Курсант Сенька. Том 2

Черняев затушил сигарету.

— Значит, пора учиться, — бросил он коротко.

И сейчас они думали лишь об одном — скоро мир проснётся другим. Но станет ли он лучше или хуже… Никто ещё не знал.

Глава 14

Декабрь в Афгане — это когда понимаешь, что Бог либо забыл про эту землю, либо специально решил поиздеваться. Холод такой, что даже духи сидят по своим норам и не высовываются. А мы тут обеспечиваем огневую поддержку колоннам на трассе Кабул-Кандагар. Романтика, блин.

— Сенька, а ты думаешь, нас тут кто-то вспоминает? — спросил Овечкин. Он сидел на ящике, курил и смотрел на горы так, будто они ему что-то должны.

— Кто нас вспомнит, Коль? Мамки наши? Так они каждый день молятся, чтобы мы живыми вернулись. А остальные… — я махнул рукой в сторону заснеженных вершин, — остальные даже не знают, где этот твой Афганистан на карте найти.

Старшина Карим молча проверял прицел. Говорил он мало, но метко. Как стрелял, впрочем…

— Товарищ лейтенант, — обратился вдруг ко мне сержант Кузнецов, худой как щепка, но цепкий, — связь докладывает, колонна через полчаса будет в зоне нашей ответственности. Духи активизировались в районе высоты 1247.

— Понял, — кивнул ему, а затем крикнул рядовому. Тот еще зеленый как трава, но старательный. Слишком старательный, что меня и беспокоило. — Боекомплект проверил?

— Так точно! Все по норме!

Он был из тех солдат, которые думают, что война — это как в кино. Герои, подвиги, ордена. Я пытался его образумить, но как объяснишь восемнадцатилетнему пацану, что боевые действия — это когда твой лучший друг вчера был, а сегодня его нет, и никто даже не помнит, о чем вы последний раз говорили?

— Коль, а помнишь, как мы в училище мечтали попасть в «горячую точку»? — усмехнулся я, проверяя карту.

— Помню. Дураки были молодые. Думали, тут романтика, боевое братство, все дела. А тут… — Колька затянулся и выдохнул дым в морозный воздух, — тут просто стараешься каждый день не сдохнуть по глупости.

— Тоже мне мыслитель нашелся, — проворчал Карим, но в его голосе слышалась не злость, а что-то вроде понимания.

Радиостанция тем временем затрещала. Голос диспетчера был спокойным, но я уже научился различать нотки напряжения.

— «Молот», «Молот», я «Центр». Колонна под обстрелом в квадрате 4578. Требуется немедленная огневая поддержка. Цель — группа духов на высоте 1247, северный склон.

— «Центр», я «Молот». Принял. Работаем по цели.

Вот оно… Началось…

— Карим, — он был старше нас, но не по воинскому званию и я стал обращаться к нему просто по имени, — данные для стрельбы! Кузнецов, к орудию! Смирнов, подачу снарядов обеспечить!

Все завертелось. Карим быстро, но без суеты рассчитывал углы. Кузнецов проверял механизмы наведения. А Смирнов… Смирнов суетился больше всех, и это меня напрягало.

— Сенька, а ты не думал, что мы тут делаем? — спросил Колька, пока мы ждали команды на открытие огня. — В смысле, глобально?

— Думал. И знаешь, к какому выводу пришел? — я посмотрел на него. — Мы тут делаем то, что нам приказали делать. А думать о глобальном… это не наша забота, Коль.

— Циник ты, Семенов.

— Реалист. Разница есть.

— «Молот», огонь!

Первый выстрел пошел. Потом второй. Гаубица работала четко, как швейцарские часы. Карим корректировал огонь, получая данные от передовых наблюдателей.

— Недолет пятьдесят! Правее двадцать!

— Понял! — Карим вносил поправки.

И тут Смирнов решил проявить инициативу. Вместо того, чтобы просто подавать снаряды, он полез проверять что-то в механизме подачи. Прямо во время стрельбы.

— Смирнов! Какого черта ты там делаешь?! — заорал я.

— Товарищ лейтенант, мне показалось, что механизм заедает!

— Показалось! Отойди от орудия!

Но было поздно — Смирнов попытался что-то подкрутить в тот момент, когда Кузнецов подавал команду на выстрел. Механизм сработал, но рука Смирнова оказалась не там, где надо. Крик! Кровь! И понимание того, что еще один пацан заплатил за свою глупость.

— Медик! — заорал Колька, будто ополоумел от неожиданности.

Но медика не было рядом. Был только я, Колька, Карим и Кузнецов, который стоял белый как полотно и смотрел на то, что осталось от руки Смирнова.

— Жгут! Быстро! — я бросился к рядовому.

Пацан был в сознании, но в шоке. Смотрел на свою руку и не понимал, что произошло.

— Мама… — прошептал он. — Мама, больно…

— Потерпи, дружище. Потерпи. Сейчас все будет хорошо, — говорил я, зная, что вру. Ничего хорошего не будет. Рука была оторвана почти полностью.

Карим молча помогал мне накладывать жгут. Его лицо не выражало ничего, но руки дрожали. Даже у таких матерых, как он, есть предел.

— Коль, вызывай вертолет! Срочно!

— Уже вызвал!

Но Смирнов умер через десять минут. Просто закрыл глаза и умер. Тихо, без криков, без последних слов. Как-то очень буднично. Восемнадцать лет, и все. Конец истории.

— Сука, — сказал Кузнецов. — Сука, сука, сука!

— Хватит, — остановил его Карим. — Мертвых не воскресишь.

— А колонна? — спросил Колька.

Я посмотрел на радиостанцию. Связь молчала. Значит, прорвались. Наша огневая поддержка помогла. Смирнов умер не зря. Хотя какая разница? Он все равно умер.

— Сенька, — Колька подошел ко мне, — а ты не думаешь, что мы все тут сдохнем?

— Думаю. Каждый день думаю. И знаешь что? Это нормально. Ненормально не думать об этом.

— И как ты с этим живешь?

— А никак. Просто живу. День за днем. Выстрел за выстрелом. И стараюсь, чтобы таких, как Смирнов, больше не было.

Через час же прилетел вертолет за телом. Пилот, старший лейтенант с усталыми глазами, молча помог нам загрузить Смирнова.

— Сколько ему было? — спросил он.

— Восемнадцать.

— Черт! У меня сын такого же возраста.

— А ты ему про боевые действия рассказываешь?

— Что рассказывать? Что восемнадцатилетние пацаны умирают от собственной глупости? Что героизм — это когда ты просто стараешься не сдохнуть до завтра?

— Расскажи. Пусть знает.

Вот и весь разговор — вертолет вскоре улетел. А вот мы остались. Карим молча убирал кровь с орудия. Кузнецов курил, глядя в никуда. Колька что-то писал в блокноте — наверное, письмо домой.