёнов просто понял — теперь у нас не игрушки. Специализация на носу, потом диплом — не до веселья.

— А я вот по Гурову соскучился, — расплылся в широкой ухмылке Коля Овечкин, наш курсовой богатырь. — Интересно, прапорщик за лето хоть раз улыбнулся? Или всё такой же медведь хмурый?

Ну да, Гуров до сих пор нас всех знатно напрягал и мы почему-то его побаивались больше, чем всего командования. Он заведовал складами и внушал страх даже старшинам. Но сегодня мы его едва узнали — лицо небритое, глаза красные, плечи опущены.

— Товарищи курсанты! — рявкнул он привычно, но голос дрогнул. — Склад номер три! Проверка боеприпасов! Марш!

Мы выстроились по уставу… Шаг вправо — побег, шаг влево — провокация. По пути же Лёха шепнул мне на ухо.

— Сенька, смотри — у Гурова руки ходуном ходят.

Действительно, когда он шарил в кармане, ища ключи, пальцы дрожали так, будто их морозил февраль. А внутри склада пахло железом и маслом. Ящики стояли ровными рядами, но взгляд Рогозина ничего не упускал и он быстро открыл рот.

— Товарищ прапорщик, а где учебные снаряды для сто двадцать двух миллиметровых гаубиц? Вчера два ящика было…

Гуров тут же побледнел. Метнулся к стеллажам, стал пересчитывать ящики — губы шевелятся беззвучно.

— Не может быть… Не может… Я же сам пересчитывал позавчера!

— Товарищ прапорщик, — я шагнул вперёд, — может их на другой склад перенесли?

— Нет! — взорвался он так, что эхо прокатилось по бетонным стенам. — Никто не имеет права перемещать боеприпасы без моего приказа! Это армия, а не детский сад!

И в тот же вечер по части пронеслась тревога — пропажа боеприпасов — ЧП. Приехала комиссия из округа, все ходили по струнке. Гурова вызвали к подполковнику Дубову. Мы же стояли в коридоре и видели, как Гуров вышел из кабинета — белый как простыня. Так что, в казарме вечером гудели разговоры.

— Парни, тут что-то нечисто, — сказал я, глядя на друзей через тусклый свет лампы. — Гуров руку себе отрубит, но патрон не утащит.

— Точно, — кивнул Овечкин. — Помните, как он Петрова чуть не выгнал за одну гильзу? На память хотел взять, а Гуров едва не съел его живьём.

В помещении повисла тишина. А за окнами все также барабанил дождь — осень напоминала, что здесь слабых не приветствуют.

— Значит, кто-то другой, — мрачно подытожил Пашка. — Но кто вообще может сунуться на склады?

С этого-то дня мы и начали караулить. Каждый вечер, возвращаясь после строевой и лекций по тактике, незаметно маячили у окон казармы с видом на складскую зону. Неделя прошла в ожидании, нервы натянуты как струны.

— Сенька, глянь! — Лёха вцепился мне в локоть, глаза горят. — Прохоров! Четверокурсник, курсант-старшина! Ты посмотри, что творит!

В сумерках между складами мелькнула знакомая фигура — Игорь Прохоров, сын самого полковника из Генштаба. Всегда при деньгах, всегда с видом начальника штаба. На плече — здоровенная спортивная сумка, будто собрался на сборы.

— Тихо, не рыпайся, — шепнул я. — Следим.

Прохоров юркнул к складу номер пять, огляделся по сторонам, ловко провернул ключ в замке и исчез за дверью. А минут через десять вынырнул обратно — теперь сумка оттягивала ему плечо.

— Вот гад! — Коля едва сдержал себя. — Пока Гурова трясут, этот ворует как у себя дома!

— Спокойно, — остановил его Пашка. — Рано кричать. Мы должны быть уверены наверняка.

Три дня мы так дежурили по очереди, меняя друг друга на посту у окна. Прохоров появлялся каждый вечер — осторожный, внимательный, всегда с сумкой. И на четвертый день неподалеку затормозили старенькие «Жигули», из них вышел мужчина в потёртой куртке.

— Пашка, пиши номер, быстро! — прошептал я.

Прохоров сунул мужику сумку, получил конверт и растворился между гаражами, а «Жигули» исчезли в темноте.