Ленька-активист

— Ну что, Михась, тут схороним эти цацки, чи, може, в другое место, понадежнее, потянем? — глухим, простуженным басом обратился один из них, тот, что был в папахе и, видимо, главарь, к подельнику. — А то Филин, падла, больно уж цену за них сбивает, говорит, рискованно сейчас с этим… церковным добром… связываться. Вся милиция на ушах стоит, ищут.

— Да тут и оставим пока, атаман, — утвердительно согласился другой, пониже ростом, но пошире в плечах, с грубым, обветренным лицом. — Место глухое, надежное, никто сюда не сунется. Переждем немного, пока вся эта шумиха вокруг поезда уляжется, а там видно будет. Может, и покупатель посговорчивее найдется. А Филин — жмот первостатейный. На что нам он? Мы столько взяли, что на всю жизнь хватит! Теперь главное, чтобы кипеш улегся.

— Да пускай тут все пока полежит, — поддакнул третий. — Кто ж сюда сунется, в такую-то богом забытую дыру? — самонадеянно усмехнулся он, самый молодой и вертлявый из троицы. — Тут только крысы серые да мы, люди вольные, гуляем. Да и то по ночам.

Похоже, они были так уверены в своей полной безнаказанности, в том, что это место — их надежное убежище, что даже не потрудились хотя бы осмотреться повнимательнее. Это их и сгубило.

— Руки вверх! Вы окружены! Бросай оружие, а то стрелять будем без предупреждения! — громко, властным металлическим голосом крикнул Петр Остапенко, выскакивая из своего укрытия за грудой ящиков.

Бандиты от такой неожиданности замерли на мгновение, как громом пораженные, а потом, опомнившись, попытались оказать сопротивление. Тот, что был в папахе, их атаман, первым понял, что произошло. Он с быстротой молнии выхватил из-за пояса обрез и, не целясь, выстрелил в нашу сторону. Бухнуло, как из мортиры! Яркая, с россыпью искр вспышка выстрела на мгновение ослепила меня. Пуля с визгом просвистела у самого уха, обдав лицо горячим, едким запахом пороха.

— Шабаш! Тикаем! — раздался истошный вопль молодого бандита. — Рвем когти! — продолжал кричать он, бросаясь к выходу.

В следующее мгновение началась настоящая перестрелка. В тесном, темном, замкнутом пространстве пакгауза оглушительно грохотали выстрелы, от которых закладывало уши, летели во все стороны огненные искры, пахло острым, удушливым пороховым дымом. Я тоже несколько раз выстрелил из своего верного нагана, целясь в мелькающие в полумраке темные фигуры. Один из бандитов, тот самый атаман в папахе, который стрелял из обреза, дико вскрикнул, выронил оружие и, схватившись за живот, тяжело рухнул на грязный, утоптанный пол, сраженный чьей-то пулей. Двое других, видя, что дело плохо и, что их главарь убит, с отчаянными криками попытались прорваться к выходу, отстреливаясь на ходу.

— Держи их! Не упусти гадов! — кричал кто-то из комсомольцев, бросаясь им наперерез.

Завязалась короткая, яростная, беспощадная рукопашная схватка. Бирюзов, молодой, горячий, самый отчаянный из комсомольцев, с криком бросился на одного из бандитов, пытаясь вырвать из рук финку. Тот, извернувшись, как змея, ударил его ножом в бок. Бирюзов вскрикнул от острой боли, но не отступил, вцепившись в бандита мертвой хваткой. Подоспевшие на помощь товарищи скрутили бандита, вырвав у него нож. Третьему бандиту, самому молодому и проворному, все же удалось вырваться из пакгауза, но на улице его уже ждали наши ребята из группы оцепления. После недолгой погони и его поймали.

Все было кончено буквально через несколько секунд. Один бандит был убит, двое других — ранены, крепко связаны и обезоружены. У нас тоже был один раненый — Бирюзову сильно порезали плечо, кровь текла ручьем, но, к счастью, рана оказалась не смертельной. Мы тут же перевязали его, как могли, оторвав от рубахи Жоги чистый кусок ткани.

Притащили лом. Петр Остапенко дрожащими от волнения руками вскрыл один из ящиков. И мы все замерли, не веря своим глазам. Там, тускло поблескивая в неверном свете наших фонарей, лежали они — похищенные ценности: массивные серебряные оклады с икон, золотые кресты, тяжелые, чеканные чаши для причастия, украшенные драгоценными камнями, какие-то часы, серебряные вилки и ложки…

— Нашли! Нашли, товарищи! — закричал кто-то из комсомольцев, и в его голосе была такая неподдельная, мальчишеская радость, что у меня у самого навернулись на глаза слезы. — Мы их нашли! Вернули народу!

Всеобщий восторг, охвативший нас в ту минуту, трудно передать словами. Мы обнимались, смеялись, хлопали друг друга по плечам, забыв и о недавней опасности, и о холоде, и об усталости. Это была наша общая победа! Мы не только помогли милиции обезвредить опасную банду, но и вернули государству, народу, огромные ценности, которые могли бы пойти на закупку хлеба для голодающих, на спасение тысяч жизней.

Так, в бою, в настоящем, опасном деле, я еще ближе познакомился с местными каменскими комсомольцами. Это были настоящие ребята — смелые, решительные, беззаветно преданные делу революции, готовые, не задумываясь, отдать свою жизнь за правое дело. И я понял, что с такими товарищами можно идти и в огонь, и в воду, можно свернуть любые горы. А наш «пионерский отряд» получил свое первое, настоящее боевое крещение. И это, я чувствовал, было только начало.

Когда, привлеченные звуками выстрелов, на заводе показались милиционеры и люди из ревкома, все уже было кончено. Они только ахнули от удивления и восхищения, увидев результат нашей ночной «операции»: убитого бандита, двух связанных пленников и ящики, складированные в глубине пакгауза. Затем обнаружили и три дрезины стоявшие на маневровом пути за складом.

Склад тщательно обыскали. Нашли пулемет Льюиса, несколько винтовок и револьверов. Выжившего бандита допросили, через него взяли еще несколько человек. Оказалось, у них был информатор на железной дороге. Всех бандитов схватить не удалось, но большая часть после серии облав вскоре оказалась в ЧК.

А атаман Чеглок тоже получил свое. Через месяц его заманили в засаду, и, раненный, он достался ребятам из ЧОН.

* * *

Весна 1921 года принесла две сногсшибательные новости. Во-первых, вспыхнул Кронштадтский мятеж. Балтийские матросы, «краса и гордость русской революции», как называл их Троцкий, вдруг организовали Временный революционный комитет и, захватив город и корабли, через их мощные радиостанции передали в эфир резолюцию матросского митинга о немедленных перевыборах Советов и просьбу о помощи. Руководителем мятежа был объявлен царский генерал Козловский. По партийной линии велено было объявить мятеж «черносотенно-эсеровским», но вопрос о том, каким образом балтийские матросы вдруг качнулись в сторону черносотенцев и эсеров, был совершенно непонятен. Более того, полевые части Красной Армии категорически отказывались атаковать матросов. Дошло до того, что пришлось отправить на лед Финского Залива часть делегатов X съезда РКПб. В общем, что-то гнило в королевстве Датском.

Вторым, не менее шокирующим событием, стал результат этого самого X съезда. Он провозгласил «новую экономическую политику», суть которой заключалась в допущении некоторых элементов рыночных отношений. Декретом ВЦИК от 21 марта 1921 года, принятым на основании решений X съезда РКП (б), продразвёрстка была отменена и заменена натуральным продналогом, который был примерно вдвое ниже.

Поначалу у нас никто ничего не понял, но настроения среди комсомольского и партийного актива были прескверные.

— Ну как это так? — недоумевал Петр Остапенко. — Только-только победили, всю контру разогнали, такие дела делали — и вот, здрасьте! Какой же это коммунизм? Куркули теперь нам в лицо смеяться будут!

— Ну, ты вот сам подумай, Петр, — пытался объяснить ему я, — вот живут эти селяне, пашут, сеют, и уже который год у них забирают вообще все. Те недоумевают: «Вроде Советская власть у нас. Вроде землю дали. А хлеб весь отбирают. В 18 году отняли. Объяснили — вот, германцы, Краснов, чехословаки, Петлюра, Скоропадский, социалистическое отечество в опасности. Ладно. В 19 году — опять отняли. Сказали 'Колчак, Деникин, Юденич, отечество в опасности». Ладно. Пришел 20 год: снова все отнимают! Говорят: «белополяки, Врангель, отечество в опасности». Так отдавать-то уже нечего — неурожай! А теперь что? Всех разбили. Если снова устраивать продразверстку, это будет просто плевок в лицо всем крестьянам. Они облегчения ждут. Слышали, в Тамбовской-то губернии что творится? Во-от! Пролетариат должен с крестьянством дружить, это же не буржуи!