Курсант Сенька. Том 2

Февраль

1988 год

Виктор Семенович Чебриков затянулся сигаретой и посмотрел на заснеженную площадь через окно кабинета. Пепел упал на папку с грифом «Совершенно секретно». Председатель КГБ не спешил стряхивать его — пусть полежит, как и вся эта история с Карабахом.

— Товарищ Чебриков, — секретарша просунула голову в дверь, — вас ждет товарищ Разумовский.

Георгий Петрович вошел с видом человека, который уже неделю не спал нормально. Заместитель заведующего отделом организационно-партийной работы ЦК выглядел измотанным.

— Ну что там у вас в Карабахе? — Чебриков не поднял головы от документов.

— Полная, чтоб ее… Виктор Семенович. Извините за выражение.

— А что, есть другие выражения для этой ситуации?

Разумовский сел в кресло, достал сигареты «Мальборо» — трофей из последней командировки в Югославию.

— Двадцатого февраля в Степанакерте собрался внеочередной пленум областного совета. Требуют передать область Армянской ССР. Представляете?

— Представляю. А что наши?

— Наши молчат. Горбачев говорит о демократизации, гласности. А тут такое…

Чебриков усмехнулся, но без радости.

— Михаил Сергеевич всегда был оптимистом. Думал, что можно одновременно и волков накормить, и овец сохранить.

— Вчера звонил Демирчян из Еревана. Армяне требуют поддержки. Сегодня — Везиров из Баку. Азербайджанцы в ярости.

— И что вы им сказали?

— Что сказать? Что мы изучаем вопрос.

Чебриков встал, подошел к карте СССР на стене. Указательным пальцем провел по Закавказью.

— Знаете, Георгий Петрович, я тридцать лет в органах. Видел всякое. Но такого…

— Что такого?

— Раньше мы знали, кто враг. Американцы, китайцы, диссиденты. А тут что? Кто враг? Армяне? Азербайджанцы? Или мы сами?

Разумовский затянулся американской сигаретой. Дым поднялся к потолку, где висел портрет Ленина.

— Может, и мы сами. Семьдесят лет строили интернационализм, а получили…

— Получили то, что получили, — перебил Чебриков. — Вопрос в другом. Что делать дальше?

Но тут резко зазвонил телефон, как сирена и Чебриков снял трубку.

— Слушаю… Да, товарищ Лигачев… Понял… Будем, — и положил трубку, посмотрел на Разумовского. — Егор Кузьмич требует доклад. Через час.

— И что доложим?

— Правду. Что ситуация выходит из-под контроля.

— А если спросит, как решать?

Чебриков вернулся к окну. На площади шли люди — обычные советские люди, которые еще не знали, что их страна трещит по швам.

— Знаете, в чем проблема перестройки, Георгий Петрович?

— В чем?

— Мы решили, что можно изменить систему, не меняя людей. А люди… люди остались теми же. С теми же обидами, страхами, амбициями.

— И что из этого следует?

— А то, что Карабах — это только начало.

Разумовский докурил сигарету, затушил в пепельнице с гербом СССР.

— Вы думаете, будет хуже?

— Я думаю, Георгий Петрович, что мы открыли ящик Пандоры. И теперь не знаем, как его закрыть.

В кабинет вошел молодой офицер с папкой.

— Товарищ председатель, сводка из Еревана.

Чебриков взял документы и пробежал глазами.

— Митинг на площади Театра оперы и балета. Сто тысяч человек. Требуют справедливости для Карабаха.

— Сто тысяч? — переспросил Разумовский.

— Сто тысяч, — подтвердил офицер. — И это только в Ереване.

— Понимаете, в чем дело? — Чебриков отложил бумаги. — Раньше такой митинг мы бы разогнали за полчаса. А теперь? Теперь это называется «проявление демократии».

— А в Баку что?

— В Баку пока тихо. Но это затишье перед бурей.

Разумовский встал, подошел к окну.

— Знаете, что меня больше всего пугает?

— Что?

— То, что мы не понимаем, что происходит. Мы привыкли все контролировать, а тут…

— А тут история взяла свое, — закончил Чебриков. — И нам остается только наблюдать.

— Товарищ председатель, есть еще одна сводка, — офицер кашлянул. — Из Сумгаита.

— Что в Сумгаите?

— Напряженность растет. Слухи о погромах армян.

Чебриков и Разумовский переглянулись.

— Слухи или факты?

— Пока слухи, но наши источники говорят…

— Что говорят?

— Что может быть кровь.

В кабинете повисла тишина. Только тикали часы на стене — большие, советские, надежные. Как вся система, которая вдруг дала трещину.

— Георгий Петрович, — сказал наконец Чебриков, — а вы верили в коммунизм?

— Как это?

— Ну, искренне верили? Что построим светлое будущее?

— Знаете… в молодости верил. А потом… потом стал понимать, что люди сложнее любых теорий.

— Вот именно. А теперь эти сложные люди получили возможность говорить то, что думают.

— И что же они думают?

— То же, что думали их деды и прадеды. Что армяне — враги азербайджанцев, а азербайджанцы — враги армян.

Телефон снова зазвонил. Чебриков взял трубку, слушал молча, только кивал.

— Понял… Да, немедленно… Усилить охрану… — положил трубку и посмотрел на собеседников. — Это было из Сумгаита. Начались беспорядки.

— Серьезные?

— Пока не очень, но может разгореться.

— Мне пора к Лигачеву. Что передать? — Разумовский встал.

— Передайте, что ситуация критическая. И что нужны решительные меры.

— Какие меры?

— Не знаю, Георгий Петрович, — Чебриков пожал плечами. — Честно не знаю. Раньше мы бы ввели войска, арестовали зачинщиков. А теперь? Теперь это будет «подавлением демократии».

— А если не вводить войска?

— Если не вводить, будет кровь. Много крови.

Разумовский направился к двери, но остановился.

— Виктор Семенович, а вы не думали, что мы, может быть, не правы? Что народы действительно имеют право на самоопределение?

— Право-то имеют, — Чебриков усмехнулся горько. — Вопрос в другом — готовы ли мы к последствиям этого права?

— А если не готовы?

— Тогда нас ждет то, что ждет все империи, Георгий Петрович. Распад!

Разумовский вышел, а Чебриков остался один. Он подошел к сейфу, достал бутылку коньяка «Арарат» — ирония судьбы, армянский коньяк в разгар армяно-азербайджанского конфликта. Налил в стакан и выпил залпом. После чего взял телефон, набрал номер.