Лексикон света и тьмы

Когда вдали слышится звук мотора, оба пугаются.

«Может быть, лучше спрятаться? На всякий случай?» – успевает подумать Гершон и видит, что и Якоб думает о том же, но прятаться уже поздно, да и как определишь, едут ли на грузовике солдаты их арестовывать или перевозчики их подбирать? Перевозчики искать не будут, просто проедут мимо, не увидев их на месте. А они останутся, считай, зимой куковать посреди леса, вооружённые лишь бутербродами и термосом с чаем.

Тут круглые жёлтые огни накреняются на повороте, освещают деревья и ослепляют Гершона. Грузовик прижимается к обочине, останавливается и заглушает мотор. Гершон убирает руку от глаз и видит смеющееся лицо, мужчина спрашивает, не зовут ли их Гершон и Якоб? Успокоение и смех. Они грузятся и едут.

За окошком мелькают деревья, рыжие стволы сосен покрыты мелкими чешуйками отслоившейся коры.

Братья переглядываются и улыбаются, но ликовать пока не решаются, ещё рано.

Шофёр сворачивает на узкую дорогу, усыпанную соломенной трухой. Огороженное пастбище, жухлое и пустынное. Гершону немного видно в зеркало лицо шофёра. Молодой парень примерно одного с ним возраста. Что заставляет человека так рисковать ради незнакомых людей? Что движет всеми, кто подвергает опасности собственную жизнь, организуя переправку через границу в машинах, пешком и на лодках таких, как они, беженцев?

Они подъезжают к хутору: белый хозяйский дом, красный амбар. Синий трактор. Ржавые вилы воткнуты в землю на обочине дороги, одно остриё загнуто и похоже на кривой палец. Повсюду валяется старый поломанный сельхозинвентарь, некоторые обломки проржавели и уже врастают в землю.

Кряжистый бородатый мужик в замызганной клетчатой рубашке, стоящий посреди двора, машет водителю рукой в сторону амбара. Там их ждёт следующий транспорт. Грузовик с открытым верхом припаркован рядом с огромной кучей сена. Неподалёку – четыре человека. Все евреи, трое мужчин и женщина, всем лет двадцать с небольшим. Один из них пианист, как выясняется. Его зовут Роберт Левин.

– А где мы спрячемся? – спрашивает Якоб.

– Вон там, – отвечает бородач и с усмешкой показывает на кузов грузовика.

– Под сеном? – уточняет Гершон, и крестьянин кивает.

– Давайте поешьте и по нужде сходите, а то потом до Швеции терпеть, – говорит мужик.

Час спустя Гершон, Якоб и Роберт залезают в грузовик и ложатся рядком. Гершон складывает руки на груди, как фараон, чтобы иметь возможность почесать лицо или убрать из носа или рта щекотную травинку. Потом на них просыпается сенной дождь. Сухая трава, то жёсткая и сухая, то подпревшая, мокрая и склизкая, уже начавшая подгнивать.

Гершон закрывает глаза и задерживает дыхание. Чувствует, как сено колет ему щёки, губы, пальцы, полоску между брюками и рубашкой. Сенно-соломенные похороны, когда лежишь не в гробу, который зароют в сырую землю, а в кузове грузовика, следующего к паромной переправе и далее через границу. Лежишь – и надеешься, надеешься изо всех сил, что пронесёт, что немцы не остановят их грузовик. В Швецию он должен переплыть на пароме, но и само судно, и причал на норвежской стороне контролируются немцами.

Сено колет лицо, шею и руки, пока его тело перемещается по дороге, которую Гершон не видит, зато ощущает все ямы и бугры, как удары по голове и плечам. Звук он слышит лишь один – рёв дизельного мотора где-то внизу, под ними. На подъёмах или спусках вес давящего сена то немного увеличивается, то уменьшается. А на поворотах центробежная сила смещает тело вбок.

Гершон держит глаза закрытыми, и всю дорогу ему мерещатся немцы. Сцены варьируются, но немцы есть во всех: двое или трое бравых солдат скидывают сено и заставляют его подняться, и вот он уже стоит в кузове грузовика на свету и на виду, с соломой, прилипшей к брюкам и куртке и запутавшейся в волосах, стоит, как огородное пугало. Гершон представляет девушку, с которой начал было встречаться в Осло. Тоже еврейку. Где она сейчас? Он пытается отогнать страшное видение, думая о чём-то другом, например о фирме, которую он хотел открыть, но уловка помогает лишь ненадолго. Камешек под колёсами, торможение перед перекрёстком, гудок поезда вдали – любая такая мелочь настойчиво возвращает в кошмар, в котором нацисты велят ему спрыгнуть с грузовика; видение возвращается снова и снова. Иногда они убивают его прямо на месте: вытаскивают из кузова, пристреливают из револьвера и скидывают в кювет. Но в других случаях его сажают в машину и везут в тюрьму или на допрос. Тут картинки начинают расплываться, теряют связность, поскольку ему не хватает материала, чтобы склеить их воедино. Он что-то слышал о перемещении евреев, но не знает, как выглядят места, куда их перемещают, а фантазия не идёт дальше примитивных набросков: сараи, колючая проволока, солдаты и грязь.

Сколько они уже едут? Четверть часа? Час? Гершону надо помочиться, но придётся терпеть. Проходит ещё вечность, и грузовик тормозит. Они доехали до парома? Пульс стучит в ушах, дёргается в животе, сливается в слаженный ритм, бесперебойно производимый жизнью из поколения в поколение. Ровное биение, толчками передающееся от матери ребёнку, оно не прерывается веками и тысячелетиями с тех самых пор, когда забилось первое в мире сердце. Стучащее пульсирование жизни.

Гершон слышит, что мотор поёт свою песню всё тише и наконец замолкает совсем, машина останавливается. Кто-то что-то кричит, но это не шофёр, и язык не шведский… или всё же он? Или немецкий? Да, немецкий.

Снова хлопает дверца. Солома колет щёку, веки, а одна соломинка щекочет нос. Рядом с машиной идёт разговор. Сначала солдаты спрашивают шофёра, куда он едет. Потом требуют:

– Steuern die Last. Kontrollere lasten.

Гершон слышит, что кто-то роется в сене, инстинктивно зажмуривается и думает, что вот всё и кончено, сейчас они доберутся до него. Потом что-то говорят по-немецки, но слов он не разбирает. Неужели они нашли Якоба?

Он вслушивается, но – тихо. Солдаты замолкли. Только чавкает глина. А потом вдруг что-то со свистом втыкается в сено. Вилы? Ружейный штык? Слышится жжух, это из сена выдернули то, чем в него тыкали.

«Что за бред, везти сено через границу, зачем оно там нужно?» – думает Гершон, когда металл снова прорывает сено, чего ж он раньше не спросил? Это же какая-то невообразимо дурацкая придумка. С какого перепугу кто-то повезёт сено через границу? Неужто кто-то поверит, будто в Швеции нет травы, которую любой хуторянин может сам накосить?

Жжух. Голоса, на немецком. Слабое шевеление сена вокруг него.

Он сжимается, пытаясь стать невидимым. Почти не дышит, зажмурил глаза. Его могут зацепить в любую секунду. Сможет он не шелохнуться, если вилы проткнут бедро? Грудь? Щёку?

Жжух.

Жжух.

Жжух.

Жжух.

Что-то жёсткое проходит прямо над коленом, трава вокруг коленной чашечки жмётся к ней. Потом железо со звяканьем стукает о пол грузовика, рядом с его ухом. Третий удар приходится в руку, около локтя. Он не такой силы, чтобы прорвать кожу, но достаточно болезненный. Чувствует ли это солдат? Что его движение застопорилось, потому что железо упёрлось во что-то неподатливое? Проходит секунда, металл тяжело проворачивается пару раз, подцепляя кожу. Потом предмет выдёргивают из сена, и Гершон слышит, как кричат: всё чисто, пусть заезжают на паром.

Спиной Гершон чувствует, что мотор завёлся. Они едут. Ему хочется орать от радости, плакать от облегчения, но ни того, ни другого он не делает. Просто лежит с закрытыми глазами, ему очень надо по малой нужде, и саднит разорванная металлом кожа на руке.

Паром покачивается на воде, гудение корабельного двигателя отдаётся в теле. Звук становится громче, как если бы включили задний ход, потом они легонько стукаются одним боком, наверно, швартуясь. Всё тянется страшно медленно. Голоса и крики. Открывается металлическое заграждение, они едут, сердце бьётся у Гершона в горле. Разве они ещё не приехали? Что происходит, думает он, отмечая малейшее движение грузовика. Внезапно он наезжает на кочку, и Гершон валится в сторону. Потом машина тормозит и останавливается. Выключается мотор. Гершон лежит, не дыша, боясь, что сейчас снова будет проверка. Потом он слышит, что можно выходить. Гершон садится, сметает с лица солому и вздрагивает при виде пистолета в руке шофёра. Он собирается их ограбить? Или он и есть тот самый двойной агент, о котором давно ходят слухи?