Ленька-активист

— Главное в нашем деле — правильная ферментация, — поучал меня Иван Евграфович, с видом знатока разглядывая наши самодельные конструкции. — Лист нужно сначала подвялить, потом скрутить, чтобы сок дал, а уж потом — на сушку. Для скручивания нам понадобятся длинные, гладкие столы, — все это я уже знал со слов моего деда, но перебивать или перечить не стал. Мало ли, может еще что нового услышу.

И мы начали мастерить столы. Из досок, из старых дверей, из всего, что удавалось найти на огромной заводской территории.

Параллельно шла организационная работа. Петр Остапенко, как секретарь комсомольской ячейки, взял на себя агитацию. Он ходил по домам, по рабочим баракам, рассказывал о нашем будущем кооперативе, звал людей записываться в артель.

— Товарищи! — говорил он на импровизированных собраниях, и его синий, ясный взгляд горел энтузиазмом. — Нечего горбатиться на нэпманов и спекулянтов! Давайте создавать свое, народное, советское производство! Будем работать на себя, на общее благо!

Желающих оказалось на удивление много. Безработные мужики, женщины, у которых мужья погибли на фронте, подростки, не знавшие, куда приткнуться — все они видели в нашем кооперативе надежду на кусок хлеба, на какую-то стабильность в этом шатком, непредсказуемом мире. Мы составляли списки: кто пойдет на сбор, кто на скрутку, кто на сушку и упаковку.

Но самым сложным было составить устав. Тут разгорелись настоящие дебаты.

— Я считаю, все должно быть по-коммунистически! — горячился молодой комсомолец Бирюзов, тот самый, что был ранен в перестрелке с бандитами. — Все доходы — в общий котел. А распределять — поровну, по-братски!

— Поровну-то оно поровну, — возражал ему прагматичный Свиридов. — Да только один будет работать от зари до зари, а другой — в носу ковырять. И что, им обоим одинаково платить? Так у нас все производство встанет. Нет, оплата должна быть по труду. Кто больше сделал — тот больше и получил.

Я слушал их споры и понимал, что оба по-своему правы. С одной стороны, нужно было сохранить дух коллективизма, товарищества. С другой — нельзя было убивать стимул к работе.

— А давайте сделаем так, — предложил я. — Создадим основной фонд кооператива, куда будет идти, скажем, половина всей прибыли. Эти деньги пойдут на развитие, на закупку нового оборудования, на помощь нуждающимся членам артели. А вторую половину будем распределять между работниками, в зависимости от выработки. И введем паи. Каждый, кто вступает в кооператив, вносит свой пай — кто деньгами, кто трудом, кто инструментом. И в конце года, помимо зарплаты, будем распределять часть прибыли еще и по паям. Так будет справедливо.

Мое предложение, как компромиссное, устроило всех. Мы долго корпели над этим уставом, прописывая каждый пункт, споря до хрипоты над каждой формулировкой. Это был наш первый опыт настоящего, взрослого, хозяйственного законотворчества.

Но даже в этой суете я не переставал думать о будущем. Чайный кооператив — это хорошо, это правильно, но слишком узко и мелко. Надо было думать о большем. НЭП — это время возможностей. Нужно было искать и другие ниши, другие направления.

Я часто бродил по городу, по ожившему, шумному рынку, присматривался, прислушивался. Что нужно людям? В чем они больше всего нуждаются?

Ответ лежал на поверхности. Одежда и обувь. Люди ходили в обносках, в латаных-перелатаных шинелях, в стоптанных, дырявых сапогах. Мануфактуры не было, а та, что изредка появлялась на рынке, стоила баснословных денег.

А что, если?.. — думал я. — Что, если организовать швейную мастерскую? Или сапожную? У нас в городе много женщин, которые умеют шить. Много старых сапожников, которые сидят без дела. Если дать им помещение, инструмент, сырье…

Еще большим был спрос на сельскохозяйственные орудия. Крестьяне готовы были менять хлеб на почти любые изделия из металла — от плугов до гвоздей. И производство не сказать чтобы сильно хитрое — жители Каменского, привычные к работе с железом, могли наладить производство любого уровня. Даже мой отец на этом зарабатывал, когда завод окончательно встал. Правда, для производства нужен металл.

И тут я вспомнил про старые, брошенные на заводских складах запасы. Далеко не любое железо шло на бронепоезда, да и вывезли во время войны большевики не все. Там, на складах, я знал, лежали десятки тонн железа. А почему бы не начать изготовление плугов, заступов, да и иных сельхозорудий? Деревня даст на это отличный спрос.

А дальше? Дальше можно было подумать и о большем. Например, о мыле. Мыловарение — дело нехитрое. Нужен жир и щелок. Щелок можно делать из золы, которой у нас после зимы будет полно. А жир… жир можно было бы выменивать в деревнях на тот же чай, плуги или на одежду.

Идеи роились в голове, одна цеплялась за другую. Я чувствовал себя не просто командиром пионерского отряда, а настоящим предпринимателем, своего рода антикризисным менеджером, участвующим в управлении целой разоренной страной. И я был полон решимости поднять ее из руин. Шаг за шагом. Кооператив за кооперативом. Вот только мои мечты чуть не полетели под откос. И кто бы мог подумать, что вмешается в мои планы отец!

Глава 13

Наш чайный кооператив, родившийся из отчаянной нужды и мальчишеской предприимчивости, потихоньку становился на ноги. Мы отремонтировали сарай, соорудили печи, сколотили рабочие столы. Дело двигалось, и я, несмотря на все трудности, был полон радужных надежд. Но, как это часто бывает, удар пришел оттуда, откуда я его совсем не ждал.

Однажды вечером отец, вернувшись со своих случайных шабашек, сел за стол, хмурый и молчаливый. Он долго крутил в руках пустой стакан, потом посмотрел на мать, на меня и глухо произнес:

— Все, Наташа. Собираться надо. Уезжаем отсюда!

Мать всплеснула руками.

— Куда мы поедем, отец? Что ты выдумал?

— В Курск, — твердо сказал отец. — Обратно. Там у меня родня осталась, какая-никакая. А здесь что? Работы нет, завод стоит, и, видать, долго еще стоять будет. Голод один кругом.

— Так и в России голод, Илюша, — тихо возразила мать. — В газетах пишут, в Поволжье — ужас что творится.

— В Поволжье — да, — согласился отец. — А в Курске, может, и полегче будет. Ты посмотри, что делается. Эшелоны идут один за другим. Красноармейцев привезли. И что они делают? Хлеб наш вывозят. Весь, подчистую. Куда везут? В Россию. Значит, там, в России-то, полегче будет, раз туда все везут! А здесь, на Украине, нас ждет одна голая степь. Так и будем лебеду жрать. Нет, хватит. Поедем.

У меня внутри все оборвалось. Уехать? Сейчас? Когда я только-только наладил связи, когда наш кооператив вот-вот должен был заработать, когда я был в шаге от того, чтобы стать заметной фигурой в городе? Это рушило все мои планы.

— Бать, — сказал я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Какой Курск? Ты что? У нас же здесь все… дело начинается. Кооператив.

Отец посмотрел на меня своим тяжелым, усталым взглядом.

— Кооператив… — хмыкнул он. — Игрушки все это, Ленька. Сегодня — кооператив, завтра — придет какой-нибудь комиссар и все отберет. Да и что это за дело — траву сушить? Копорский чай твой этот… При царе за такое сажали, а сейчас, вишь, артели устраивают. Не по мне все это. Я — рабочий, мастеровой. Я с металлом всю жизнь работал, а не с вениками.