Курсант Сенька. Том 2

— Теперь всё ясно как день, — выдохнул я. — Завтра идём к Дубову.

Но утром нас подстерегла новая напасть. Гуров стоял у входа в казарму, ссутулившись так, будто на плечи легли все армейские уставы разом.

— Товарищи курсанты… — голос дрожал. — Меня отстранили от должности. Завтра комиссия решит мою судьбу.

— Товарищ прапорщик! — я не выдержал, — а если мы знаем, кто ворует боеприпасы?

Гуров вздрогнул так, будто ему в лицо плеснули ледяной водой.

— Что вы сказали, курсант Семёнов?

— Мы видели всё своими глазами. Курсант-старшина Прохоров встречается с кем-то и передаёт ему сумки со склада.

— Вы уверены? Это не шутки! — глаза прапорщика загорелись.

— Готовы дать показания, — твёрдо сказал Пашка.

И через час нас вызвали к подполковнику Дубову…

— Так, товарищи курсанты, — медленно проговорил он после нашего доклада. — Если врёте — отвечать будете по всей строгости. Если правда — честь вам и хвала. Готовы к проверке?

— Так точно, товарищ подполковник! — выкрикнули мы хором.

Операция же прошла на следующий день. Прохорова взяли с поличным — он только что передал партию учебных снарядов своему «покупателю». И выяснилось, что боеприпасы шли «чёрным копателям» — тем самым искателям военных артефактов для своих экспериментов и раскопок. А когда всё закончилось и напряжение спало, Гуров собрал нас у казармы.

— Товарищи курсанты… Вы спасли мне не только карьеру. Вы сохранили моё имя! Спасибо вам.

Он смотрел на нас так, будто впервые за всё время увидел не просто курсантов, а настоящих товарищей по оружию. Его глаза блестели, голос дрожал от напряжения.

— Товарищ прапорщик, — выдохнул я, — мы не могли допустить, чтобы честного человека обвинили в том, чего он не совершал.

Но на этом всё не закончилось. Через пару недель ко мне подошёл Михаил Молотов — тень, а не парень, всегда держался особняком.

— Семёнов, — шепнул он, озираясь так, будто за каждым углом прятался особист. — Надо поговорить. Один на один!

Мы вышли во двор и Миша побледнел до синевы, а губы дрожали.

— Что случилось? — спросил я тихо.

— Меня избил Савельев с четвёртого курса… — выдавил он. — Без свидетелей. Сказал, если пикну, то убьет.

— За что? — у меня аж кулаки сжались.

Миша сглотнул и вдруг решился.

— Я видел, как майор Крылов берёт взятки. От родителей курсантов. За оценки, за поблажки. А Савельев — его родственник. Крылов велел припугнуть меня, чтобы я молчал.

В груди похолодело — Майор Крылов заместитель начальника курса… Обвинить такого — всё равно что против строя выйти.

— Доказательства есть? — спросил я.

— Есть, — кивнул Миша. — Всё записал — даты, суммы, фамилии. На всякий случай.

Это было как раз кстати, потому уже тем же вечером я собрал свою «бригаду» — Колю, Пашку и Лёху и рассказал им всё как есть.

— Надо сразу к командованию! — взорвался Коля.

— А если не поверят? — хмуро бросил Пашка. — Наше слово против майора…

— Значит, нужны железные доказательства, — твёрдо сказал Лёха.

И мы решили действовать по уставу и по совести. Несколько дней следили за Крыловым. И вот удача — майор назначил встречу с отцом одного курсанта прямо в своём кабинете после занятий.

— Пашка, ты пролезешь в вентиляцию над кабинетом, — прошептал я. — Диктофон раздобыл?

— Да, японский. Тихий ход, батарейки новые, — кивнул Рогозин.

Сама операция же прошла чётко. Записали каждое слово — как Крылов требовал деньги за направление сына в элитную часть после выпуска. И на следующий день сидим значит у подполковника Дубова. А он слушает запись с лицом из гранита.

— Товарищи курсанты… — наконец произнёс он тяжело. — Понимаете, во что ввязались?

— Понимаем, товарищ подполковник, — ответил я твёрдо. — Но молчать было бы предательством.

— Офицер, который берёт взятки, позорит честь мундира, — Дубов кивнул. — Такому не место в Советской Армии.

Так что через неделю Крылова арестовали, а Савельева исключили из училища без права восстановления. Нас же вызвали к полковнику. Он смотрел на нас строго и долго молчал.

— Товарищи курсанты, вы показали себя настоящими защитниками воинской чести. Командование объявляет вам благодарность и представляет к досрочному присвоению звания младший сержант.

Мы стояли по стойке «смирно», будто вбиты в этот казённый линолеум, но внутри у каждого гудела нестерпимая гордость. Мы сделали то, что должны были сделать. Мы не просто защитили честь училища — мы отстояли справедливость, как учат в уставе и как велит совесть.

И в тот вечер, когда дневальный уже глушил свет, я лежал на жёсткой койке и слушал, как по подоконнику барабанит осенний дождь. Казалось, он смывает всю липкую ложь, всю ту грязь, что пыталась въесться в нашу жизнь. И оставляет только чистую правду — и нас самих, голых перед собственной совестью.

Лёха уже храпел на соседней кровати — по-детски, беззлобно. Пашка ворочался, бормоча что-то про завтрашний развод. А Коля тихо насвистывал мелодию сквозь зубы, чтобы никого не разбудить. И я чувствовал — это не просто сокурсники. Это настоящие друзья — те, с кем можно идти хоть в огонь, хоть под пули. В этом и была наша сила — плечо к плечу, до конца.

За стеной же слышался шаг офицера дежурного — тяжёлый, уставший. А нам вдруг стало легко, потому что мы все сделали правильно…

Осень

1985 год

Холодный альпийский ветер резал улицы Женевы, трепал флаги на фасадах правительственных зданий, словно проверяя на прочность не только ткань, но и нервы людей внутри. Снега еще не было — только хрустящий воздух, густой от предчувствия зимы и чего-то большего — перемен, которые уже стучались в двери истории.

В особняке «Мезон де Сар» стояла напряженная тишина — та самая, что бывает перед грозой, когда молния еще не ударила, но уже пахнет озоном. Михаил Сергеевич Горбачёв стоял у высокого окна, взгляд его упирался в темную гладь Женевского озера. Пальцы нервно теребили папку с аналитическими записками — свежими, пахнущими типографской краской докладами МИДа.

А в другом крыле особняка, где ковры были другие, а мебель строже, Рональд Рейган листал свои записи. Несмотря на возраст в глазах была всё та же мальчишеская искра. Рядом сидел Джордж Шульц — госсекретарь с лицом математика и нервами хирурга.